Никто не сказал слова в защиту, учитывая, что обвиняемый не говорил по-английски и даже не мог стоять, поскольку его ступни были разбиты во время путешествия до двери дома судьи. Обвинительный вердикт и смертный приговор были озвучены так скоро, что даже Хранители застыли в изумлении. Судья самодовольно подчеркивает этот эффект. «Я определил единственное условие: узник должен быть повешен исключительно моими руками и он проведет эту ночь, свою последнюю ночь на этом свете, в моем доме, под моим попечительством». Условие было принято, и ошеломленные Хранители удалились. На утро Рождества, в присутствии более чем сотни свидетелей, на городской площади судья Альберт Дарк подвел китайца к тополю, затянул вокруг его шеи веревку, заставил его забраться на фургон и казнил. Никто не крикнул «три – семь – семьдесят семь!».
– Кстати, а что это значит?
– По правде сказать, не знаю, – ответил я, – никто из Комитета бдительности Вирджиния-Сити тех времен никогда так не говорил. Они просто пришпиливали эти цифры на бумажке, оставляя их на своих жертвах. Во всяком случае, китаец, по свидетельству очевидцев, не произнес ни слова и не издал ни звука. Но он поднял голову, как раз когда фургон тронулся и веревка натянулась. Два из четырех опубликованных свидетельств утверждают, что он улыбался… Кейт, что это, черт возьми?
Но я мог бы и сам сказать, что это был маленький мальчик. В пижаме. Он стоял босыми ногами на траве и одной рукой, отведенной в сторону колеи, указывал вдаль, во мрак. Его кожа белела в лучах фар ближнего света, будто в нее каким-то образом впитался снег. У него были коротко стриженные светлые волосы, торчавшие вертикально. На пижаме – вышиты зебры. Нажав на педаль, я притормозил машину.
– Боже мои, – проговорила Кейт, когда мы отъехали и остановились в пятнадцати футах от мальчика, – как ты думаешь, сколько ему?
– Я думаю, он замерз, – пробормотал я, уставившись на ноги парнишки.
Он доходил ростом почти до верха моего ветрового окна. Я опустил стекло и высунулся наружу, но ребенок не сделал и движения в сторону машины и не опустил руку. Может быть, подумал я, это чучело. Но он был живым. Я видел его губы, посиневшие от холода, которые вздрагивали, когда ветер прерий хлестал по ним, проносясь мимо.
– Эй! – окликнул я его.
Ребенок и не пошевелился. Тогда, слегка оробев, я улыбнулся. Я еще не попал на этот новейший Карнавал мистера Дарка, а он уже заставляет меня приветствовать вурдалаков. Нервный комок в горле прошел.
– Что ж, поехали дальше по дороге из желтого кирпича, – сказал я и повернул машину в ту сторону, куда указывал малыш.
Как я заметил, там обнаруживались и другие колеи. Возникало абсурдное чувство безопасности от того, что мы не были первыми в этом месте. Я неторопливо вел машину, позволяя прериям биться о днище, словно волнующееся море – о корпус шхуны.
– Так скольких же повесил судья Дарк? – поинтересовалась Кейт, хотя ее глаза тоже напряженно смотрели вперед, в пустоту.
– Четверых, о которых нам известно, в период между тысяча восемьсот восемьдесят пятым годом и моментом образования штата, когда он исчез со службы так же внезапно, как и появился. В каждом случае он позволял местным энтузиастам Комитета бдительности привлекать подозреваемых к скорому суду, выносил обвинение, затем держал их всю ночь в своем доме, где организовывал их исповедь и последний ужин или, возможно, нечто абсолютно противоположное, и после этого наутро производил казнь. А казнил он явно со знанием дела, поскольку, как свидетельствует «Летопись равнин», «ни один из его осужденных не произнес ни слова, прежде чем отошел к праотцам».
– Смотри, – сказала Кейт, но я уже все увидел.
Подав автомобиль вперед, я втиснулся в промежуток между двумя пикапами и выключил зажигание. На импровизированной стоянке было шесть других машин. Водителей и пассажиров я не увидел. Я посмотрел на Кейт. Мы слышали, как снег падает на крышу «вольво». За неровным кольцом автомобилей трава прерий колыхалась под нараставшим ветром.
– Так напомни мне, – вполголоса проговорила Кейт, – как же этот кровожадный судья, кем бы он ни был, стал частью мифа о Карнавале?
– Не напомню, – сказал я, – потому что не знаю. И никто не знает.
– А почему – «Карнавал»? Почему не «Павильон ужасов»?
– Ты меня опять подловила.
Внезапно Кейт заулыбалась, и щеки ее вспыхнули румянцем, и я почувствовал себя так хорошо таким счастливым, что даже не был уверен, смогу ли в этот момент пошевелиться.
– Спасибо, что вернулся за мной, – сказала она.
– И тебе – за то, что поехала со мной, любовь моя.
Кейт послала мне поцелуй. Она резко опустила дверную ручку, все еще улыбаясь, и изящным движением, словно осторожно входя в воду, выбралась в ночь. Я открыл дверь со своей стороны и присоединился к ней. Мы стояли у капота автомобиля и ошеломленно смотрели вокруг. Не слышалось ни единого звука, кроме шума ветра в траве. Не было даже ребенка в пижаме, чтобы указать нам верный путь. Я сунул руки в карманы, потому что холод щипал кожу на запястьях.
– Туда, – сказал я.
– Я вижу, – отозвалась Кейт.
Это было просто свечение, несколько ярче света луны на снегу вокруг. При солнечном свете и то довольно трудно определить расстояние на равнине. Но сейчас, ночью, в условиях ограниченной видимости, я решил, что свечение находится от нас не далее чем в полумиле, если идти по прямой, сойдя с шоссе в траву. Я двинулся вперед.
Мне показалось, что, когда мы покинули кольцо автомашин, внезапно стало темнее. Тем не менее я чувствовал, как ночь Восточной Монтаны касается наших голов своими гигантскими крыльями. Я чувствовал ее тяжесть там, наверху, и ее длинные когти. Я не поднимал головы и продолжал идти. Кейт шла рядом, и ее рукав ритмически задевал мой рукав. Мы прошли примерно триста ярдов, когда оба подняли глаза и увидели дом.
Он вырисовывался размытым силуэтом среди теней прерий, черный в свете луны, необъяснимый, как доисторический каменный валун на исходе XX века. Свечение, которое мы увидели, шло из одиноко стоящего прожектора, затерявшегося среди густой травы и направленного на белую ограду, окружавшую постройку. Когда мы подошли ближе, я увидел, что здание было не черным, а темно-красным, в один этаж, прямоугольное и длинное. Во дворе, обозначенном забором, туда и сюда мелькали фигуры.
– Если этим и ограничится, – сказал я, глядя на развернувшуюся передо мной панораму, – думаю, меня бы это вполне устроило.
– Выглядит точно на картине, – сказала Кейт.
Холод, наполнивший мой рот, казалось, шел изнутри, а не снаружи. Какое-то мгновение я не мог понять, что здесь не так. Я посмотрел на строение. Взглянул на проплывающие фигуры, начиная едва распознавать далекие лица на расстоянии. Посмотрел на ограду и все понял.
Потому что это была не просто ограда. Мне она напомнила фотографию на странице 212 из учебника по истории штата, которую я обвел ручкой. Ту самую, изображавшую бизоньи кости, которые оставляли отбеливаться под солнцем в те годы, когда федеральное правительство платило самым отчаянным подонкам из Монтаны за отстрел каждого бизона, которого они могли найти. Потом кости переправляли вниз по реке, поселки. Я попытался что-то произнести, мне пришлось облизнуть губы, я сделал еще одну попытку.
– Кхм, а что, недавно были какие-нибудь сообщения о массовом падеже скота в округе?
Кейт повернулась, и ее брови поползли на лоб.
– Что?
– Взгляни-ка на эту ограду, Кейт.
– Ух ты!.. – выдохнула она. – Не может быть…
– Понадеемся, что нет и там, над входом, висит здоровенный плакат – мол, «ни одно животное не пострадало в ходе подготовки к этому карнавалу». Но есть повод усомниться.
– Пошли, – сказала Кейт, и мы двинулись дальше.
Вблизи кости выглядели несколько менее реальными. Они были определенно чистыми. Каким-то образом я разглядел клочки хрящей, свисавшие с них, словно праздничный серпантин. Четыре фигуры, скользившие туда-сюда по двору, были молодыми женщинами, все они были одеты в длинные белые ночные рубашки, обтекавшие их тело, словно жидкий лунный свет. С оголенными руками, черноволосые и, вероятно, приходящиеся друг другу сестрами. Это было очевидно: все имели бледную фарфорового отлива кожу, одинаковые слегка курносые носы, одинаковые улыбки на красно-черных губах. Меня их внешность несколько озадачила. После всего предыдущего это казалось чересчур знакомым образом из фильмов ужасов и, увы, свидетельствовало о недостатке воображения.
Груда костей, при ближайшем рассмотрении больше похожая на вал, имела проем, ведущий к правой части дома. В этом проходе съежившись и уставившись прямо за наши спины в вечную пустоту вокруг, сидел еще один ребенок. Он был одет в зеленое пальто с поясом. У него были блестящие черные волосы, отчего черты его лица ярко белели, словно на фотонегативе. Он был босым.
Когда Кейт и я подошли к проходу в костяной груде, ребенок встал и, шагнув, оказался перед нами. Мы ожидали, что он заговорит, но он, конечно же, не заговорил. И не пошевелился.
– И что? – наконец спросил я.
Теперь я видел, что привидения в ночных сорочках были не единственными во дворе. Там были и другие, с обычной, по-местному, как в старой Монтане, бледной кожей, в хороших зимних куртках, перчатках и шарфах. Желающие испугаться. Их тут собралось человек восемь.
Медленно, все еще глядя куда-то в сторону, мимо нас – совсем как тот человек на мосту, понял я и подивился: неужто данный мистер Дарк тратит столько сил, и так эффективно, на обучение персонала? – ребенок-привратник поднял руку, ладонью кверху, и протянул ее к нам.
– Чего он хочет? Крови? – прошептал я Кейт. – Сырных крекеров?
После долгой паузы Кейт сунула руку в карман пальто и вынула черный листок ватмана.
– Билет, – радостно сказала она.
– Ах да! Не хотелось бы, чтобы кто-то испортил нежданным появлением всю вечеринку – сказал я, но двинулся вперед вместе с Кейт, когда она положила сложенную бумажку на ладонь ребенка.
– Бр-р-р!.. – вздрогнула она, коснувшись его – Милый, да ты просто окоченел.
– Это не так уж плохо, – ответил ребенок, и у меня рот раскрылся от изумления, а колени подогнулись.
Я уже привык к отсутствию реакции. Кейт справилась со смятением лучше, чем я. Она взглянула на меня, потом снова на ребенка. Затем кивнула:
– Ты прав.
Взяв рукой за перчатку, она потянула меня вперед, за изгородь из костей, внутрь двора.
Мы сделали всего три шага, когда одна из фигур в зимних пальто отбросила назад отвороты своей красной шерстяной шапки и окликнула меня:
– Профессор Эр!
Я сморгнул, бросил взгляд в сторону Кейт, потом снова – на человека, кинувшегося ко мне.
– Кхм… – откашлялся я.
Студенты попадались мне навстречу всякий раз, когда я выходил из своего дома в Кларк-стоне. Но, без особой на то причины, я забыл, что это возможно и сегодняшней ночью. Я покраснел.
– Здравствуйте, мисс Корвин.
– А это кто? – наивно спросила Трис.
Я еще гуще покраснел и почувствовал раздражение. В сорок один год, после семнадцати лет, проведенных у классной доски, я остановился в растерянности перед пропастью, отделявшей меня, обычного человека, от своей должности. Не знаю никого, кто на моем месте не сделал бы так же.
– Это Кейт, – в конце концов ответил я.
Повернувшись к Кейт, я ожидал встретить улыбку, мягкую насмешку, еще что-нибудь. Но ее лицо потеряло всякую выразительность. Она посмотрела на меня, совершенно неожиданно показавшись бесконечно усталой, и я угадал за ее плечом тень Брайана Тидроу. Он часто являлся так, даже когда был жив.
– Хорошо, – сказала она и отошла.
Понятия не имею, что было при этом у нее на уме.
Трис хмыкнула. Внезапно, в тот момент, когда Кейт отошла, я снова стал профессором Ремером.
– Держите при себе столь рано развившееся любопытство историка, – сказал я и улыбнулся не разжимая губ. Учительская улыбка.
– Знаете, это было нечто невероятное. Этот труп, выползший из реки и давший мне карту.
– Труп?
– Весь белый. Не знаю, сколько он там пролежал, но я точно не видела его раньше. Мы с Робертом гуляли по берегу в Поилар-парке, и вдруг он выполз из воды к нашим ногам. Он был совершенно голый, не считая плавок. Роберт чуть не взлетел на ближайшее дерево.
Шутник в плавках в полузамерзшей реке не казался таким уж странным делом в ночь Хэллоуина в Кларкстоне.
– С Робертом, – повторил я. – Роберт Хайрайт?
– Ага, – кивнула Трис, – а что?
Я почувствовал, что моя нижняя челюсть сейчас просто отвалится, и вовремя прикрыл рот. Раздражение загоралось во мне, хотя я никак не мог понять почему. Мне нужно было идти к Кейт. И мне хотелось потеряться в великолепной атмосфере этого аттракциона ужасов. Я все никак не мог совершенно преодолеть влияние голубых глаз Трис. Конечно, я встречал таких, как она. Пару раз. Тех, кто рожден быть прекрасным, самоуверенным, каким угодно. Далеких и магнетически притягательных, как залитые светом яхты, неторопливо проплывающие среди нас, остальных, сбившихся в кучу, из последних сил стремящихся добраться в своих дырявых рыбацких моторках-плоскодонках от одного берега, о котором мы уже не помним, до другого, которого мы никогда не узнаем.
– Как это произошло? – спросил я.
Трис пожала плечами:
– С Робертом? Он попросил.
«Эк вам обоим повезло», – чуть не сказал я, но потом решил, что такая снисходительность будет непростительной.
– Мне нужно идти искать Кейт.
– Не забудьте заглянуть в палатку. Она ужасно таинственная. Профессор Эр, как вам кажется, это карнавал настоящий? Тот самый, мистера Дарка?
Я разглядывал ее разрумянившееся на холоде, счастливое, безупречно правильное лицо. Мое раздражение переросло в печаль, тихую и глубокую.
– Это вполне могло бы быть Карнавалом мистера Дарка, Трис. По крайней мере, для нас.
До тех пор пока я не сделал несколько шагов прочь, мне не пришло на ум полюбопытствовать, где же сейчас Роберт Хайрайт. В дальнем углу заднего двора дома стояла палатка, украшенная красными и желтыми праздничными флажками. Кейт стояла слева от входа и смотрела на прерии за костяной изгородью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26