Поработав щеткой и пемзой, он разрумянился, уже не был таким серым, как утром, и волосы у него мягко поблескивали.Мистер Селкёрк знал, почему люди на это идут.– Нельзя недооценивать того, насколько широко и глубоко охвачены голодом шотландские рабочие. Нельзя недооценивать и жажду получить что-то задарма – особенно когда вынимаешь это из кармана богачей.
Было решено – идея принадлежала Селкёрку, – что Гиллон отправится на север, как птицелов. Это будет его ширмой и оправданием того, что он бродит в краю лососей, его пропуском в запретные земли. Библиотекарь достал «Справочник по птицам Шотландии», и, пока Гиллон смывал с себя последнюю грязь – таким чистым он еще ни разу не был с того дня, когда двадцать лет назад спустился под землю, – мистер Селкёрк читал ему вслух. Было решено, что Гиллон станет специалистом по красным тетеревам и беркутам, и библиотекарь своим проникновенным голосом дважды перечитал ему главы об этих птицах, так что Гиллону стало казаться, что он сейчас сойдет с ума. Наконец он оделся и двинулся домой. У него ушел весь день на то, чтобы из углекопа снова стать человеком, но перемена была разительная.– Господи боже мой, да вы только взгляните! Что это ты с собой сделал?! – воскликнула Мэгги.– Человеку охота выглядеть чистым.– Ты, видно, влюбился. Влюбился, да?– Ни в кого я не влюблялся.Она усмехнулась с понимающим видом.– Запомни, Гиллон, это ты сказал.
Он дождался, пока мальчики ушли на шахту, а Мэгги пошла в прачечную – вот теперь и ему пора было идти. Время созрело.– Дождаться созреванья – вот главное», – так говорил Селкёрк. Очень хорошее речение. Тройник он засунул себе в шляпу и стащил с кровати плед, который послужит ему вместо пальто. Вид, конечно, будет несколько странный, но не такой уж необычный – среди птицеловов встречаются чудаки. Затем он взял трость с медным набалдашником, которую одолжил ему Уолтер Боун, и вышел на Тошманговскую террасу. Небо было чистое, день холодный и хрусткий – хороший денек, чтобы шагать по дороге. До Лох-Ливена идти ему придется долго, целый день, а там он найдет место для ночевки. Если же не найдет, то заночует в гостинице у Лох-Ливена, однако самая мысль о такой ночевке пугала его даже больше, чем мысль о речных приставах: ведь утром он уже будет в сердце лососевого края.Во второй половине дня Гиллон подошел к границе снегов. Перемена была мгновенной – немного снега тут, немного там, и вот уже оплошной снег вокруг и такой глубокий, что даже набился ему в башмаки. Тут он понял, что совершил серьезный промах, надев их. В шахтерских сапогах идти он, конечно, не мог, но в башмаках здесь не пройдешь, нужно что-то другое. К тому времени, когда он завидел огни гостиницы у Лох-Ливена, ноги у него были мокрые и начали замерзать. Гостиница выглядела заманчиво, и бар был открыт, но Гиллон боялся даже близко подойти к зданию: сейчас, когда летних приезжих уже нет, а только одни местные, его сразу приметят. Он уже слышал, как по бару бежит шепоток: «Шахтер, угольщик…» – и тогда ему конец. Да и речные пристава, скорее всего, именно там пьют. Он прошел мимо гостиницы дальше, вниз, к озеру – ночью ветер стал злее – и, нырнув в сосны, спустился к одной из маленьких летних хижин. В кладовке он нашел одеяла, съел свои четыре ломтя хлеба, заел их снегом, навалил одеяла на койку и заснул.
Утром, открыв глаза, он увидел озеро – серо-стальное, отливающее холодным блеском, точно металлический лист. Ночью с севера налетел циклон, и Гиллон слышал, как ветер ухал в соснах. Перед сном он сунул носки под рубашку, чтобы просушить, и они высохли. Он надел их и стал смотреть, как воды озера набегают на обледенелые прибрежные камни. Ветер ему не повредит, наоборот: заметет его следы, удержит речных приставов ближе к дому, а больших лососей – в заводях. Когда температура воды опускается ниже сорока градусов, Температура дается по Фаренгейту. +40° Фаренгейта соответствует +4,4° Цельсия.

они не любят передвигаться. Он намеревался пораньше позавтракать в гостинице, но в то же время понимал, что нельзя приходить слишком рано, чтобы не выдать себя. Он снова перечитал несколько раз две главы в «Справочнике о птицах», затем прибрал все в хижине так, как было, вышел в сосняк и зашагал по дороге вверх к гостинице. Было пять часов утра. Он осмотрелся в темном холле и решил было уже уйти, когда к нему вдруг обратилась старушка, стоявшая, как оказалось, в каких-нибудь трех футах от него. Вот она – опять эта шахтерская слепота, он не увидел старушки, хоть и стоял с ней рядом.– К нам тут обычно не заходят раньше семи или восьми.– Угу, что ж, я тогда пойду.– Да нет уж, не уходите. Я сейчас принесу вам поесть.Она провела его в пустую столовую и посадила за столик, откуда открывался вид на север. На пустоши, спускавшейся к озеру, ветер мел снег. Старушка принесла ему высушенную на солнце пикшу, и два яйца, и кусок бекона, и поджаренные хлебцы, а также крепкого чая с молоком и сахаром. Он понимал, что нельзя все съесть – ни один джентльмен столько есть не станет, – но удержаться не мог. И чем больше он ел, тем сильнее чувствовал голод. Ведь он уже два месяца как недоедал.– Значит, в это время и начинается ваш рабочий день? – спросил он старушку.– Ох, никогда он не начинается и не кончается. Я всегда тут – на случай, если кому захочется поесть.– Негоже это, – сказал Гиллон.– Гоже или негоже, но такая уж у нас, стариков, судьба.Что это говорил ему Селкёрк? «Отношение к старикам – показатель качеств народа». Да, Шотландия оставляет желать лучшего.– Но ведь на завтрак не подают так много, правда? Почему же вы мне столько всего принесли?Она окинула взглядом пустую столовую, потом пригнулась к нему и что-то шепнула на ухо. Гиллон вспыхнул, как дальний край озера, которого коснулось солнце.– Неужто так заметно?– Только тем, кто знает. Мой папочка работал там и сын сейчас работает. – Она снова пригнулась к самому уху Гиллон а, чуть не касаясь его губами. – А вы сюда за ней пожаловали? – Гиллон кивнул. – Для семьи к рождеству? – Он снова кивнул. – Чтоб побольше была?– Угу, побольше.– Вот и хорошо, идите и ловите. – Теперь старушка уже больше не шептала. – Поймайте громадину и отнесите домой.– Сколько я вам должен за все это?– За что? – опросила она, и взгляды их встретились. – Да пребудет с тобой бог и смотри не попадись мистеру Макколламу.– Да пребудет бог с тобой, – сказал Гиллон, точно в самом деле верил в бога. Поднявшись на ноги, он впервые за многие недели почувствовал в себе силы.Набросив на плечи для тепла плед, он шагал по дороге, пока не добрался до Конди, а там свернул вниз, к лососевой речке. По пути ему попалось несколько рыболовов и их подручных – одних он обгонял, другие шли ему навстречу, но все – без рыбы, что было хорошим предзнаменованием: при этом никто из них не обратил ни малейшего внимания на Гиллона. Он намеревался пройти вдоль речки до того места, где долина углубляется, течение становится более быстрым, а заводи – более многообещающими.А там наступит «Субботний перескок» – самое опасное время с полудня субботы до зари понедельника, когда лосося запрещено бить. Тогда всех рыболовов как метлой сметет с берегов рек, и любой человек, застигнутый у воды, может быть сочтен за браконьера. «Божье время» назывался этот перерыв в честь грядущего воскресенья, но все знали, что на самом-то деле он установлен, 'чтоб ловить браконьеров. Пока работяги, окончив рабочую неделю, доберутся до лососевых рек, находиться там они уже не имеют права. Вот на какой риск шел Гиллон.Он дождался двух часов, так как не собирался прятаться, а, наоборот, хотел, чтобы его все видели. Дорожка вдоль воды была хорошо утоптана, а на крутизне мальчишки-подручные прорезали ступеньки, чтобы джентльмены в своих болотных сапогах не поскользнулись и не упали в речку. Течение становилось более бурным, и Гиллон знал, что там, у основания валунов, в темной глубине песчаной заводи отдыхают рыбы, – их серебряная чешуя отливала чернотой в глубокой темной воде, и они вызывающе помахивали хвостом, уверенные в своей силе, большие, спокойные. Ничто в этих водах не могло сравниться с ними, ничто не могло им противостоять или их прельстить. Они превосходили все окружающее.Гиллон знал, что они там, он их чувствовал, улавливал их запах, но он знал, что не должен подходить к воде и высматривать их в глубине заводи, надо, чтобы ему их показали. Он отыскал заводь, идеально подходившую для его замысла, и стал ждать, делая вид, будто прогуливается по дорожке вверх и вниз, и вот тут-то его и застиг речной пристав. Гиллон даже не услышал, как он подошел.– Что-нибудь ищете? – Пристав дотронулся багром до его плеча. Гиллон не подпрыгнул, даже не обернулся и не принялся оправдываться – уже хорошо.– Да, ищу рыбу побольше. Говорят, они сейчас тут, а я вот ни одной не видел.– Ловить рыбу здесь запрещается. Реки закрыты.Гиллон продолжал внимательно смотреть в речку, потом обернулся, взглянул на пристава и, как ни жаль, не сумел сдержать удивления. Человек этот был точной копией мистера Дрисдейла, морского пристава из Стратнейрна.«Люди одной породы, – подумал Гиллон. – Видать, господь бог создал для этой цели людей особой породы».– А я и не собираюсь ее ловить, я просто хочу посмотреть.– Лосося не ловят, лосося забивают.– Но ведь вовсе не обязательно забивать рыбину, чтобы на нее посмотреть, правда? Мне говорили, что, бывает, они до тридцати фунтов доходят.– Тридцати? – Пристав презрительно посмотрел на Гиллона. – До сорока! До пятидесяти, приятель. – Он гордился своими рыбами, гордился своей речкой.– Не может быть!– Факт.– И вы видели такую рыбину? Сами, своими глазами видели?– Видел?! Я забивал таких рыб. По пятьдесят три фунта весили.– Пятьдесят три фунта?! – Пятьдесят три.Пристав внимательно изучал Гиллона. Серые, как кремень, глаза, не привыкшие верить.– Где же на такую взглянуть?– Я сказал вам: реки закрыты для ловли.– Угу, потому я сюда и пришел. Мне сказали – сходи туда, когда рыбаков не будет. Так где же все-таки искать этих рыбин – в тихих заводях или в быстрине? Наверно, в быстрине.– Кто это вам сказал? – Голос пристава был такой же холодный, как и его сердце.– Да люди в гостинице у Лох-Ливена. Они сказали, что самки делают гнезда в песке и мечут там икру, это правда? Действительно – гнезда? Пристав неотрывно смотрел на руки Гиллона.– А ты из рабочих.Гиллон оцепенел. Это был страшный удар, но каким-то чудом он сумел все же вымолвить:– Угу, я тоже работаю, как и вы. Не то что эти баре. Мне надо на жизнь зарабатывать.– А если рабочий бродит у лососевой реки, значит, он браконьер.– Браконьер? – Гиллон заставил себя произнести это с легким смешком. – Да какой же из меня браконьер, когда я ни одной рыбины даже углядеть не могу?– Ничего, люди ухитряются, ухитряются, – сказал пристав, и, как только он это произнес, Гиллон понял, что, видно, убедил его в том, что он не браконьер.– А говоришь ты не как простолюдин, – добавил пристав, и Гиллону стало ясно, почему он ему поверил.– Не как простолюдин?! Вот уж не знаю. Я, видите ли, с Нагорья. С гор Кромарти. У нас там ферма – быков разводим. Скрещиваем «круторогих» с «гелловейз». И когда работаем, так уж работаем, а когда гуляем, так гуляем. Это мне по душе.Пристав в последний раз посмотрел на Гиллона и повернул назад – туда, откуда шел.– Меня зовут Макколлам. Пошли уж. Полюбуйся на рыбин, раз притопал сюда, – оказал пристав, и Гиллон быстро зашагал за ним вверх по реке.– Я тут птиц наблюдаю, – оказал Гиллон.– Отлично, но, если хочешь увидеть рыбу, закрой-ка рот. У рыбы есть уши.Значит, он все же завоевал доверие пристава – пусть учит его, вкладывает в него знания. Как-никак оба они – шотландцы, а не какие-нибудь господа сассенахи с мальчишками-подручными, которые ловят рыбу за них.– Сейчас я покажу тебе, что такое шотландская лососевая река.
Он показал Гиллону самок в прозрачной, точно джином наполненной заводи – как они носом сгребают камни, и песок, и гравий, расчищают место, где будут метать икру, – и длинных изможденных самцов, измученных нерестом, осеменением икринок в гнездах; потом они подошли к заводям, где было очень глубоко и где самцы отдыхали, замерев в холодной воде, накапливая силы для преодоления порогов, ждавших их впереди. Пристав и Гиллон шагали все дальше вниз по течению, приближаясь к тем местам, где рыба, только что выбравшаяся из соленой воды, отдыхала в заводях – девственная рыба, которая еще не прошла нереста. Гиллон увидел заводь еще прежде, чем пристав указал на нее.– Теперь тихо. Не торопись, – сказал Макколлам и сам не спеша подошел к краю реки; там – Гиллон знал, что так будет, – и лежала она, почти на дне неглубокой заводи; тень ее казалась в воде огромной.Его рыба – рыба Гиллона. Заводь неглубокая, вода чиста – не то что выше, у порогов, где она кипит.– Смотри, – оказал пристав. Теперь это была уже не тень, а сам лосось, и в воде он казался таким огромным, что Гиллон даже вздрогнул, чуть ли не испугался.– Самец, – сказал Макколлам. – Большущий самец. Можно месяцами, целый год ходить по реке и ни разу такого не забить.– Уж больно он красивый – жалко такого забивать.– Он родился для того, чтоб его забили.Гиллон поинтересовался, сколько времени рыба может тут пробыть, и пристав оказал ему, что если погода простоит холодная, то рыба задержится здесь по крайней мере на день, а то и на два. Гиллон почувствовал, как у него забилось сердце. Вот она, его рыбина, спит в заводи, ждет. Пристав вдруг хлопнул в ладоши – Гиллон даже подскочил, но лосось и не шелохнулся.– Этот пролежит тут не один день, – сказал Макколлам. – Знаешь, что я сделаю? Вернусь сюда пораньше в понедельник и забью его, пока баре не явились.– А я думал, что речной пристав не имеет права брать рыбу. – Это была промашка, но пристав не заметил ее. Теперь ведь они вроде бы стали сообщниками.– Раз в зиму, когда попадается такой лосось, мы немножко подправляем правила.И он подмигнул Гиллону, а Гиллон подмигнул ему и сказал, что очень ему обидно, но он к тому времени уже уедет отсюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67