– Буду обратно через час. Я ненадолго.
– Хорошо, – ответила Кейт, но она уже отдалилась от меня, съежившись и пристально глядя в окно.
Я открыл входную дверь, шагнул на улицу, и меня обдало холодом. Он имел зубы и когти и так рвался коснуться моей кожи, что я то и дело проверял, не разодрано ли мое пальто.
– Боже мой, – проговорил я, решив было вернуться за перчатками и шарфом, и тут же передумал. В принципе, я не собирался отсутствовать долго. И мне не хотелось сейчас беспокоить Кейт. Сунув руки в карманы и моргая, потому что глаза у меня слезились, я направился вперед, во тьму. Моя голова была опущена, я не увидел предмет на мостике, пока почти не наступил на него. Судорожно глотнув воздух, я вздрогнул и остановился.
Сперва все, что я увидел, была газета, развернутая ветром. Когда налетел очередной порыв, края поднялись, точно крылья, но газета осталась на месте, и я догадался, что под ней находится что-то, ее удерживающее. Полшага ближе, и я подумал, что вижу тень, вроде как от головы, лежащей в тени нависшего тополя. Ну да – голова в луже крови.
Проклятый Брайан Тидроу, снова подумал я и двинулся вперед.
Человек лежал, вытянувшись, поперек моста, на самой середине, голова его касалась одного из поручней, а ноги свисали над рекой. Мне всегда было интересно, откуда появлялись в Кларкстоне бездомные и почему они здесь оставались. Никогда не мог понять ни одного из тех, кого я знал, – даже несмотря на все те годы, что я здесь прожил. Местный климат не располагал к проживанию на улице. Может, горожане были щедры, или еда в ночлежках хорошая, или причиной – очертания равнин, напоминающих вспененный океан пустоты, или потерянная надежда безопасно перебраться куда-то еще?
Этот человек, решил я, мертвецки пьян. Нужно порядочно напиться, чтобы уснуть здесь, где от ветра, свистящего над головой, по телу бегут мурашки. Единственным движением, которое я заметил, было шевеление газеты. Единственные звуки – течение реки и шум города.
– Эй, приятель, – осторожно окликнул я его, – с тобой все в порядке?
Газета шуршала. Человек лежал неподвижно. Я подумал, не пойти ли домой, чтобы вызвать полицию. Я ничего не имел против бедолаги, спящего на моем мостике, но в тюремной камере будет теплее. Впрочем Кейт хотела остаться одна. И к тому же, подумал я с напыщенной логикой того, кому неуют не грозит, есть вещи поважнее тепла. Я поставил на мостик одну ногу, занес другую, переступая через бездомного, и тут он сел.
Думаю, что лишь его рука, зацепившаяся за пояс моего пальто, удержала меня от прыжка через ограждение. Свалявшиеся пряди курчавых черных волос вздымались над его головой, точно лохмотья расползающейся стальной прядей. Его губы были бело-синими от холода, а в глазах так полопались сосуды, что краснота, казалось, перетекала за радужку и наполняла зрачки. Несколько секунд он держал меня, я затаил дыхание, и все вокруг замерло. Он смотрел не на меня, а куда-то через меня, мимо – на деревья и речной берег. Сила его немигающего взгляда была такой, что мне захотелось отвернуться, но я в потрясении не мог оторвать глаз от его лица. Наконец я ухитрился глотнуть воздуха, и холод вывел мои легкие из паралича. Я закашлялся. Человек мертвой хваткой держал мое пальто, смотрел куда-то сквозь меня и не произносил ни слова.
– Ну что? – в конце концов не выдержал я.
Направление его устремленного мимо меня взгляда не изменилось.
– Ты замерз? Может, мне…
Я посмотрел вниз и увидел измятый листок черной бумаги. Зажатый между ладонью бродяги и моим животом. Очередной приступ нервной лихорадки сотряс меня, всплыв из далеких, давно позабытых воспоминаний детства. Слепой Пью, Черная метка, трактир «Адмирал Бенбоу». «Жди до темноты, – говорил Пью Билли Бонсу в день смерти Билли Бонса, – они придут, когда стемнеет».
Я придержал бумагу, оказавшуюся удивительно плотной. Ватман. Тут же рука бродяги отлетела в сторону, будто я нажал на рычаг катапульты. Его тело опрокинулось назад, и газета вновь накрыла его. Развернув плотный комок бумаги, все еще дрожа, я отошел и посмотрел, что же было мне вручено.
– Ничего себе, – проговорил я.
Потом повторил это еще раз. После этого я повернулся и побежал к дому.
Когда я влетел в комнату, Кейт все еще сидела у окна поджав ноги. Она не подняла глаз, чтобы спросить, что я забыл. Она смотрела лишь немного более сознательно, чем тот бродяга на мосту. Не обращая внимания ни на что, я подошел прямо к ней.
– Смотри, – сказал я и протянул ей клочок ватмана, – Кейт, я серьезно. Посмотри.
Ее взгляд, прежде нацеленный глубоко внутрь, вновь обратился вовне. Она медленно взяла у меня бумагу, поднесла ее к свету, проникавшему через окно. Она прочла дважды. Затем встала. Одеяло все еще было обернуто вокруг ее талии.
– Боже мой, Дэвид, мы должны идти, – сказала она, – я надену пальто.
– Я собираюсь жениться на этой женщине, – произнес я вслух в сторону окна, когда Кейт шагнула к чулану.
Когда она возвратилась ко мне, застегивая свое самое теплое черное пальто, ее движения вновь приобрели почти прежнюю быстроту и изящество.
– Ты должна понять, куда мы собираемся, – говорил я ей, касаясь ее волос тыльной стороной руки. Ее лицо было все таким же бледным, но глаза сияли. – Для меня это будет не в первый раз, но для тебя…
– О чем ты?
– Я уже получал билеты прежде. Два раза я следовал указаниям и попадал на студенческую вечеринку. Маленькая выходка моих студентов на Хэллоуин. В третий раз я очутился в действительно хорошем павильоне ужасов, прямо здесь, в Пурвистоуне, менее чем в пятистах футах от этой двери. К сожалению, мне случилось узнать сутулую спину Гарри Пилтнера под черной сутаной, когда он стоял при входе, и я не удержался, спросил: «Гарри, у тебя пирожного не найдется?» Так что Гарри меня вышвырнул.
– Так почему же ты идешь? – спросила Кейт.
– Надень перчатки. И шапку. Там жуткий холод.
Мы были уже снаружи, Кейт втянула голову в плечи и мгновение стояла замерев. Она даже не застегнула все пуговицы на пальто.
– Ты с ума сошла, – заволновался я, сжимая руки в перчатках, засунутые в карманы, и съежившись под налетающими порывами ветра. – Мы идем прежде всего потому, что кто-то изрядно потрудился, чтобы передать это мне или, возможно, кому-то другому. И они сделали это в лучших традициях кларкстонского Хэллоуина, и я не могу оставить это без внимания. Во-вторых, даже если это и студенческая вечеринка, выпить пива было бы неплохо.
– Ну да, конечно. Ты ведь даже не пьешь.
Я придержал для нее открытой дверцу моего ржаво-красного «вольво» 1986 года выпуска и поцеловал ее в макушку, когда она наклонилась, забираясь внутрь.
– Ты замерзла, – заметил я, – да надень же ты свою проклятую шапку.
– А в-третьих? – спросила она и улыбнулась мне. В этот миг она была, казалось, еще более взволнованной, чем, признаться, я сам.
– В-третьих, у меня такое чувство, что тебе бы хотелось пойти туда, несмотря ни на что.
Ее улыбка стала шире.
– И в-четвертых, дорогая Кейт… – Я глянул в сторону опустевшего моста. Пурвистоунские билеты все распространены, подумал я. Мне стало любопытно, где же бродяга захочет улечься со своей газетой в следующий раз. – В-четвертых, никто не знает, что из этого выйдет, и разве кто-нибудь может это знать? Я, во всяком случае, не знаю.
Я закрыл обе дверцы: за ней и со своей стороны. Машина завелась с четвертой попытки и тронулась с места. Она всегда заводится.
– Куда едем? – спросил я, указывая на черный ватманский листок, лежавший у Кейт на коленях.
На нем сероватым мелом была вычерчена карта Кларкстона, через который змеился белый пунктир, и в самом низу – надпись «Приглашение на Карнавал мистера Дарка». На сей раз никаких черепов с перекрещенными костями и никаких запугивающих предупреждений типа «приходи, если осмелишься». В крайнем случае розыгрыш студенческой группы, подумалось мне.
– Поезжай в сторону Уинслоу, – велела Кейт, не глядя на бумагу, – двигайся прямо на юг от города и никуда не сворачивай.
К моему облегчению, ее голос звучал оживленно. Измученно, обессиленно, но оживленно. Я включил в салоне отопление, обдавшее нас холодным воздухом. Кейт не отрываясь смотрела за окно в темноту. Сейчас даже улицы Пурвистоуна ожили. Компания подростков, нарядившихся в резиновые маски, гурьбой двигалась по обочине дороги со стороны дома Гарри Пилтнера, в их париках и зимних пальто торчала солома, а руки так и мелькали по одежде в поисках тараканов, которые, должно быть, давно уже с них свалились. Я улыбнулся.
Из-за холодов праздничной суеты в городе, казалось, было несколько меньше обычного. К девяти тридцати большинство участников празднования Хэллоуина – студенты, потрудившиеся в домах ужасов для малышей, – были распущены со своих постов и собирались вокруг припаркованных машин или у паба «Рейнджхэнд» в центре города, «зажигая» под хип-хоп в ожидании полуночи, когда начнутся настоящие студенческие гулянья. Но в эту ночь любители острых ощущений разошлись по домам совсем рано, празднующие оставались в общежитиях, и единственными, кто бродил по улицам, были самые ревностные хранители традиций Кларкстона. Мы уже были за городом. На двухмильной отметке последний фонарь на столбе возвышался над прериями точно флаг, забытый лунной экспедицией, и дальше мы оказывались в темноте.
– Ты понимаешь, куда мы едем? – спросил я.
– Тут написано: ехать семь миль.
– Воздух прогревается.
Кейт не ответила. Снег мерцал на асфальте и на бесконечной чахлой траве повсюду вокруг нас, словно само небо придавило землю. Равнины Восточной Монтаны, залитые в ночи снежным сиянием, безграничны, как открытый космос, и так же пустынны.
Спустя примерно минуту Кейт заерзала на сиденье. Она говорила медленно и мягко. Ее голос звучал почти бодро, и все же, скорее всего, она ощущала последствия сегодняшнего дня, а теперь – нагревающийся салон машины, дорогу и тишину.
– Дэвид, расскажи мне про то, что ты знаешь об Альберте Алоизии Дарке.
В эту же секунду слова из моей последней лекции завертелись у меня на языке.
– Рад, что ты спросила. Я уж думал, что не придется кому-нибудь о нем рассказывать в этом году.
Кейт улыбнулась.
– Судья Альберт Алоизий Дарк. Рожден бог знает когда, бог знает где. Отсутствие этих данных – первое, что может нас заинтриговать, не так ли? В этом штате нет документов, свидетельствующих о нем, – конечно, тогда это была всего лишь Территория – до его назначения на должность в сентябре тысяча восемьсот семьдесят седьмого года. Фактически о нем нигде нет никаких свидетельств.
– Ты хочешь сказать, что до сих пор не нашел никаких документов?
– Ты не единственный историк в этом «вольво», о едва открывающая рот женщина. И прошу принять во внимание Гражданскую войну и тот пагубный эффект, который она оказала на состояние городских архивов.
Кейт кивнула:
– Продолжай.
– В течение восьми лет после своего назначения на должность судья Дарк даже установил своеобразный рекорд. Как раз перед рождественской ночью тысяча восемьсот восемьдесят пятого года. В ту ночь…
– Поворачивай, – сказала Кейт, и я нажал на тормоза, приостановив машину, и уставился на нее.
– Куда поворачивать?
– Назад.
Я посмотрел через плечо в черную, занесенную снегом пустоту.
– Может, у тебя карта вверх ногами?
Кейт усмехнулась:
– Просто дай задний ход, глупый.
Я отпустил тормоз и поехал, освещая дорогу габаритными огнями. Примерно в пятнадцати футах позади машины виднелись две колеи, извивающиеся между двумя чахлыми, отливавшими красным светом кустами. В животе у меня что-то дрогнуло. Нервы? Может быть. Надежда? Если это розыгрыш или что-то нарочно подстроенное, то сделано это по высшему разряду. А если не розыгрыш…
– Как, черт возьми, ты догадалась, что это здесь?
– По карте.
– Но как ты увидела поворот?
– Я следила за дорогой, Дэвид. Поехали.
Кейт посмотрела на меня. Ее лицо все еще было раскрасневшимся, то ли от слез, то ли от волнения. Точно определить я не мог.
Отъезжая назад, я немного притормозил у обочины. Приоткрыл окно, и звенящая тишина стала втягивать в себя тепло из машины.
– О чем ты задумался? – тихо спросила Кейт.
– О Литтл-Бигхорне и группе Доннера. Есть еще два десятка примеров того, как глупые бледнолицые переоценивали свою власть над Диким Западом.
– Это же действительно может быть тот самый карнавал, Дэвид. Разве нет?
– Конечно.
Я нажал на газ, и мы съехали с шоссе, трясясь на грязных ухабах.
– Далеко? – проворчал я.
Кейт взглянула на карту:
– Мили три.
Я застонал.
– Рождественский вечер тысяча восемьсот восемьдесят пятого года, – снова напомнила Кейт.
Я смотрел, как трава исчезает под нашими шинами, на снег, который словно плыл по земле – таким тонким незаметным слоем, будто бы его и не было вовсе.
– В рождественский вечер тысяча восемьсот восемьдесят пятого года, примерно без четверти девять, группа местных владельцев ранчо, называвших себя Хранителями правосудия, появилась у двери судьи Дарка, жившего в довольно большом доме на берегу залива – он сгорел в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году теперь там школьное футбольное поле, – и потребовала, чтобы их впустили. С собой Хранители привели китайца со связанными ногами, которого подцепили к фургону и заставили пропрыгать всю дорогу от застолбленного им участка, в двух милях от города.
– Откуда нам может быть это известно? – спросила Кейт.
– Из первоисточника, который теперь никто не сумеет отыскать. – Старая, избитая моя шутка. Я продолжил: – Судья вел подробный дневник. Хранители потребовали, чтобы их незамедлительно впустили в дом, тут же провели судебное заседание и вынесли вердикт о повешении. И судья Дарк, по неясным причинам, провел пришедших к себе в гостиную и пригласил спуститься к ним свою жену, чтобы она вела протокол заседания и выступила в роли свидетеля. Судебное расследование длилось десять минут, в нем рассматривались косвенные, совершенно бездоказательные обвинения в воровстве из продуктовых лавок и похищении двух лошадей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26