Сколько вам лет, дитя мое?– Двадцать три, – сказала Мэгги.– Тебе в самом деле двадцать три? – спросил ее потом Гиллон.– Если уж врать, так врать, – сказала Мэгги, и это была еще одна истина, которую он узнал. Зато он так никогда и не узнал, сколько ей лет. Детства она не видела и потому была как бы без возраста. Проблема возраста не существовала для Мэгги – возраст не имел для нее такого значения, как для других людей.Итак, они обвенчались «с чучелом» – без священника, и устроил все Черри Макадаме, который, уж конечно, знал, как делают такие дела; церемония происходила в обычном доме в Рыбачьем городе, и соединил их достопочтенный Арчибальд Босуелл – самозваный настоятель Реформированной церкви Нова-Скотии для обращенных горцев; весь его приход, насколько мог понять Гиллон, состоял из одной-единственной прихожанки – миссис Босуелл, которая, кстати, вовсе не была обращенной горянкой.Нельзя сказать, чтобы мистер Босуелл не постарался. Богослужение он вел и на гэльском, и на английском, и на шотландском языках. Оба Босуелла пели, а сам достопочтенный даже сплясал танец горцев, который, насколько помнил Гиллон, обычно пляшут перед тем, как быка заводят к коровам для спаривания, а потом были прочитаны стихи – в большинстве своем написанные самим Босуеллом и частично Бернсом. Перед обрядом устроили перерыв, и миссис Босуелл отправилась в погреб за освежающими напитками, которые появились в виде кружек с элем и стаканов с виски. Это была очень реформированная церковь. Когда достопочтенный пастырь взбодрился, служба была продолжена.– А теперь, прежде чем объявить вас мужем и женой, я должен сказать несколько слов, – заявил Босуелл. – Гиллон Камерон, я хочу, чтобы отныне ты был господином в этом союзе, которым я тебя соединю. Подобно тому, как дети несчастны, если нет у них наставляющей руки отца, так несчастна жена, если в доме нет господина. Печален тот дом, где петух кудахчет, а курица кукарекает… Так устроена жизнь, таков закон природы, таково повеление божье… Обещаешь ли ты мне, Гиллон Камерон, что будешь таким?– Обещаю.– А теперь ты, Маргарет Драм. Если твой господин сделает такое, что тебе не по душе, постараешься ли ты понять его, а не топать на него ногами и не ходить с надутой физиономией, и будешь ли ты знать свое место в доме? Потому что это хороший человек. Он, конечно, может иной раз и ошибиться – никто из нас не без греха, – но чаще он будет прав, чем неправ… Вот я и говорю тебе: чтобы свить себе счастливое гнездо, учись держать рот на замке, а сердце нараспашку. Запомни, Маргарет Драм: в молчаливой покорности – красота женщины.– Аминь, – изрекла миссис Босуелл.Гиллон с удивлением увидел, что она плачет – в ее поблекших голубых глазах стояли слезы умиления. А у Маргарет глаза были сухие, как коричневые камешки на песке.– В покорности – сила твоя; в покорности – твой ключ к свободе и славе, славе в глазах бога, а не людей; в покорности – твой долг, смысл всей твоей жизни… Обещаешь ли ты мне, Маргарет Драм, что будешь такой?Она стояла, уставясь в пол, – мистер Босуелл считал, что она опустила глаза из смирения. Пол этот был до такой степени пропитан рыбьим жиром, что доски даже пузырились.– Обещает, обещает! – выкрикнула миссис Босуелл и кинулась целовать Мэгги, посадив при этом пятно на бутылочно-зеленое вельветовое платье невесты, которое Мэгги приобрела у перекупщика на Ловатт-стрит.– В таком случае, пользуясь моим правом посланца господня на земле, объявляю вас мужем и женой. Кольцо!Гиллон стоял как громом пораженный.– Ты не сказала мне, что нужно кольцо, – обратился он к Мэгги.– Но ты же господин, тебе и следовало знать.Тогда мистер Босуелл извлек крошечное колечко, которое, наверно, и полпенни не стоило. Капнув на него рыбьим жиром, он надел колечко на палец Мэгги.– А теперь, мистер Камерон, можете поцеловать миссис Камерон.Только тут Гиллон до конца осознал то, что с ним произошло. Как же это случилось, как же он так быстро зашел так далеко? И зачем он стоит рядом с этой маленькой смуглой девчонкой, которую сейчас должен при всех поцеловать, а потом жить с ней до конца своих дней? Дрожь пробежала по его спине.– В церкви? – наконец выдавил из себя Гиллон.– Ну, чего вы ломаетесь, чмокните ее, – сказала миссис Босуелл и повернула к нему смуглое личико Мэгги, а он поцеловал ее в щеку.Бракосочетание обошлось в десять шиллингов. Гиллон не собирался платить такие деньги, но, если учесть наставления, и пение, и танцы, и стихи, и кольцо, не так уж дорого это и вышло. Люди божьи ведь тоже должны есть, как все прочие, подумал Гиллон, и ему меньше стало жаль десяти шиллингов. Они спустились с крыльца рыбачьего домика, и мистер Босуелл проводил их до самой Ловатт-стрит, наигрывая на волынке «Песнопение», очень трогательную, жалобную мелодию, которая, как много позже обнаружил Гиллон, была написана в память погибших под Флодденом. В битве при Флоддене (1513 г.) англичане нанесли тяжелое поражение шотландским войскам.

Непривычно ему было шагать так, без дела, утром по улице, когда туман уже поднялся и ярко светило солнце. Они шли вдоль гавани; Гиллон пристально смотрел на стоявшие на якоре суда и раздумывал, надо ли ему подать Мэгги руку, и решил, что это негоже в такой час дня, даже если они только что поженились. Всю неделю, предшествовавшую свадьбе, он без труда находил темы для разговора с ней, а вот сейчас не мог придумать, что бы такое сказать.– Ну, как ты себя чувствуешь, став миссис Гиллон Камерон? – спросил он наконец. И сам почувствовал всю двусмысленность своего вопроса.– Право, не знаю, я ведь еще не пробовала.Гиллон стал красным, как кирпич.– Я не это имел в виду.– А я – это, – сказала Мэгги.– Ой, смотри-ка! – крикнул он.Он увидел свою лодку, которую продал неделю тому назад. Новый владелец вытащил ее на берег и усердно конопатил днище. Они остановились, наблюдая за ним, и Мэгги взяла Гиллона за руку.– Наша лодка, – сказала Мэгги.Это «наша» полоснуло его так же, как до того «миссис Камерон». Все, что принадлежало ему, теперь, до конца его жизни, будет принадлежать и Мэгги.– Я буду скучать по ней, – сказал Гиллон и отнял у Мэгги руку. Слишком для него оказалось насыщенным это стратнейрнское утро. Ветер, налетевший с залива, приподнял поля его шляпы с одной стороны, и вид у него сразу стал беспечный, залихватский.– Ты выглядишь совсем, как они, Гиллон.– Ох!– Потому-то я и вышла за тебя.– Если ты вышла замуж за парня в юбчонке, чтобы стать такой, как они, то ты просчиталась.Губы Мэгги лишь тронула усмешка.На деньги, вырученные от продажи лососей, Мэгги купила ему костюм из шотландского твида цвета болотной воды – в таких, только красновато-рыже-ржавых, художники приезжали в Стратнейрн; к костюму она купила белую полотняную рубашку с большим отложным воротником и широкий галстук цвета вереска – плетенный из мягкой толстой шерсти.– Что – хорошая лодка? – спросил Гиллон.Новый владелец поднял голову и, прервав свое занятие, уставился на них. Он не узнал Гиллона в этой шляпе и новом костюме.– Для человека, который помирает с голоду, еще как хороша-то.Гиллон с Мэгги пошли дальше.Над серыми каменными домиками, стоявшими на Ловатт-стрит, ему видны были верхние этажи дома Бела Геддеса и ее окно, ее комната – Гиллона пугало, что скоро они там окажутся с Мэгги вдвоем. Он не был готов к этому.– Вот что я тебе скажу. Раз я ихнего поля ягода, пойдем-ка в «Приют Фиддиха» и пообедаем, как баре.Он удивился, когда она согласилась. Он думал, что она станет возражать из-за денег.– Закажем шампанского, – сказал он. И она кивнула. – Я щелкну пальцами и крикну: «Шампанского!» – Мэгги опять кивнула.Мысль о предстоящем пире взбудоражила его. Раз в жизни человек должен себе такое позволить. С того самого времени, как его родителей выгнали с их фермы в Кромарти, он мечтал, что когда-нибудь сядет на такой застекленной террасе и миловидная шотландская девушка – желательно знакомая – танцующей походкой принесет ему чай.– Ты, конечно, знаешь, как заказывают шампанское? – Она произнесла это очень спокойно.– Надо крикнуть – и все: я слышал, как они это делают.– А рыбу? Тоже надо просто крикнуть: «Рыбу!» и больше ничего?– Нет, по-моему, не так.– Ведь нас спросят, какую рыбу мы хотим и в каком виде.Он почувствовал, что почва начинает уходить у него из-под ног.– И шампанское тоже, когда заказывают, говорят, какую бутылку. И еще, кажется, какого года. И какого цвета.– Ясно.Теперь почва окончательно ушла у него из-под ног. Это была лишь детская мечта. Да как могло ему прийти в голову подвергать ее такому унижению – просто стыд!– А меню ты сумеешь по-французски прочесть?– Нет, конечно, но, господи, это же Шотландия.– А все меню пишутся по-французски.Самое обидное, что никогда ему не сидеть на одной из этих застекленных террас и не пить там чай, принесенный девушкой, – он это понял, как понял и многое другое в то утро. Все это не для него.– Пошли назад, – сказал Гиллон, и она сказала «да» тем же тоном, каким ранее соглашалась идти с ним в Шиковый город. Они пересекли участок, где когда-то стоял большой особняк, и вошли в квартал старых облупившихся домов, где лужайки были нестриженые, а живые изгороди вымахали выше человеческого роста. Это было грустное место, и в тени здесь даже веяло холодом. Так задворками они прошли вдоль Ловатт-стрит и очутились у калитки за домом Бела Геддеса.– Почему ты заворачиваешь сюда? – спросил он ее.– Потому что мы здесь живем.– Я здесь не живу.– Раз я живу, значит, и ты живешь.– А что мы будем делать?– То, что делают все люди, как обвенчаются.Он продолжал топтаться у калитки.– При нем – когда он в доме?– Да.Она пошла по дорожке к заднему входу в дом, но он не последовал за ней.– Нет, я не хочу, – сказал Гиллон. – И тебе я тоже не велю туда идти.Мэгги так посмотрела на него, что он вынужден был опустить глаза на гравий дорожки.– А теперь, будь любезен, выслушай меня. Я – миссис Гиллон Камерон, а ты – мистер Гиллон Камерон, мы с тобой муж и жена по законам Шотландии и перед лицом господа бога, и мы имеем право жить в одной комнате и спать в одной постели, и я намерена осуществить и то и другое. – Она взяла его за руку. – Так что пошли со мной, мы теперь здесь живем. – Он отнял у нее руку, но покорно пошел следом. У крыльца он услышал, как что-то звякнуло, и, посмотрев себе под ноги, увидел, что оловянное колечко подпрыгнуло на белом гравии дорожки и покатилось в траву, росшую по краям. «Кольцо так и пролежит здесь до самой моей смерти», – подумал Гиллон, и ему самому стало чудно от этой мысли.Родней Бел Геддес сидел за своей конторкой и что-то писал в большой книге.– Поздравляю, – сказал он. И привстал, чего прежде никогда не делал. – Вас тоже поздравляю, Камерон.Гиллон понятия не имел, что он знает его фамилию. А Бел Геддес протянул Гиллону руку и пожал ее тем особым рукопожатием, каким обмениваются мужчины, когда нечто необычное происходит с одним из них.– Вы-то откуда узнали? – спросила Мэгги.– Откуда я узнал? Это же Стратнейрн, мисс Драм, то есть миссис Камерон. Всего одна улица, миссис Камерон, возможно, вы это заметили. Все, что случается в одном ее конце, сразу становится известным в другом, а что случается в другом, сразу становится известным в этом – словом, ничто не проходит незамеченным. «Слыхали про вашу мисс Драм? – сказали мне. – Вышла замуж за парня в юбочке по имени Камерон».– Ключ, мистер Бел Геддес, – сказала Мэгги.– Ах да, конечно, ключ.И он положил ей на ладонь большой, тускло поблескивавший медный ключ, и Гиллон в этот момент окончательно понял, что каковы бы ни были пути, предначертанные ему судьбой, тот, на который он вступал сейчас, самый важный. И он подумал о море, о безбрежных водных просторах, о своей жизни в лодке среди ветра и волн, под дождем и под солнцем, а тут был ключ, и вверх уходила лестница, терявшаяся в темноте, и подле него стояла Мэгги, держа в руке ключ, и он понимал, что выбора у него нет. 8 Как бы он хотел, чтобы из окна комнаты не видно было моря, но весь проем заполняла его синева, а также синева неба, до того сверкавшего на солнце, – явление в Стратнейрне крайне редкое, – что когда он отвернулся от этой слепящей яркости, то увидел лишь силуэт Мэгги, сидевшей в изножье кровати.– По-моему, негоже нам тут оставаться, – сказал Гиллон. – Наверное, все уже знают. Все, кто сейчас в столовой, уже знают.– Значит, что же, в день свадьбы я должна быть одна – ты считаешь это правильным?Он опустился на единственный в комнате стул, поставив его как можно дальше от постели, и принялся с таким сосредоточенным видом крутить в руках шляпу, точно это было самое важное на свете занятие. Он сам понимал, что выглядит глупо. Когда через некоторое время он взглянул на Мэгги, она как раз перешагивала через сброшенное на пол зеленое платье, и он снова быстро отвернулся к окну и к синеве за ним. Жаль, что на улице еще не стемнело, – так было бы естественнее. А то в комнате уж слишком светло.– Ну, вот, – сказала Мэгги, – теперь, если хочешь, можешь смотреть. Должен же ты увидеть, что тебе досталось.– Ох, Мэгги!Но он не смотрел на нее. Слово «досталось» звенело в мозгу. Все было странно: она – эта женщина из плоти и крови – спокойно сидит тут на краю кровати, а он словно бы где-то далеко и совсем не в одной комнате с ней. Он встал, но ему казалось, что он все еще сидит на стуле и смотрит в окно. Ему хотелось уйти и остаться, чтобы эта комната стала и его комнатой, не только комнатой Мэгги, а мозг все время сверлила мысль, что он совершает безумный шаг, последствия которого трудно предугадать.– Ну, хорошо, – сказал он, – что же я должен делать? – Он собрал все свое мужество, чтобы произнести эти слова, но сейчас был рад, что произнес их.– Любить меня.Он почувствовал слабость в коленях. Вот так однажды он вылез из воды после того, как чуть не утонул, – ноги были слабые и неповоротливо тяжелые.– А как это?– Ну, этому, Гиллон, я тебя научить не могу, – сказала Мэгги. – Это вещь естественная – все ею занимаются.Он не мог заставить себя оторвать глаза от шляпы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67