Руководствуясь политической логикой К. Маркса, большевики предпочитали не замечать разницы между капиталом, полученным в наследство, и акционерным капиталом. Установив в Российской Империи авторитарную власть, большевики с огромным энтузиазмом «чистили государство от буржуазной скверны». Мелкая национальная буржуазия, хозяйствующая на основе унаследованного капитала, причислялась к источникам «скверны» с не меньшим энтузиазмом, чем «хозяева» монополизированного акционерного капитала. Сам факт частного владения средствами производства, вне зависимости от того, как это владение возникало и как оно осуществлялось, представлялся большевистской власти источником кризисов и капиталистического «загнивания». Поэтому под нажимом пропагандистских и репрессивно-карательных органов советского государства частная собственность была уничтожена.
Философия большевизма шла вразрез с основными принципами исторического материализма. Согласно этим принципам, впервые обоснованным К. Марксом, революционные преобразования капиталистического строя с помощью буржуазного государства были возможны ровно настолько, насколько возможным было, например, предводителю крупного восстания рабов, захватившего императорский трон, с помощью императорской власти и патримониальной бюрократии осуществить провозглашённую им замену рабовладельческого строя капиталистическим.
Кардинально расходились большевики и с основными положениями марксистско-гегелевской диалектики. Установление государственной диктатуры пролетариата, позволившее осуществить «взятие во владение средств производства от имени общества», не имело, ничего общего с таким диалектическим понятием как снятие частной собственности. Вместо снятия (исторического упразднения) частной собственности в России произошло законодательное запрещение всех её форм. Запрещена была не только та частная собственность, которая развивалась на базе акционерного капитала (перевод этой формы собственности под юрисдикцию государства ещё можно было принять за попытку разрешить основное противоречие капитализма); запрещена была и та частная собственность, которая развивалась на основе наследуемого имущества. Кстати, ещё одним логическим «кульбитом» большевистской власти в сторону от марксистско-гегелевской диалектики стало сохранение в советском законодательстве права наследования, исчезновение которого, по идее К. Маркса, должно было стать «естественным результатом того социального переустройства, которое упразднит частную собственность на средства производства».
Несмотря на расхождение большевистских принципов с принципами исторического материализма и диалектической логики, большевистский волюнтаризм всё же вполне соответствовал политическому кредо К. Маркса и его представлениям о государстве как о нейтральном механизме управления, функционирующем примерно так же просто, как современная почта. Постулировав, вслед за К.Марксом, слом старой буржуазной государственной машины и её замену новой - социалистической, большевики «пытались реализовать теоретический постулат о «нейтральности» административной власти. При этом предполагалось, что именно это её качество даёт возможность быстрого переустройства на основе новой «политической формулы». Однако история со зловещей иронией доказала, что «намерения административного персонала, набранного из народной и пролетарской среды, меняются сразу же, как только ему предоставляется хоть немного власти; он становится таким же, если не более, формальным и бюрократическим, как и персонал, рекрутированный из любой другой среды. … Нельзя ожидать абсолютно никаких изменений в бюрократическом государстве в результате изменений персонала. Персонал абсорбируется машиной и преобразуется структурой, в которую он входит». «Результатом многолетней борьбы с бюрократизмом в новой Советской России стало подлинное торжество бюрократии и построение крепкого бюрократического государства».
Общее соответствие политики большевиков политическому кредо К. Маркса оправдывало в дальнейшем значительную часть смысловых искажений всего теоретического наследия основоположников марксизма - марксизм, подвергнутый соответствующим интерпретациям сначала в русле ленинизма, затем в русле сталинизма, со временем становился всё более бюрократизированным, и легко приспособлялся к политике всякого национального государства. При этом уровень промышленного развития страны в расчёт можно было не принимать.
В эпоху И.В. Сталина марксизм был выхолощен до самого своего основания. Свидетельством этого стало то, что идея мировой революции окончательно утратила статус главной практической задачи. В «марксистской» литературе сталинской и послесталинской эпохи мало, неохотно и невнятно говорилось о том, что «освобождение труда - не местная и не национальная проблема, а социальная, охватывающая все страны, в которых существует современное общество». Мировая пролетарская революция трактовалась советскими «коммунистами» как длительный многоэтапный процесс, в ходе которого социалистическая идеология составит общую для всех духовную основу и на базе русского языка произойдёт синтез культур, сложится единая «социалистическая» культура и «новая историческая общность - советский народ». Такая трактовка позволяла оправдать империалистические принципы построения государства, ставшего самоцелью.
Россия стала первой жертвой пагубного исторического парадокса - несмотря на декларируемую приверженность принципу детерминации общественного сознания общественным бытием, изменение политической составляющей общественной системы Российской Империи стало происходить раньше, чем были созданы предпосылки смены характера других сторон общественных отношений. Государство, - этот главный институт, поддерживающий право наследования и прочие патриархально-местнические устои, ставшие в эпоху индустриализации препятствием для инновационного развития производительных сил, - было опрометчиво использовано в качестве главного инструмента пролетарской мировой революции.
Ни Маркс, ни его большевистские последователи не могли представить, что организационной опорой коммунистического строя должна стать крупная корпорация, а вовсе не государство. Более того, несмотря на институциональное бессилие национального государства, отчётливо проявившееся во всём мире к началу 1990-х годов, надёжность и эффективность организующей мощи государства в деле революционного преобразования капиталистического строя до сих пор не подвергаются ни малейшему сомнению.
Для составления истинного представления о надёжности и эффективности государствоцентристского разрешения основного капиталистического противоречия между общественным характером производства и частной (частнокапиталистической) формой присвоения результатов производства уместно сопоставить советское государство с крупным акционерным обществом открытого типа. В таком сопоставлении советское государство представляется скорее не открытым, а закрытым акционерным обществом, в котором распорядители «акционерного» капитала - государственные чиновники - насильственно ограничивают «акционеров» в их возможностях распространять информацию, передвигаться за границу определённой территории, а также самостоятельно, на свой страх и риск, управлять своей собственностью. Для столь специфичного акционерного предприятия, каким оказался Советский Союз, законодательное запрещение всех форм частной собственности как основы свободного предпринимательства стало необходимым прикрытием изначальной абсурдности ограничений, создающих положение, в котором «хвост виляет собакой».
Практика «социалистического» хозяйствования, основанная на уничтожении большевистской «советской» властью частной собственности и свободы предпринимательства как исторически сложившихся источников инноваций, была подкреплена культивированием псевдорелигиозного фанатизма и усилением репрессивно-карательных функций «социалистического» госаппарата. В этих условиях чиновники Госплана и Госснаба, выступавшие в роли распорядителей общественного капитала, не были заинтересованы в поддержании инноваций. Они всячески старались оградить себя от риска и сопряжённых с ним ошибок, которые могли быть приравнены к вредительству, предпочитая ориентировать развитие страны на наиболее удачные и прошедшие апробацию технологические решения Запада.
Выбранный пролетарским чиновничеством догоняющий тип развития приводил к безнадёжному запаздыванию в воспроизводстве отраслевого баланса передовых капиталистических хозяйств. Надежды на преодоление запаздывания не было. В капиталистической экономике, развивающейся с опорой на открытые акционерные предприятия, происходило постоянное (хоть и стихийно-кризисное) обновление основных фондов. В советской же экономике, развивающейся с опорой на государственные предприятия, основные фонды в структуре индустриального способа производства создавались единовременно, как правило, на базе той или иной импортной инновационной технологии, волевым решением государственного чиновника, и затем амортизировались в течение 10-50 лет до полного износа. В это время технология практически не обновлялась и существенная часть перспективных научно-инженерных замыслов оставалась невостребованной. Буржуазный мир развивался с постоянно возрастающим опережением «социалистического лагеря» в области инновационных технологий, в то время как «социалистическая» экономика порождала в своём отставании всё больше бесполезного, низкоквалифицированного, непроизводительного труда, обостряя хронический дефицит товаров и услуг, доступных западному потребителю.
Руководители «социалистической» экономики, не имеющие юридического права на частное владение средствами производства, по характеру своей деятельности были ничем не лучше буржуазных «промышленных королей, власть которых находится в обратном отношении к их ответственности». По влиянию же результатов своей деятельности на личность, общество, экосистему «социалистические» распорядители «акционерного» («народного») капитала зачастую были, пожалуй, даже хуже. «Крупная промышленность, освобождённая от оков частной собственности», оказалась в оковах чиновничьего произвола, массовой безынициативности и тотальной бесхозяйственности, и, находясь в этих оковах, «социалистические» директора государственных предприятий воспроизводили основное противоречие капитализма в масштабах не меньших, чем «буржуазные» менеджеры крупных акционерных предприятий.
Буржуазные отношения, которые ещё во времена К. Маркса «стали слишком узкими, чтобы вместить созданное ими богатство», так и не перешли на более высокую стадию своего развития. «Пробуждающееся понимание того, что существующие общественные установления неразумны и несправедливы» так и осталось законсервированным в стадии частичного пробуждения. Причиной тому во многом стала «великая октябрьская социалистическая революция» 1917 года. Знаменательное историческое событие, превратившее Российскую Империю в своеобразное автаркическое акционерное общество, надолго отодвинуло осуществление возможности глобального революционного изменения буржуазной контрольно-регулятивной системы. Иными словами, мировую революцию остановила большевистская контрреволюция, воплощённая в деспотическом режиме, описываемом одним из главных героев «Великого Октября» понятием «бюрократического абсолютизма» и установившемся с конца 20-х годов на огромной территории под названием «Союз Советских Социалистических Республик».
Набрав силу и жестоко искореняя «буржуазные пережитки» в границах отдельно взятой страны этот контрреволюционный псевдосоциалистический режим стал преподносить себя как самую прогрессивную в мире модель общественного развития. Прогрессивность государственно-социалистического режима усматривалась его апологетами в том, что источаемая режимом идеология консолидировала мировое рабочее движение, придавая максимальную эффективность парламентским формам классовой борьбы - борьбы против эксплуатации труда капиталом. Действительно, следует признать, что в условиях блокового противостояния капитализма и псевдосоциализма «капиталу, страдавшему от злоупотреблений свободой, которая сделала возможным его появление, пришлось заняться своей дисциплиной. Создавались картели, трасты, синдикаты производителей, а государства, сознавая, что нельзя оставлять работодателей и работников наедине с анархией, разработали социальное законодательство». Идеологическая мобилизация капитализма, провоцируемая руководителями «социалистических» государств, удерживала эффективность буржуазных «общественных установлений» на предельно высоком для них уровне. В условиях частной собственности, политического плюрализма, свободы слова, буржуазия не могла полностью закрыться от общественной критики, инициируемой большевистскими пропагандистами, и должна была, страшась передачи всего капитала нации в распоряжение государственных чиновников, постоянно совершенствовать свои навыки в деле регулирования хозяйственной жизни.
По сути, «советские» управляющие общественным (народным) капиталом отличались от своих буржуазных коллег, управляющих общественным (акционерным) капиталом, только тем, что в условиях запрета частной собственности выполняли свою работу на правах лиц, имеющих возможность легально применять насилие. Буржуазные распорядители акционерного капитала не имели такой соблазнительной, и одновременно такой развращающей, возможности. Они не могли безнаказанно терроризировать своих акционеров так, как это делалось в отношении «советских» граждан, а потому вынуждены были совершенствовать свои управленческие навыки интенсивнее, чем это делали их «советские» коллеги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38