– Джемми попытался приподняться на постели. – Да?Сэм вынужден был кивнуть.– Никогда не лги мне, Сэм.– Нет. Больше не буду, никогда.После этого они надолго умолкли. Сэм заснул. Он пробежал десять миль, и уже давно стояла ночь, а, как и все в Питманго, он ослаб из-за скверной еды.– Расскажи мне про нашего папку.Сэм даже подскочил на стуле. Он забыл, где находится. Он рассказал как мог обо всем, что произошло, – тихо, не спеша, ибо понимал, что даже звук его голоса болезненно действует на Джема. А тот лежал на спине и слушал с закрытыми глазами, потому что ему больно было смотреть на свет, но в уголках его губ играла улыбка.– Ох, чего бы я только не дал, чтоб там быть и все это видеть. Как наш папка все выложил этому сукину сыну в лицо. Какой великий день для Питманго, а, Сэм?– Ага, великий!Он дал Джему еще лекарства, но действовало оно уже не так хорошо. Дыхание снова стало затрудненным, и появился хрип, которого раньше не было. Джемми все пытался прочистить горло, точно хотел что-то из него выбросить, но ничего не получалось – лишь становилось еще больнее. Сэм боялся, что начнется кашель. Ему казалось, что, если он начнется, его уже не остановишь. Но Джемми не кашлял.– Значит, он все же туда пошел и сделал свое дело. Ты потом скажи ему, как я им горжусь, хорошо?– Ты сам ему скажешь.– Не могу я сказать такое отцу. Прямо в глаза.– Ну ладно, тогда я скажу ему за тебя.– Сэм?!– Да, я тут.– Я хочу, чтоб меня схоронили в ложном гробу.– Ох, Джем… Джемми!..– Ты знаешь, что гроб стоит столько же, сколько билет в Америку? 13 Забрезжила заря. народившийся день заявлял о себе, но это было незаметно в зале из-за дерева, затенявшего окно, и из-за того, что в поселке не осталось ни единого петуха. Все они не одну неделю тому назад попали в котел. Так что заря занималась над Питманго в полной тишине.– Проскочил я. Говорят, это самое скверное время.– Конечно, проскочил. Не знаю, Джем… – Сэм вдруг страшно возбудился, – …но только вид у тебя лучше. Я правду говорю. – Он кинулся к двери, чтобы позвать остальных, если они уже проснулись, взглянуть на Джема.– Лгун. Я же говорил тебе, чтобы ты не смел мне лгать.– Но это правда.– У меня снова поднимается жар, дурачок. Сэм? – Он сел в постели. – Ты ведь так не оставишь дело со Спортивным полем, правда?Сэм кивнул.– А что ты сделаешь? Расскажи мне, что?– Не знаю. Никогда я ничего не знаю. Но что-то сделаю.– Устроишь пожар, да? Подожжешь шахту?– Не знаю.– Тогда, значит, взорвешь? Да? Недаром я видел, как ты откладывал в сторонку порох.– Где это ты видел?– Ты думаешь, такое можно скрыть от собственного брата, человече?– А кто еще знает?– Да разве у тебя есть еще такой брат? Такой хитрюга?– Эндрью знает?– Нет, он о таких вещах не думает.– А Йэн?– Нет. Если бы он знал, то пришел бы ко мне и продал свои знания.– Да, это уж верно. Что нам с ним делать?– А ничего. Все будет в порядке – выровняется, вот увидишь. Он ведь тоже Камерон. – И снова вернулся к делу.– Так как же насчет Спортивного поля, Сэм? Ну, скажи мне. Я унесу твой секрет в могилу, человече.Как он может так шутить? Слезы выступили на глазах Сэма. Смертный доктор неправильно сказал, подумал Сэм. Ему, Сэму, не мешало бы меньше плакать.– Не знаю. Никогда я ничего не знаю. Скажу только, что надо сделать по-умному.– Но ты сделаешь?– Ага, сделаю. Сделаю ради тебя, Джем.– Ну что ж, мне бы это было приятно. О, господи, человече, как бы мне хотелось пойти на это дело с тобой.Лучше ему не стало. В течение дня лекарство несколько раз ненадолго помогало, а потом Джемми попросил всех членов семьи собраться у него в комнате. Джем выдержал церемониал – приберег жизненные силы, чтобы проститься с ними, и, когда они собрались, сумел сказать то, что хотел. Гиллон зашел к нему ближе к концу дня.– Я горжусь тобой, папа.– Ох, Джемми, это мог сделать любой, если дать ему возможность.– Но этого еще никто не делал. Обещай мне только одно, пап: никогда не подписывай «Желтой бумаги».– Ох, Джем! – Пусть Энди тоже не подписывает. И вообще никто из вас.– Никто. Никогда!– Ты был мне хорошим отцом. Ты пытался научить меня уму-разуму, а я не научился.– Ты знал такое, чего мы не знали.– Не в этом дело. Я с самого начала был другим, не таким, как ты, пап. Я был непоседа. Я не мог заставить себя засесть за книги, пап. Не мог.– Но ты же не был неучем, Джем. Правда не был.Трудно им было вести этот разговор, но, когда знаешь, что человек умирает, по-другому и держишься.– Нет, и ты со мной потеряешь лучшего парикмахера и лучшего сапожника на Тошманго. Кто этим будет заниматься после меня?– Эмили, – сказал Гиллон и прикусил язык. Это было окончательным признанием: значит, они уже списали Джемми. Несколько долгих минут Гиллон сидел и стыдливо молчал, но наконец решил, что надо все-таки спросить сына, потому что он должен знать: – Это ты швырнул камнем в Брозкока?– Нет.– Тогда, значит, Сэм.– Нет, не Сэм. Я не знаю, кто это сделал.– Но Сэм что-то замышляет насчет этой шахты «Лорд Файф № 1», да?– Нет, ничего он не замышляет.– Я должен знать.– Не замышляет. Он был у меня и говорил, что не может лишить людей работы.– Это правда?– Клянусь богом, пап.Гиллон постучал себе по голове.– Как же это мы забыли!..– О чем?– О боге. Ты не хотел бы повидать мистера Маккэрри?– Ох, человече…– Ты веришь в бога-то?– Пытаюсь, пап, все время пытаюсь и не могу заставить себя поверить – даже сейчас.«Тогда все твои клятвы мало чего стоят», – хотел было сказать Гиллон, но сдержался.– Уезжайте отсюда, пап. И никогда не возвращайтесь. Нет нам тут больше жизни.– После суда, Джем. После этого мы уедем.– О-ох, пап, как бы мне хотелось увидеть этот суд и потом уехать.Тут он закашлялся – это было невыносимо, как и опасался Сэм. Джемми отчаянно боролся за каждый глоток воздуха, а потом замирал, точно у него сейчас что-то лопнет в горле, – замирал, весь напрягшись, хотя сил совсем уже не было. Помочь ему ничем было нельзя, оставалось лишь поддерживать его, вытирать пот со лба, а те, кто находился за дверью, с такою силой впились пальцами кто в спинку стула, а кто в табурет, что кости белели.Вечером, поспав немного, Джем сказал, что хочет видеть мать.– Не заставляй папу подписывать «Желтую бумагу». Он помрет за мной следом, если подпишет ее.– Ты же не умираешь, Джем. Смотри, сколько времени ты держишься.– Я не об этом тебя просил.– Ну, ладно.– Какое же это обещание.– Хорошо, я не буду его просить. Обещаю.– Вот теперь я доволен.Она была хорошая сиделка. Она знала, как обращаться с ним, чтобы сделать то, что надо. Другие, за исключением порою Сары, действовали слишком робко и потому причиняли ему боль. Мэгги сдернула с сына намокшую от пота рубашку и тоже причинила ему боль, зато дело было сделано.– Знаешь, чего ты никогда не делала?– Я многого не делала.– Одного ты никогда не делала. – Он откинулся на подушки – лежал и смотрел на нее. Он не спешил. – Подумай сама.Мэгги наконец отрицательно покачала головой.– Ты за всю жизнь ни разу меня не поцеловала.Словно иголочки пробежали по ее спине и затылку.– Ох, Джем, – наконец произнесла она.– Нет, маманя, ни разу – за всю мою жизнь. Думаешь, я бы не запомнил?Она быстро обернулась, проверяя, нет ли кого-нибудь в зале и не стоит ли кто-нибудь в двери, и с облегчением удостоверилась, что они одни. Слишком это было страшное признание. Ей не хотелось, чтобы кто-то еще его слышал. Она потянулась было к Джемми, но он отрицательно покачал головой.– Теперь слишком поздно. Теперь я уже не хочу.– Я любила тебя так, как умела, – сказала Мэгги. Она говорила тихо и быстро: ей не хотелось, чтобы другие слышали, но отчаянно хотелось, чтобы услышал он. – Я старалась, но в семье у нас это было не принято. Понимаешь?Он ничем не показал, что слышал ее.– Это Питманго делает таким человека – выбивает из тебя все живое. Я очень хотела проявить любовь к тебе, но не знала, как это делается, можешь мне поверить, Джемми? Я не знала, как поцеловать собственного сына.– А теперь слишком поздно.– Да, слишком поздно.– Слишком поздно, мам.– Я даже заплакать не могу, когда приходит время плакать, – сказала Мэгги, но Джем уже впал в забытье. Она подождала, пока дыхание его, хоть и затрудненное и прерывистое, все же стало более или менее ритмичным, и нагнувшись над кроватью, поцеловала в пылающий лоб и в крепкие скуластые щеки. Просто удивительно, какое еще крепкое у него было тело – сейчас, на пороге смерти. Изо всех ее детей он был самым крепким. Несправедливо это… Он был так похож на ее отца. Отец тоже никогда не целовал ее, а может, все же поцеловал – в тот день, когда она отправилась за своим гэлом? Она не могла припомнить. Она хотела было поцеловать Джема в губы, но воздержалась. Затушила пальцами фитиль лампы и вышла, оставив его в темноте.Он снова начал кашлять и после каждого приступа отчаянно втягивал в себя воздух, стараясь протолкнуть его сквозь пленку, перекрывавшую горло. Когда приступы прекратились, он позвал Сэма.– Не дай мне захлебнуться в собственной постели, – шепнул он. – Знаешь, пока я работал в шахте, я все боялся, что ее затопит и я захлебнусь. – Снова начался кашель. Сэм взял брата за руку, хоть тому и было больно. – Не дай мне сейчас захлебнуться. Обещай.– Да, обещаю.– А обещание – это обещание, да?– Ага.– Знаешь, что хорошо в этой болезни?– Что?– Хочется поскорее уйти.Сэму словно горло перерезали, и он не в силах был произнести ни слова. Тогда Джем с усилием продолжал:– А были хорошие времена. Так что жить стоило.– О, да.– Сэм?– Я здесь, Джем.– Я рад, что ты выиграл забег.– Ох, Джем, не поднимай ты снова этого разговора. Не оставляй меня с этой мыслью.– Ага, ясно, я понял. Ну, ладно, значит – мне все равно. Плевать мне, кто выиграл и кто проиграл забег. Неважно.– Да, неважно.– И все же ты сделал такое, чего никто никогда больше не сделает.«О, господи, вот он, настоящий Камерон – до самого конца», – подумал Сэм и почувствовал, как рука Джемми выскользнула из его руки.– А теперь прощай… брат…– Прощай.
После этого приходили и остальные – Сара и Эндрью, снова Гиллон и снова Мэгги, так что Сэм не последним видел брата и, возможно, не только его просил Джемми не дать ему захлебнуться. В полночь, или вскоре после полуночи, Мэгги влила ему в рот большую дозу микстуры, и она подействовала куда сильнее, чем днем: дыхание у больного стало менее затрудненным, все в доме почувствовали облегчение, а вместе с облегчением и безмерную усталость. Напряжение ослабло, и их начал опутывать сон. Гиллон залез на свою койку и попытался выстроить в ряд события этого дня, но тут же заснул. Все в доме спали – кто в своих постелях, кто прямо на полу. Роб-Рой пришел из «Колледжа» слегка подвыпивший, посмотрел на Джемми и свернулся клубочком в спальне на верхнем этаже, прямо на полу. Весь дом спал.Гиллон проснулся от внезапного тока воздуха. Кто-то быстро прошел через кухню в залу.– Кто там? – спросил он и стал ждать. На мгновение все замерло, и Гиллон уже собрался было заснуть, но звуки возникли снова: кто-то двигался стремительно и тихо – тише обычного. Чей-то голос что-то спросил и другой что-то ответил– Гиллон не расслышал, что именно, и сразу понял, что не хочет слышать, что никогда не захочет ни слышать, ни знать. В той комнате – какая-то возня, и снова все стихло, кровать сдвинулась, царапнув по полу, слабый звон склянки, упавшей на камень, но не разбившейся, и тишина – минуту, другую… ни звука из той комнаты; потом снова ток воздуха, стремительное возвращение кого-то, кто теперь уже видел в темноте, быстро пересек комнату, ударился о койку его жены; и снова тишина, а потом откуда-то из глубины, из кладовки шаги вверх по лестнице – трудно сказать, трудно понять где; и кто-то наткнулся на что-то там, наверху, и снова шаги пожалуй, теперь уже вниз.– Мэгги?!Она не откликнулась, и тогда он вылез из своей постели и подошел к ее койке. Ее там не было. Дверь из кухни во двор была раскрыта. Ветер утих – потому-то Гиллон и услышал те звуки; светила луна, и не успел он подойти к двери, как на пороге возникла Мэгги.– Что ты тут делаешь? – спросил он.– А ты? – Она держала в руке мокрую простыню. – Я выстирала простыню. Утром ему понадобится свежая простыня.– Но она же мокрая. С нее течет.– Я ее высушу.Значит, она была там. Но что же тогда за шум был на лестнице? Вверх и вниз, быстро и решительно; что-то прошуршало по кухне, точно мыши разбежались в темноте, и потом – те звуки из залы. Гиллон снова лег: не хотел он сейчас заходить к Джему, а немного спустя почувствовал, что подушка его намокла от слез. Когда он проснулся, еще до зари, она все еще спала – спала, как спит ребенок после долгого дня. Простыня висела у потухшего очага, все еще роняя на пол капельки влаги. Ему не хотелось заходить туда, к Джемми, и он пошел наверх как можно тише: все еще спали: Сара и Эмили на своих койках, а Роб-Рой – тоже в их комнате, но прямо на полу. Гиллон вгляделся в их лица. Прочесть по ним ничего было нельзя.– Пап? – Это была Сара. – Как там Джемми?– Хорошо. По-моему, хорошо.– Прекрасно.– Поспи еще. Он тоже спит.– Ага.Он спустился вниз и направился было в залу, но потом решил глотнуть немного утреннего воздуха, прежде чем заходить к сыну. Открыв дверь, он обнаружил, что крыльцо заставлено бутылочками с водой. Должно быть, это бутылочки с мулчной водой – он слыхал о таком обычае, – водой, взятой из-под моста, по которому ходят живые и через который везут покойников; приносят эту воду в сумерках или на заре, и тот, кто несет ее, за весь путь не должен проронить ни слова. Он сразу поверил, глядя вниз на эти бутылочки, – на какой-то радостный, но быстротечный миг поверил, что звуки, слышанные ночью, ничего не значат и тишина, царившая в зале, объясняется действием волшебной воды. Джемми просто спит.Ведь должно быть что-то в этом обычае, должна быть какая-то магическая сила в этой воде, иначе люди не следовали бы ему, не вставали бы до зари, не шагали в темноте вниз к заводи за поселком и не шли бы назад в гору до восхода солнца. Не стали бы они этого делать, если бы ничего тут не было, сказал себе Гиллон. Он закрыл дверь, бегом пересек кухню и влетел в залу, твердо веря, что худшее – позади, что он сейчас увидит крепкое смуглое лицо сына спокойным, потому что кризис где-то ночью миновал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67