К середине 19 века результаты многочисленных исследований мировых экономических кризисов, периодически обнажавших пороки индустриально-капиталистической экономики, и получивших название «кризисы перепроизводства», составили серьёзный теоретический багаж. Использование и приумножение этого багажа позволило К. Марксу и Ф. Энгельсу выстроить серьёзную аргументацию в поддержку идеи революционного преодоления противоречия между общественным характером производства и частнокапиталистической формой присвоения результатов производства.
Кризис перепроизводства, по мысли К. Маркса и Ф. Энгельса, нарастает с двух сторон, в неразрывном двуединстве «кризиса капитала» и «кризиса труда». Со стороны капитала кризис нарастает по мере того как «базис кредитной надстройки» освобождается от реального имущества капиталиста-собственника. По словам К. Маркса, в условиях, когда кредит освобождается от имущественных (залоговых) обязательств капиталиста, он «оказывается главным рычагом перепроизводства … потому, что процесс воспроизводства, эластичный по своей природе, форсируется … до крайних пределов, и именно потому форсируется, что значительная часть общественного капитала применяется не-собственниками его, пускающимися в силу этого в предпринимательскую деятельность совсем по-иному, чем собственник, который, поскольку он функционирует сам, боязливо взвешивает ограниченные возможности своего частного капитала».
После того, как в конце 18 века каждому предпринимателю была предоставлена возможность формировать собственный капитал за счёт акционерного финансирования, имущество фактически перестало быть объективной мерой ответственности. Финансовые рынки, как универсальные точки концентрации денежного капитала, стали приобретать всё большую независимость по отношению к производительному сектору экономики. Скованный наследственными обязательствами мир реального капитала и реального производства начал вытесняться «раскованным» миром спекулятивного капитала, миром симуляций и фальсификаций.
Главным симптомом утраты институтом наследования своих прежних регулятивных возможностей стала спекулятивная коммерциализация традиционных финансово-кредитных учреждений. Если до распространения практики акционерного финансирования развитие спекулятивного ростовщичества пресекалось резкой социальной критикой и постоянными погромами и избиениями не в меру алчных ростовщиков, то после - мера алчности устанавливалась уже самими ростовщиками.
В новом финансово-экономическом климате утрачивались вещественные гарантии того, что деятельность предпринимателя будет и далее хотя бы частично согласовываться с ценностями созидательного труда, испокон веков охраняемыми институтом наследования. Отныне, в условиях свободы от имущественного залога, безо всякой связи с наследственными обязательствами, предприниматель мог беспрепятственно искажать общественное сознание ложно-субъективными представлениями о ценности произведённых им товаров и услуг. Предприниматель, субъективно оценивающий значимость своих собственных идей и стремящийся к их скорейшей реализации, стал некритичен в отношении величины ссудного процента. Основываясь на субъективной интерпретации проблемы ответственности за развитие своего бизнеса, предприниматель утратил способность к защите своих интересов с позиции созидательных потребностей общества в целом и превратился в вечную жертву ростовщической эксплуатации. Старые ростовщики и новые банкиры могли теперь повышать кредитные ставки, закладывая в них не только увеличивающиеся риски, но и значительную спекулятивную составляющую, неконтролируемую индивидуализированным и деморализованным предпринимателем.
В условиях ослабевающего социального контроля добропорядочность ростовщиков и банкиров стремительно уменьшалась, но это уже не мешало переходу ростовщического и банковского бизнеса из разряда постыдных в разряд престижных занятий, ведь отдавать деньги «в рост» стало выгоднее, чем вкладывать их в хозяйство. В капиталистическом мире была произведена подмена ценностей добросовестного производительного труда на ценности легкомысленно-расточительного потребления. «Можно утверждать, что речь больше не идёт о капитализме собственников в той мере, как это было, когда понятие собственности применялось к земле и подразумевало непрерывность, инерцию. Полная свобода сделок, снижение их стоимости, возможности покупки в кредит ослабили связи владельца с конкретным имуществом, которым он владел. Теперь ищут не доход, а сверхприбыль. Но этот поиск оторван от конкретной действительности. Извращённость достигает предела, когда на деньги, взятые в кредит, играют на биржевых курсах, заставляя их изменяться на основании слухов».
Темпы научно-технического прогресса в эпоху фабричного капитализма оказались существенно более высокими, чем при капитализме мануфактурном, ведь акционерный капитал, по сравнению с капиталом наследуемым, обладал несомненными преимуществами по части способности к мобилизации и концентрации. Однако углубление кризиса капитала, связанное с тем, что значительная часть общественного капитала применяется не-собственниками его, сопровождалось также и социальной деградацией, масштабы которой были немыслимы для предыдущей эпохи взвешенно-боязливого (опосредованного семейными связями и личными зависимостями) развития капиталистических отношений. Произошедшее накануне промышленной революции освобождение предпринимательства от пут наследственного бизнеса, сделавшись необходимым условием научно-технического прогресса, в то же время стало интенсивно разрушать духовные и нравственные ориентиры, порождая в обществе, развращённом индивидуализированными установками спекулянтов-акционеров, неуверенность и страх.
В доиндустриальную (докризисную для капитала) эпоху не могло быть и речи о форсировании столь масштабного воспроизводства «фиктивных предприятий и спекулятивных оборотов, поощряемых кредитом», поскольку основой любого кредита были надёжные имущественные (залоговые) обязательства осторожного и добродетельно-набожного капиталиста-собственника. Фиктивные предприятия и безудержная спекуляция стали обычным явлением лишь в условиях масштабного распространения акционерных обществ с ограниченной ответственностью, в которые «объединяются не отдельные лица, а капиталы. Благодаря этой манипуляции собственники превратились в акционеров, то есть в спекулянтов. Концентрация капиталов ускорилась, и, как её естественный результат, ускорилось разорение мелкой буржуазии. Появился особый род промышленных королей, власть которых находится в обратном отношении к их ответственности, поскольку они несут ответственность лишь в размере имеющихся у них акций, между тем как распоряжаются всем капиталом Общества».
Alter ego (другим Я) кризиса капитала является кризис труда. Кризис капитала и кризис труда представляют собой неотделимые друг от друга грани одного целого - качественно новой кредитной системы, базовым элементом которой является уже не частное предприятие с капиталом, передающимся по наследству, а открытое акционерное общество с капиталом, свободно циркулирующим на рынке ценных бумаг. Кредитная система, освобождающаяся от имущественных (залоговых) обязательств и наполняющая частный капитал общественным содержанием «предоставляет отдельному капиталисту или тому, кто считается капиталистом, абсолютное в пределах известных границ распоряжение чужим капиталом и чужой собственностью и вследствие этого чужим трудом. Распоряжение общественным, а не собственным капиталом позволяет ему распоряжаться общественным трудом».
Труд, так же как и капитал, вошёл, по логике К. Маркса, в стадию кризисного перехода из локального пространства условий, предоставляемых наследуемым имуществом, в глобальное пространство возможностей, которые даёт весь мир. В процессе этого перехода значительная часть работников отделяется от тесных рамок наследуемой собственности. «Процесс, создающий капиталистическое отношение, - пишет К. Маркс, - не может быть ничем иным, как процессом отделения рабочего от собственности на условия его труда, - процессом, который превращает, с одной стороны, общественные средства производства и жизненные средства в капитал, с другой стороны, - непосредственных производителей в наёмных рабочих».
«Как много лет спустя отметил К. Поланьи, обновив прозрение К. Маркса, исходной точкой «великой трансформации», породившей новый индустриальный порядок, было отделение работников от средств их существования. Это примечательное событие являлось частью более масштабного разъединения: производство и обмен уже не могли быть вписаны в более общий, по сути, всеобъемлющий образ жизни, и тем самым труд (так же как земля и деньги) мог рассматриваться всего лишь как товар и претендовать на аналогичное к себе отношение. Можно сказать, что именно это новое разъединение, которое придало мобильность способности к труду, обеспечило свободу в выборе мест её применения (а тем самым и поиска лучшего её использования), позволило людям вступать в различные рекомбинации, открыло перед ними возможность стать одной из сторон определённых соглашений (а тем самым и лучших соглашений), и всё это позволило напряжениям тела и разума превратиться в самостоятельный феномен, в «вещь», к которой можно относиться как к любой другой вещи, то есть управлять ею, передвигать, соединять с другими вещами либо, наоборот, дробить на части».
Процесс отделения рабочего от ограниченных частной собственностью условий его труда, как и в случае освобождения капитала от имущественных (залоговых) ограничений, сопровождался не только элементами очевидного и очень бурного прогресса, но и элементами всё более значительной деградации. Основная причина деградации состояла в том, что «продукты общественного труда стали присваиваться не теми, кто действительно приводил в движение средства производства и действительно был производителем этих продуктов, а капиталистом». Причем, этим капиталистом был вовсе не «промышленный капиталист, действительно функционирующий в процессе производства и выступающий деятельным агентом производства, а ленивый, бездеятельный ссудодатель, выполняющий функции собственника в отрыве от процесса производства и вне этого процесса».
Кто же он - этот «ленивый, бездеятельный ссудодатель», рискующий «не своей, а общественной собственностью» и безответственно распоряжающийся общественным трудом? С учётом того, что ссуду уже во времена К. Маркса мог предоставить любой житель планеты, купив себе хотя бы одну акцию, ответ на этот принципиальный вопрос очевиден - этим ссудодателем выступает интернациональная часть всех жителей Земли (общества в масштабе всего мира), состоящая из владельцев хотя бы одной акции. Естественно, все нелестные эпитеты К. Маркса в адрес «бездеятельного» ссудодателя-акционера, по сути, должны быть переадресованы тому, кого акционеры наделяют правом распоряжаться общественным капиталом и общественным трудом.
В случае если распорядитель акционерного капитала выполняет свои обязанности вне надлежащего контроля со стороны акционеров, он как раз и становится «ленивым», «бездеятельным», начиная «выполнять функции собственника в отрыве от процесса производства и вне этого процесса». Именно в отсутствие надлежащего контроля со стороны акционеров этот «ленивый, бездеятельный» псевдособственник периодически подготавливает мировые кризисы перепроизводства, в которых «с неудержимой силой прорывается наружу противоречие между общественным производством и капиталистическим присвоением».
Дальнейший анализ противоречия между общественным характером производства и частной (частнокапиталистической) формой присвоения результатов производства, предваряющий обозначение перспектив возможного разрешения этого противоречия, следует сопроводить повторным обращением к сценарию, по которому с начала 19 века по сей день разворачиваются кризисы перепроизводства. В приведённом выше сценарии Ф. Энгельса образно описаны кризисные явления, приобретшие широкий масштаб с распространением открытых акционерных обществ, обозначена закономерная цикличность этих явлений, но не обозначена принципиальная связь кризисов перепроизводства с отсутствием контроля за капиталистами со стороны ссудодателей-акционеров. Без понимания этой связи бессмыслено намечать контуры будущего, коммунистического мироустройства, исключающего кризисы перепроизводства в самой их основе.
Итак, по сценарию представляемому ниже, каждый новый цикл кризиса перепроизводства начинается с намерения предпринимателя реализовать какой-либо инновационный проект без достаточного для того собственного капитала. Реализация такого намерения, весьма затруднительная до 18 века, после становится вполне возможной, ведь при акционерном кредитовании имущественный залог вовсе необязателен - капитал берётся в долг у ссудодателя (им выступает общество в масштабе всего мира) под честное обещание производить товары и услуги с необходимой обществу инновационной составляющей. Вид инновации может быть любым - технологическим, научным, социальным, организационным, сервисным, художественным, или каким-либо ещё - это ссудодателю не важно, ему неинтересны особенности кредитуемого им бизнеса.
Ссудодатель признаёт для себя важным лишь качество инновационной составляющей, ведь оптимальным приростом качества обеспечивается не просто возврат долга, но возврат долга с процентами (дивидендами). Однако в условиях, когда контроль со стороны общества-ссудодателя неэффективен, а субъективные представления предпринимателя о качестве осуществляемой им инновации не подкреплены имуществом предпринимателя, часть обязательств оказывается фиктивными (пустыми), а часть долга возвращается товарами и услугами с избыточными, бесполезными или вредными качествами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38