..
— У меня вопрос, — перебила Зада. — Среди вас один Халел — гений?
— Среди нас нет людей заурядных, — сказал Кенжек.
— Значит, все вы — гении?..
— В самую точку, — сказал Кенжек. — Никаких сомнений! — покачала головой Зада. — сделав глубокий вдох, Кенжек задержал дыхание. — Милая Зада — рассмеялась Зада. Беру свои слова обратно. Для меня самый великий лингвист, самый великий археолог, самый великий физик и вообще самый великий человек — Халел.
1 Какие хвастуны!., (ангд.)
2 Дорогая... Горы Алатау высоки... Выше уровня моря на много тысяч метров, но кажутся низкими человеку, стоящему рядом (нем.)
3 Простите меня (англ.)
— Все присутствующие заслуживают столь же высокого мнения, — сказал Халел. Он кашлянул для солидности, выпятил грудь и распрямил плечи.
— Разумеется, — сказала Зада. ~ Я придерживаюсь точно такого же мнения о Кенжеке и Едите.
—Безмерно благодарен, — склонил голову Едиге. — Да вознаградит вас аллах за добрые слова!
— Такие джигиты, как мы, в старину, бывало, за один присест уплетали полжеребенка, — сказал Халел — Каждый съедал по целому барану...
— А я когда-нибудь съем тебя, — прошептал Едиге на ухо Гульшат.
— По целому барану, не меньше... А дети атомного века, собравшись такой многочисленной компанией, не в силах одолеть двух цыплят...
— Ты обязана меня бояться. Ведь я опасный человек. Очень опасный...
— Каких-то двух несчастных цыплят! Мудрецы были правы, люди вырождаются...
— Кто, в конце концов, у нас тамада? — повысил голос Кенжек.
— Монарху не пристало напоминать своим подданным, что он их повелитель, — сказал Халел.
— Видно, с тех пор, как был свергнут Николай Романов, у людей совсем не осталось уважения к престолам и скипетрам, — сокрушенно развел руками Кенжек. — Я готов отречься от власти. Причем по доброй воле, прошу это учесть...
— Первый случай в истории, — отметил Едиге. — Властитель добровольно отказывается от своего трона.
— Кенжек остается единственным и полноправным самодержцем за нашим столом! — провозгласил Халел.
— Тогда прекратить галдеж! — Кенжек позвякал ножом по пустой бутылке. — Возвращаюсь к своим непосредственным самодержавным обязанностям. Предоставляю слово Халелу!
— Ваше величество, я уже дважды...
— Если я приказываю, будешь и трижды!..
-— Ладно, налейте вина девушкам, — сдался Халел. И, наполнив стопки Едиге и Кенжека, бросившихся наперебой ухаживать за девушками, подлил себе ''столичной". — Моя речь будет короткой. За мужчин!.. За миллионы мужчин — всех континентов и рас, любого цвета кожи и веры, за настоящих мужчин, ив первую очередь — молодых, светлых разумом, чистых сердцем, благородных в помыслах!..
— Твое место на трибуне Организации Объединенных Наций, — признал Едиге.
— Прошу не перебивать оратора, -— Кенжек снова позвякал по бутылке.
— Кроме шуток, друзья, выпьем за парней, которым предстоит строить завтрашний мир!
— Толковый тост, — одобрил Кенжек. Он чокнулся с Халелом.
— А куда же деваться девушкам? — спросил Едиге. — Ведь мы пьем только за парней?..
— Ты глуп, мой дорогой, — сказал Халел. — Никуда они от нас не денутся...
—- Это он так острит, — поморщилась Зада.
— В моих взглядах за последнее время кое-что переменилось, — усмехнулся Едиге. — Произошла эволюция. Теперь я считаю, что глупость — еще не самый страшный порок. Все горе от ума, если он мешает сердцу... Я, кажется, не слишком удачно выразился?..
— Ничего, — великодушно кивнул Халел. — Но закон, который ты открыл, верен в одном-единствен-ном случае.
— В каком же?..
— Если ты влюблен. Влюбленному положено быть глупым.
— Тогда выпьем заглупость!
— Чокнемся, Гулынат, за здоровье этих джигитов...
— Да здравствуют парни! — сказал Кенжек.
— Да здравствуют девушки! — сказал Едиге.
— Спасибо за внимание,— сказала Зада.
— Вы как хотите, а я пью за свой тост, — сказал Халел.
Кенжек поднялся и поставил пластинку.
И начались сумасшедшие современные танцы. Ком нату наполнили стук и грохот, шум и гам. От звуков громыхающей, визжащей, завывающей музыки раскачивалась под потолком одинокая лампочка, сам же потолок готов был, казалось, рухнуть, предварительно расколовшись надвое. А пол, содрогающийся и стонущий под каблуками и подошвами не знающих устали ног?.. Он лишь чудом не провалился.
Всех удивили Халел и Зада — ну и танцоры, просто экстракласс! Буйные космы Халела вздыбились пуще прежнего, тело, обычно такое неуклюжее, до последней клеточки наполнилось веселой пружинистой силой. Как акробат в цирке, кружил и вертел он вокруг себя маленькую, упругую Заду. И было похоже, что они не повторяют заученные движения, а вдохновенно импровизируют страстный, подсказанный музыкой танец.
Оба забыли — о себе, о других, они танцевали, и танец этот напоминал игру возмужавшего, полного мощи льва и юной пантеры...
Что же до Едиге, то в студенческие годы он тоже не пренебрегал танцами, но с Халелом ему было не сравниться. Тем не менее, взбодренный застольным пиршеством, он предоставил своим ногам полную волю, подхватил Гульшат, и они закружились.
Наконец, когда все порядком запыхались, Кенжек сменил пластинку, и по комнате поплыл старый добрый вальс — танец, родившийся еще чуть ли не при феодализме, процветавший в эпоху развитого капитализма и благополучно здравствующий, даже как-то помолодевший ныне, при социалистическом строе. Однако для усталых танцоров он тоже оказался слишком стремителен, его вскоре сменило медлительно-томное танго.
Больше всех прочих танцев Едиге любил именно этот. Почему?.. Кто знает? Замечено, кстати, что танго предпочитают люди, которые или совершенно не умеют танцевать, или от природы одарены тонкими чувствами. Едиге можно было в какой-то мере причислить к первым, в какой-то — ко вторым. Ладони его осторожно легли на талию Гульшат, опустившей голову к его плечу, и они стали покачиваться на месте в такт мелодии. Едиге что-то шептал ей, но то ли из-за музыки, то ли из-за громко стучавшего сердца Гульшат не слышала его слов. Да и что было слышать?.. Что способен сказать девушке, держа ее в объятиях, молодой человек, полагающий, что он уже многое пережил и многое перевидел, но успевший прожить лишь какие-то два десятка лет, не испытавший и малой доли того, что предстоит ему впереди?.. Какими словами ответит ему девушка, едва освободившаяся от неусыпной родительской опеки, только-только достигшая рубежа восемнадцати лет? О чем она скажет, чем ответит — ему, своей первой любви?.. Какие бы у обоих ни возникали слова, смысл всегда одинаков. Он сказал, и она услышала... Или он промолчал, и она тоже... Все равно, это ничего не меняет. Главное в другом. Его ладони по-прежнему бережно сжимают ее талию, а руки девушки кольцом обхватили его шею. И раскачивается, застилает глаза голубой туман, голубое марево... Колышутся легкие совиные перья... Сколько длится это странное, сладкое чувство? Мгновение? Вечность? Если вечность, то вся она умещается в единый миг; если мгновение, то оно стоит вечности...
Танго... И снова — танго... В который уже раз? Третий, пятый?..
— Едите... — слышит он. — Едите, неловко получается перед Кенжеком.
— Почему?
— Посмотри, он все время сидит один...
— Пускай ищет себе девушку!
— Нельзя так, — сказала Гульшат.— Он твой товарищ... Некрасиво быть таким эгоистом.
— Вот новости! Выходит, это я обязан заботиться, чтобы он не был одиноким? — Едите наклонился, чтобы поцеловать ее в сочные, как спелый гранат, губы.
— Я не то хотела сказать... — Она отвернулась, он так и не сумел коснуться ее губ.
— Хорошо, пойдем...
Они подошли к загрустившему Кенжеку, который сидел, подперев подбородок, перед радиолой и с явно преувеличенным интересом наблюдал за вращавшейся на диске пластинкой. Красный кружок в ее центре, заполненный надписями, напоминал гимнаста, крутящего "солнце" на турнике, а сама пластинка, отливая глянцем, казалась неподвижной.
— Честь и слава героям, посвятившим свою жизнь общему благу! — провозгласил Едите.
Кенжек поднял голову, заулыбался. Едите раньше не замечал, как преображает улыбка его лицо: Кенжек сразу делался похож на застенчивого подростка...
— Ну и что? — спросил Едиге. И прижал к себе Гульшат, она и шелохнуться не могла.
— Все хорошо, — ответил Кенжек.
— Я спрашиваю, что ты думаешь об этой девушке? Отвечай честно.
Кенжек продолжал улыбаться, но в глазах у него появилось выражение растерянности, даже отчаяния. Он в смущении теребил свой чуб пытаясь подобрать слова.
— Так что же? Симпатичная она или нет? Красивая или безобразная?
— Она даже очень... симпатичная... — наконец выговорил Кенжек с запинкой. Его лицо, и без того красное от выпитого вина, сделалось багровым. — Нет! — поправился он тут же. — Не то!.. Она... Такие только в сказках бывают!..
— Ну вот, — усмехнулся польщенный Едиге, — мы тоже научились говорить комплименты. Теперь остается найти девушку, похожую на Гульшат...
— Это невозможно, — покачал головой Кенжек.
— А ты попробуй.
— Я попробую, — Кенжек тряхнул головой, отбрасывая со лба непослушные волосы, но упрямый чуб вновь упал на привычное место.
— А пока потанцуйте с Гульшат.
— Что ты, что ты, дружище... — Кенжек даже испугался. — Вы сами... Я...
— Не выйдет, — сказал Едите. Подхватив Кенжека под локоть, он заставил его подняться. — Мне тоже интересно посмотреть, как это выглядит со стороны.
Едите прервал танго и поставил снова что-то сумасшедшее.
Вначале танцевали Гульшат с Кенжеком и Зада с Хал ел ом.
Потом танцевали Гульшат с Халелом и Зада с Кенжеком.
Потом танцевали Гульшат с Задой и Кенжек с Халелом.
Потом все вновь поменялись местами.
Они всю комнату перевернули и поставили вверх дном.
Внизу, в вестибюле первого этажа, тоже шли танцы. И еще в пятнадцати или двадцати комнатах общежития — из ста пятидесяти — в этот час вовсю отплясывали парни и девушки. Однако шум в триста первой стоял такой, что, казалось, заглушал все. Наконец, комендант общежития тетя Клара, женщина в общем-то спокойная, уравновешенная, не выдержала и отправилась взглянуть, что здесь происходит. Но при ее появлении все — и Едиге, открывший дверь, и танцоры за ним следом — закричали "ура", да так дружно, словно только и ждали, когда к их веселью присоединится комендант. Танцы продолжались. Едиге усадил тетю Клару за стол, на почетное место, высказал ей все свои самые сердечные новогодние пожелания и уговорил выпить стопочку за дружбу и мир во всем мире. Но за дальнейшие тосты она пить не стала, и Едиге не обиделся, памятуя, что тетя Клара находится при исполнении служебных обязанностей. Вскоре она ушла, причем уже на пороге лицо ее приняло выражение строгое, почти суровое. Она попросила вести себя потише, не допускать драк, скандалов и безобразий. И никто не дрался, не скандалил, но безобразия продолжались. Радиола по-прежнему громыхала и надрывалась, лампочка раскачивалась, пол дрожал,.. Но за десять минут до двенадцати все вернулись на свои места, чтобы встретить Новый год как положено.
Бутылки с шампанским пододвинули поближе, чтобы они были под рукой, приготовили стаканы и стопки, с успехом заменявшие здесь звенящие хрусталем фужеры... Кенжек предоставил слово другу Гульшат, другу друга Зады, побратиму его, Кенжека, а также Халела, аспиранту-филологу Едите Жанибекову, предназначенному для великих свершений в будущем, а пока лишь подающему некоторые надежды — благодаря образцовому поведению и успешной учебе. Он предложил Едиге не делать свою речь куцей, как заячий хвост, но и не болтать попусту, как это иногда случается с филологами, и за пять или десять секунд до двенадцати закончить.
Едиге встал, держа в правой руке пустой стакан.
— Я, небом рожденный великий повелитель тюрок Бильге-каган1... то есть Едиге-каган... С помощью моего брата, могущественного Куль-Тегина... то есть тамады Кенжека... воссевший на это высокое место, то есть — удостоенный .чести произнести новогодний тост, — буду говорить. Восседающий справа от меня славный Кенжек-бек и восседающий напротив меня мудрый Халел-бек, а Люке прекрасная Зада-бегим, а также несравненная Гульшат-бегим, а также все остальные — и убеленные сединами старцы, и юная поросль, и весь народ мой, слушайте меня внимательно, умом и сердцем внемлите моим словам...
— Я вижу, это надолго, теперь его до утра не остановишь, — сказал Халел. Он откинулся на спинку стула, выбирая позу поудобней.
— Не мешай, — сказала Зада. — Говори, мы тебя слушаем, Едиге...
— В преддверии Нового... — Едиге взглянул на часы, оставалось шесть минут, — в преддверии Нового года я желаю всем собравшимся здесь, то есть себе и своим друзьям, желаю от всей души:
чтобы нам никогда больше не собираться вместе...
— Что за дичь! — вырвалось у Кенжека, он в недоумении оглядел сидящих за столом.
— Не будем перебивать оратора, иначе он лишится вдохновенья и вообще оставит нас без тоста, — сказал Халел.
— ...никогда не собираться вместе,
если мы ответим неблагодарностью людям, любящим нас и желающим нам добра;
если не сбережем в чистоте свои мысли и чувства;
если обидим своих любимых;
если бестолково и бездарно растратим краткое время жизни, отпущенной нам;
1 Здесь и далее Едиге перефразирует одну из Орхонских надписей, известных в истории под названием "Памятник в честь Куль-Тегина".
если хотя бы слабая тень падет на чувства, которые нас всех соединяют;
если не выдержим борьбы и предадим великую цель;
если отступим или свернем с прямого и честного пути.
Пусть никогда не исполнятся наши заветные мечты,
если зазнаемся, будем считать себя выше всех людей;
если утратим гордость души и силу, способную дерзать;
если хотя бы на день откажемся от поиска и познания истины;
если пожелаем творить без мук и труда;
если возжаждем легкой славы и ложного почета;
если 'опорочим в чем-либо совесть ученого и литератора.
И еще:
пусть со старым годом покинут нас все неудачи, несчастья, горести и недуги;
пусть останется радость;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29