Я буду всецело полагаться на их благоволение и щедрость, как это было до сих пор, понимая, что в своих щедротах они будут по справедливости исходить из того, что лучше как для углекопа, так и для компании».
– Отныне любой углекоп, который захочет работать на меня, будет подписывать такую бумагу, прежде чем спуститься в мою шахту. Могу заверить, что такого афронта я больше не потерплю.Он произнес это, обращаясь не столько к Гиллону, сколько к окружающим. Подписавший бумагу должен всего-навсего безоговорочно отказаться от всех своих прав.– Сорок… – вслух произнес Гиллон. Намеренно так получилось или случайно, он и сам не знал.– Да, сорок.Эта цифра словно проделала дырку у него в мозгу, и образовавшаяся рана пульсировала, как пульсировали нервы у него в плече. Всего сорок фунтов лососины после стольких мучений, через которые он прошел, чтобы поймать свою рыбину. И сорок процентов дивидендов в год Трескового рождества…– Это явится недурным вспомоществованием для твоей семьи, пока ты не вернешься на работу.– Я, может, никогда больше не смогу работать, – сказал Гиллон. Сорок процентов дивидендов в тяжелый год, – год, когда они варили суп из травы и камней. Он снова почувствовал, как в нем закипает гнев, и обрадовался этому и испугался.– Глупости. Все возвращаются на работу. И ты вернешься.– Вы, видно, в самом деле считаете, что если нашего брата пырнуть ножом, то кровь не пойдет. Не желаете ли посмотреть мою рану, сэр?– Да как ты смеешь так распускать язык при хозяине? – обрезал его Брозкок.– Он мне не хозяин. Он мой наниматель. – Гиллон почувствовал, как лицо у него загорелось, но не от смущения.– Что это он говорит? – переспросила леди Джейн. – Что он пытается доказать? Мы всегда были здесь хозяевами.– Я говорю про сорок процентов, мэм, – сказал Гиллон. – Сорок процентов дивидендов, в то время как дети ели у нас вареную траву, а мы для вкуса клали камни в суп. О, господи, сколько же вы получали в хорошие годы, хотелось бы мне знать?За этим последовало молчание, потому что никто не ожидал такого.– Откуда ты взял эти глупости? – спросил граф. – Кто напичкал тебя такой ложью? Я хочу знать, чтобы разобраться. Говори же!– Я умею читать, сэр. Многие из нас умеют. Я прочел об этом в «Шотландце», сэр. Могу дословно пересказать, если угодно, сэр: понимаете, уж больно часто я про это читаю.– Чего он хочет? – опросила леди Джейн. Все это было выше ее понимания. – Чего он добивается? Да углекоп ли он?– Да, матушка.– Тогда почему же он препирается? Углекопы с хозяевами не препираются.– Я думаю, он немножко свихнулся, – сказал кто-то.– Об одном мы вас просим: чтобы мы не голодали после того, как целую неделю работали. Разве мы просим слишком много? И чтобы, когда мы голодны, а у компании полно в закромах, нам бы дали немножко оттуда, поддержали бы.– При жизни моего батюшки, – заметила леди Джейн, – углекопов за такое пороли. Места живого не оставляли.– И еще мы хотим, чтобы нами правил закон, а не прихоть хозяйская, сэр. В нашей стране нет больше хозяев и нет рабов, сэр, и люди начинают это понимать.– Вот как?! – заметил лорд Файф. – Теперь ты все сказал?Гиллон не помнил, что он говорил: слова стремительным потоком выплеснулись на него, и он даже не успел осмыслить их. Он сознавал лишь, что впервые в жизни сказал то, что хотел сказать, прямо тому, для кого это предназначалось, и не жалел об этом. Он понимал, что в Питманго для него теперь все кончено, и не жалел об этом. Перед глазами у него снова стоял туман, как вначале, когда он только вошел в комнату.– Я ведь шел сюда с тем, чтобы принять ваше предложение… – начал было Гиллон.– Молчать! – рявкнул Брозкок. Он придвинул свое лицо почти вплотную к лицу Гиллона, но тот все равно не видел его.– Я сейчас расквашу тебе морду, если ты не заткнешься.– А я теперь уже ничего тебе не предлагаю, – сказал Файф. – Мы тебя сотрем в порошок и твою семью вместе с тобой. – Это было произнесено вполне любезным тоном.– Только сначала его надо взгреть, – оказал кто-то.– Выдрать как следует. Снять юбочку и отхлестать, точно школьника.– Надо бы ему и другое плечо рассадить киркой, – оказал какой-то молодой человек.Все вдруг снова умолкли – Гиллон так и не заметил, кто подал сигнал.– Это просвещенный дом, и мы просвещенные люди, – сказал лорд Файф. – Когда настанет время порки, он свое получит – причем от своих – за те беды, которые он им еще причинит. А теперь убирайся отсюда. Пошел вон!Гиллон не знал, куда идти. Вокруг стояли люди. Он боялся, как бы кто-нибудь не ударил его по больному плечу, и, когда кто-то дотронулся до его руки, он чуть не вскрикнул.Это была служанка. Он пошел за ней мимо всех этих людей, чувствуя лишь, как юбочка бьет его по коленям, и по-прежнему не различая ни одного лица.– И еще одно, Камерон. – Девушка остановила его и повернула лицом к графу. – Почему на тебе мои туфли?– Ваши туфли?– Мои туфли.Он продолжал стоять вполоборота, разинув рот, ничего не понимая.– Это мои туфли, Камерон.Гиллон опустился на одно колено и неуклюже, с трудом ворочая пальцами, развязал шнурки и снял туфлю. С (внутренней стороны, недалеко от задника, были выбиты инициалы графа Файфа. Гиллон поднял глаза, все еще ничего не понимая, – присутствующие захохотали. Это был тот смех, который рождается сам собой, и он все нарастал, пока Гиллон стоял в Большом зале на коленях и смотрел то в туфлю, то на них. Тогда он расшнуровал вторую туфлю и поставил ее рядом с первой. Один вид этих туфель, стоявших посреди огромной комнаты, уже вызывал смех. Теперь даже леди Джейн почувствовала всю нелепость ситуации и рассмеялась. Посреди комнаты был человек в юбочке и – без туфель. Гиллон поднялся с колен и, непонятно почему, начал пятиться; так он пятился через весь зал и, лишь добравшись до коридора, повернулся и кинулся бежать. Он бегом пересек холл, повернул тяжелую ручку двери, дернул ее на себя, но дверь не открывалась, тогда он повернул ручку в другую сторону, снова потянул, дернул – значит, они подвергли его еще и этому унижению, решил он: заперли его тут, чтобы он слышал, как они хохочут, но в эту минуту девушка открыла ему дверь, и, выскочив на улицу, он помчался по усыпанной гравием аллее. Гравий больно врезался ему в ноги – ну и пусть они будут изрезаны, поделом ему.– Сэр! – крикнула ему девушка с порога. – Работяга! Шляпу! – крикнула она. – Ты оставил шляпу. – Но она не предложила вынести ее, а Гиллон не мог бы заставить себя сделать хоть шаг назад, поэтому он повернулся и побежал к нижней дороге. Он сознавал лишь одно: что потерял еще одну шляпу. Мэгги этого в жизни ему не простит. 12 «Не пришли к соглашению».Это все, что они вначале узнали, но слова эти облетели ряды и проулки еще до того, как появился Гиллон, – они перелетели через Спортивное поле, перескакивая из дома в дом, проникая сквозь каменные стены, распространяясь неведомыми путями, как обычно распространяются вести в маленьких городках, где все живут одними интересами.Уолтер Боун и другие лидеры поджидали Гиллона на Нижней дороге, и он рассказал им, как умел (все, что мог припомнить), про то, что было в Брамби-Холле, отдал бумагу и пошел дальше по берегу реки – ему хотелось побыть одному. А мистер Боун и остальные вернулись в поселок, чтобы рассказать питманговцам обо всем, что они узнали.Для многих это была печальная весть, а для кое-кого и страшная. Люди уповали на то, что в Брамби-Холле договорятся. Они уже наголодались и жили на нервах, напрягая последние силы. И все же, как выяснилось, простой рабочий совершил то, на что никто до сих пор не отваживался: вступил в объяснения с хозяином. Для многих этого было вполне достаточно, чтобы поддерживать его. А потом, еще это подлое «Желтое обязательство» – бумага, которая требовала, чтобы рабочие, прежде чем опускаться в шахту, отказались от своих прав. Бумага эта сплачивала людей. Еще до того, как Гиллон поднялся, к себе на гору, слова «Подлецы подписывают, люди – нет» стали лозунгом, объединившим новых борцов против хозяина.Потом Гиллон так и не мог вспомнить, ни как шагал вниз, ни как возвращался наверх. Он слышал вопросы, которые ему задавали, и на некоторые пытался ответить, но главным образом шел вперед, снова и снова опрашивая себя, правильно ли он поступил, и не в силах отчетливо вспомнить, как же он все-таки вел себя и что говорил.«Где твои туфли? – спрашивали его люди. – Что с ними сталось, дружище?» – И он возвращался мыслью к тому или иному моменту прошедшего дня. Почему вдруг настала минута, когда уже ни он, ни лорд не могли отступить? Когда же они перешли рубеж, после которого путь назад заказан? Гиллон не мог припомнить, он только видел, как стоит на коленях на графском полу и снимает графские туфли.– Что случилось с красивой шляпой, которую мы тебе купили, дружище?– Не знаю.По Тропе углекопов навстречу Гиллону шел доктор Гаури, и Гиллон с трудом узнал его и с трудом расслышал его слова:– Я осмотрел твоего парня. Ничего, скоро выздоровеет. Нельзя углекопу залеживаться в постели.– Да, нельзя.– Если шахты завтра откроют, хотя, насколько я понимаю, по твоей милости их едва ли откроют, я выпишу парня на работу.– Спасибо.– Горло немножко воспалено, но мы приняли меры. В легких есть мокрота, но мы ее высушим. А вот что нам прописать для твоей твердой башки, это другой вопрос.– Спасибо, – сказал Гиллон и двинулся дальше.– Я не знаю… Извините… Я забыл… Забыл… – то и дело повторял он, пока шел через Нижний поселок, и мимо шахты «Лорд Файф № 1», и вверх – на Тошманговокую террасу.Они о чем-то спорили – Сэм, и Сара, и Мэгги, и Эндрью – напряженными тихими голосами, когда Гиллон подошел к двери.– Мы слышали, пала, мы все слышали. Другого выхода у тебя не было, – оказал Эндрью.– Мы слышали. Ты выложил этому мерзавцу все, как оно есть, пап. Ох и гордимся же мы тобой, – сказал Сэм.Мэгги не смотрела на него.– Что ты наделал, Гиллон? Что ты наделал?– Я и сам не знаю, что я наделал.– Тогда не надо было начинать, – оказала она с горечью.– Он храбро вел себя, – сказал Сэм.– Нахальство без ума – это еще не доблесть, мой мальчик. Глупая лошадь, у которой шоры на глазах, к самому жерлу пушки подойдет. Это, по-твоему, храбрость? Гиллон мимо них прошел в залу. Он не мог находиться с ними в одной комнате. Рухнув на раскладную кровать, которую поставили для него, поскольку Джемми лежал в большой постели, он уставился в закопченный потолок и принялся изучать разводы на нем. В соседней комнате снова заспорили – сдержанно, приглушенно, но, хотя голоса звучали тихо, в них чувствовалось напряжение. Если бы только, думал Гиллон, он мог убедить себя в том, что все им сказанное не было пустопорожним разглагольствованием дурака. Но он не мог припомнить, что он говорил, – что-то насчет рабов, и хозяев, и закона. Вот если бы он мог гордиться собой, если бы сумел с достоинством выйти из Большого зала, а не бежал оттуда под раскаты смеха… Лежа на своей раскладной кровати в углу, он услышал, как Джем повернулся и застонал, а потом начал задыхаться, ловя воздух ртом, как человек, долго пробывший под водой. Гиллон встал.– Доктор Гаури говорит, что Джему лучше.– Доктор Гаури дурак, – сказала Сара. – Я даже не верю, что он вообще доктор.– О чем вы тут опорите?Они повернулись спиной к Джемми.– Хотим послать за Смертным доктором, – сказал Сэм.– Но ведь его уже смотрел доктор и именно доктор оказал, что все в порядке, – сказала Мэгги.– Доктора Гаури иначе, как Сара назвала, не назовешь. Мой брат умирает. Я чую, когда человек умирает, – сказал Эндрью.
Никто не знал его настоящего имени, во всяком случае в Питманго. Его звали Смертный доктор, потому что приглашали лишь в тех случаях, когда положение было почти безнадежным, так как приезжал он издалека и это стоило денег. Многие из его пациентов в шахтерских поселках были уже мертвы, когда он являлся, или умирали после его осмотра, как он ни старался их спасти, и все же родным больного с его прибытием становилось легче. Теперь они могли держать голову высоко: они сделали все, что было в их силах, пошли на самую большую жертву, на самую великую роскошь – набрали денег и вызвали специалиста из Кауденбита.На протяжении всего похода в Брамби-Холл Гиллону ни разу не пришла в голову мысль о смерти; теперь страшная новость обрушилась на него. Джем, самый крепкий из них, – умирает? Нет, не мог он с этим примириться.– Когда же это началось? Я был все время тут и ничего не замечал. Мой сын умирает, а я не вижу этого.– Он вовсе не умирает, – сказала Мэгги. – Слишком легко ты сдаешься.– Умирает рядом со мной, а я и не замечаю, – продолжал Гиллон. – Может, лорд Файф и прав. Самовлюбленный эгоист – вот я кто.– Ничего подобного, ты заметил. Просто ты не думал, что он может умереть, – сказал Эндрью.– Ага, именно так. Только скажи погромче, чтобы он тоже услышал, – сказала Мэгги. – Миссис Боун не считает, что он умирает, и миссис Ходжес не считает, и доктор Гаури говорит, что он выздоровеет, а ты хочешь его схоронить.– Если он не умирает, тем лучше, – оказал Гиллон. – Тогда есть смысл послать за Смертным доктором. – Он повернулся к Сэму. – Возьми лошадь, запряги ее в фургон и отправляйся один – так легче будет ехать.– Я побегу, – сказал Сэм. – Я могу бежать быстрее пони. А доктор привезет меня назад в своем шарабане. Давайте деньги. Смертный доктор и шагу не делает из своей приемной, если ему не платят заранее: с покойника ведь уже ничего не возьмешь.Отодвинули кровать, подняли камень. Вынимая кубышку из ямы, Гиллон поднял глаза и увидел лицо Мэгги.– Если с ним все в порядке, так и будет в порядке, – сказала она. – А если он умирает, так он умрет, и доктор тут ничего, не сделает. Два фунта выбросим ни за что.– А если все-таки хоть один шанс есть? – сказал Сэм. – Один малюсенький шанс? Неужели ты не истратишь двух фунтов?Мэгги посмотрела на кубышку и не сказала ни слова. Только она одна знала, что готовило им будущее.Теперь оставалось лишь ждать.Подобно тому как вести из Брамби-Холла взбежали вверх, по горе, весть про Джема быстро сбежала вниз. Те, кто собирался прийти и послушать, что произошло с их представителем, остались дома в ожидании известий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67