и кухня, где теперь, когда матрацы, и вещи мальчиков, и все шахтерское снаряжение убраны оттуда, можно свободно и готовить и стирать, где можно каждый день мыться, а главное, где можно развесить и высушить у очага рабочую одежду так, чтобы с нее не капало на головы и на матрацы мальчиков.Дом стоял на краю, и потому ветер дул прямо в окна мальчишечьей комнаты и залы, но это никого не раздражало. Как раз под домом росла высоченная черная сосна, единственная во всем Питманго; она торчала здесь как инородное тело, как пережиток других времен, другого общества. Никто не знал, почему ее не срубили, но она стояла себе и стояла и теперь в известном смысле принадлежала им, Камеронам. Толстые ветви скрипели и стонали на ветру – может быть, это и гнало Демпстера Хогга из дома, – а когда ветер крепчал, они колотили о стену. Но это никого не раздражало. Из окна верхнего этажа сквозь ветви видна была луна. Одна ветка совсем закрыла окно, и, когда светила луна, сосновые иглы и волнистое стекло создавали впечатление, будто она под водой.– Чай! – крикнула Сара. Глаз у нее распух. – Спускайтесь на наш первый чай в этом доме.Мужчины уже четырнадцать часов ничего не ели – с тех пор, как пожевали всухомятку в шахте, – впрочем, сейчас им казалось, что это было даже больше, чем четырнадцать часов тому назад. Семья уселась потеснее, так как в доме было холодно. На столе стоял горячий хлеб с маслом, каша с сахаром или с солью – в зависимости от вкуса, – чай и немного виски – для тех, кто захочет отпраздновать событие. Прежде чем они приступили к еде, Гиллон поднял чашку.– Я не знаю, как тут принято в ваших местах, но перед тем, как впервые сесть в этом доме за стол, думаю, надо помолиться.Все опустили глаза. Никто этого не ожидал. С чего вдруг человеку, не верящему в бога, просить у него благословения? Гиллон и сам не знал да к тому же обнаружил, что ему нечего сказать. Наступило напряженное молчание. Все были голодны, но никто не хотел есть, пока не будет вознесена молитва. Тут поднялся Джемми.– Хотелось бы мне, чтоб мой брат Роб жил с нами в этом доме, – сказал он и одним духом выпил виски.– Но это же не молитва, – сказал Сэм.– А я об этом прошу бога.Снова наступила тишина, и стало слышно, как стонет ветер в их сосне. О Роб-Рое в семье давно уже не упоминали. Тут поднялся Сэм. Где блюд не счесть – не могут есть,Кто мог бы – корку гложет.А вот у нас и есть, чем есть,Да, и господь поможет. Роберт Бернс, Заздравный тост, пер. Г. Русакова

Раздались возгласы одобрения – вот и вознесли хвалу господу: Сэм сделал это за всех, и теперь можно есть. Сэм всегда находил выход из положения – качество, которым Гиллон не обладал.– Откуда ты это взял? – спросил он сына.– Сам не знаю. Где-то услышал и запомнил.Совсем как его мать, подумал Гиллон: столько всего знает, а где подцепила, не может сказать. А он – он не мог даже вознести хвалу господу в собственной семье.Был почти час ночи, когда они стали расходиться по своим комнатам. Через три часа рассветет, взвоет сирена, пора будет вставать и снова спускаться в шахту. Мальчики разложили тюфяки в своей комнате вдоль стен.– Ну, спокойной ночи, Сэм. Хорошую ты сказал молитву.– Спокойной ночи, Энди.– Спокойной ночи, Джем.Джем молчал.– Да не принимай ты этого так близко к сердцу. Не хочет он быть здесь. Никто его не прогонял, он сам ушел, по своей доброй воле, – сказал Сэм.Какое-то время в комнате стояла тишина, и наконец Джемми сказал: «Доброй ночи». Теперь черта была подведена. Ветер, по всей вероятности, стих, потому что дерево не скрипело и полосы лунного света, проникавшего в комнату, лишь изредка чуть передвигались. Много спустя – Эндрью и сам не знал, как много, – он шепотом окликнул брата:– Сэм! Ты не спишь?– Нет.– Я тоже, – откликнулся Джем.Только Йэн, молчаливый, вкрадчивый Йэн, этакий хорек в их семье, видно, спал. А может, не спал? У Йэна никогда не поймешь.– Все мне здесь какое-то чужое.– Ничего, привыкнем.– Такое у меня чувство, что не место нам здесь.– У меня тоже, – сказал Джемми. – Не хотят они, чтобы мы здесь жили. Не ихнего мы геста.– Я тоже чудно себя здесь чувствую. Точно нельзя встать во весь рост, а надо на коленках ползать, – сказал Йэн. Значит, он все-таки не спал.– Низовики низовиками и должны быть, – сказал Джемми. – Не хотят они нас тут.– Нам здесь не место, – сказал Энди.Они услышали на лестнице легкие стремительные шаги, и вот она уже стояла в дверях, глядя на них сверху вниз. Им не видно было ее лица при свете лупы, но они чувствовали ее злость – такую же холодную, как воздух в комнате.– Нет, вам здесь место, поняли? Именно здесь. Наверху. А не там, внизу, с теми.Они видели, как с каждым быстро произнесенным, жестким словом изо рта ее вырывается белое облачко пара.– А теперь слушайте меня и на всю жизнь запомните то, что услышите. В нашей семье есть замки, – спросите-ка, есть замки у них?… В нашей семье есть бароны, графы, и полководцы, и лорды хранители печати Шотландии, – спросите-ка, есть такие у них?… Мы не чумазые и не покореженные, как они. Взгляните на нас и взгляните на них. – Голос у нее сначала был сердитый, а сейчас в нем появились победоносные нотки, он зазвенел от волнения: – Вот что я вам скажу, и вбейте себе это в башку. Мы никому не станем кланяться. НИКОМУ.В холодном свете луны видно было, как маленькие облачка пара вырывались из ее рта. За стеной Эмили испуганно вскрикнула.– Камероны ни у кого не одалживаются.Она произнесла это глухо, точно сообщила некую истину, передаваемую из поколения в поколение. Они смутились и в то же время преисполнились страха и трепета – с такою страстью она говорила. Она пригнулась к ним; глаза ее горели как угли, и скрыться от них было некуда.– Надо бы сделать такую надпись на семейном знамени, – заметил Сэм.– Камероны ни у кого не одалживаются, – повторила она на этот раз с вызовом и пошла вниз.Они лежали на спине и смотрели, как вместе с дыханием тихо выходит воздух у них изо рта – белесый, холодный и дрожащий, как все у них внутри.– Если бы только не была она такой жесткой, – сказал наконец Сэм. Что-то надо было сказать, прежде чем они заснут.Да, подумал Эндрью, быть Камероном – это совсем не легко. 11 Теперь вся семья волновалась – волновалась до исступления – по поводу того, кто первым переступит их порог. Это был один из немногих предрассудков, который разделяла вся семья, ибо они не раз наблюдали, как он подтверждался жизнью. В Питманго, да и во многих других местах Шотландии, люди верят, что первый гость, переступающий порог нового дома, должен быть красивым, ладно скроенным, смуглым мужчиной, с темными волосами и темными глазами, или же красивой светловолосой женщиной, и тогда обитателям нового дома обеспечено здоровье и благополучие. Больше того, человек должен прийти не с пустыми руками, а с подарком или с подношением, иначе на дом обрушатся напасти – голод и даже смерть. Те из жителей Питманго, у которых не было достаточно красивого или достаточно смуглого друга на счастье, нанимали кого-нибудь, чтобы человек этот зашел к ним в первый день нового года или после переезда и вручил кулек с апельсинами или бутылку виски, которые они сами же и покупали.Однако к Камеронам на Тошманговской террасе не приходил никто. Каждое утро, съев бутерброды с беконом – новшество, появившееся в их доме вместе с переездом наверх, – они гуськом выходили из двери, получали свои ведерки с завтраком от Сары и, напомнив остававшимся в доме женщинам, чтобы они внимательно следили, не появится ли красивый смуглый человек, который мог бы сыграть нужную роль, шагали по улице тесной группкой, потому как никто не присоединялся к ним, – такие ладные, что даже Мэгги вынуждена была это признать. И каждый вечер они прежде всего спрашивали про первого гостя. Когда же он наконец явился, все произошло совсем не так, как они надеялись.Cаpa находилась в передней комнате – кипятила одежду в котле, когда в дверь постучали. Перед ней стоял молодой человек, белокожий и светловолосый, высокий и совсем не красивый. Он был плотный по питманговоким понятиям – упитанный крепыш и гладкий в лучшем смысле этого слова, с хорошей, чистой, чуть ли не глянцевитой кожей.– Ну? – сказал он.Она не поняла.– Что люди делают, когда к ним стучатся в дверь?– Не знаю, – сказала Сара, – к нам никто не заходит.– Обычно приглашают войти, – сказал он.– Угу, конечно. Заходите же. – Ее смущало то, что у нее такие красные руки и влажные пряди волос свисают вдоль лица, и она;на минутку выскочила в заднюю комнату, чтобы зашпилить волосы. Когда она вернулась, он все еще стоял у порога, и вдруг она с ужасом поняла – ее обуял такой страх, что она не могла шагу сделать, – что, если он переступит порог, это и будет их первый гость. А он никак не подходил для этой роли – коренастый, светловолосый; правда, у него было что-то в руках. Нет, это принесет несчастье семье, может, даже серьезное – какую-то беду: увечье, смерть.– Придется вам помочь мне перейти через порог, – сказал он. – Я сам не могу.Он протянул к ней руки, и ей ничего не оставалось, как подойти к этому человеку и помочь ему. Она чувствовала себя глубоко несчастной: ведь она не только пригласила беду к себе в дом, но еще сама и втянула эту беду. Руки у Сары опустились, и он, не ожидая этого, пошатнулся, пришлось ей подхватить его и прижать к себе, так что она сама едва не упала, и какое-то томительное мгновение они стояли так, обнявшись, не в силах оторваться друг от друга, ощущая всем телом другое тело, пока она не пришла в себя – и не почувствовала, что твердо стоит на ногах.– А у калек все-таки есть какое-то преимущество, – сказал он. Он передвигался достаточно хорошо с помощью двух палок, но, когда сел, Сара увидела, что над сапогами у него две деревяшки, а настоящих ног нет, и тут поняла, что это Сэнди Боун, только он стал старше и изменился со времени того несчастного случая. Но он хоть пришел с подарком, с бутылкой хорошего виски.– Ваша семья нам уже дарила такую, – сказала Сара.– То была благодарность за одну ногу, а теперь – за другую. Не откроете?Она откупорила виски и щедро налила ему в стакан.– А вы со мной не выпьете?Она не знала, пристойно это или нет, но пошла, взяла себе чашку и налила в нее виски. Он чокнулся с ней.– Да благословит господь этот дом, – сказал Боун, и Сара вдруг заскулила, как собака, которую бьют. Он обомлел от удивления. И протянул к ней руки. Ему хотелось обнять ее, прижать к себе, как дитя. Она не знала, стоит ли говорить ему – зачем отягощать ему душу, зачем внушать мысли, что он принес им беду? – и все же сказала.– Вы первый, кто перешагнул через наш порог, – сказала Сара и отвернулась; когда же он вместо того, чтобы ужаснуться или хотя бы выразить сожаление, вдруг расхохотался так же неожиданно, как она заскулила, она даже обиделась.– Да как же, черт возьми, я мог перешагнуть через ваш порог, когда у меня и ног-то нет?Это звучало жутковато, но логично: конечно же, первый гость должен ногами перешагнуть через порог, и Сара тоже рассмеялась – сначала от облегчения, а потом оттого, что смеялся он, и вскоре оба уже хохотали неизвестно над чем, безудержно, как бывает, когда смех перестает быть просто смехом и перерастает во что-то другое. Наконец они успокоились.– О, господи, я так не смеялся с тех пор, как… сам не знаю, с каких пор. Да, наверно, никогда так не смеялся, – сказал Сэнди Боун и чокнулся с ней. – А ну, до дна шахты! Это вовсе не значит, что я когда-нибудь еще туда спущусь. – При этом он отнюдь не взывал к ее сочувствию.– Когда же вы вышли из больницы?– Давно уже. Года два тому назад. А то, пожалуй, и больше. Но я, понимаете, не хотел возвращаться домой, пока не освоюсь с этими штуками. Не хотел я, чтоб еще и это осложняло мне жизнь.– Да, конечно.Она начала ощущать действие выпитого виски, и это ей нравилось. Ей вдруг стало трудно смотреть ему в глаза – она боялась их, боялась чего-то, таившегося в этой ясной голубизне. В его глазах не было ни боли, ни стыда – того, что она видела в глазах других изуродованных, выброшенных из жизни молодых мужчин и парнишек, словно так получилось по их вине.– Я, конечно, человек покалеченный, но не калека.И Сара снова расхохоталась. Смех этот озадачил его, но ей трудно было объяснить, почему она засмеялась.– Видите ли, просто это очень похоже на то, что говорит моя мама: мы рубим уголь, но мы не углекопы.Он не понял, но не стал уточнять. Он окинул взглядом комнату, и Саре приятно было, что в доме такой порядок.– Мне говорили, ваша мама – недотепа, подумать только!Она недоуменно посмотрела на него. Он решил, что это из-за слова.– Понимаете: грязнуля.– Я поняла.– Вы же пришлые, так что можете и не разуметь этого слова.– Пришлые? Да я родилась здесь. Ходила здесь в школу.– Угу. Я иной раз видел, как вы шли из школы домой. У вас были такие длинные косы.– Ох…– Вы были самая красивая.Она затрясла головой.– Ну, хорошо, самая милая. Так правильней будет. Эми Хоуп была самая красивая в те времена. А сейчас она в Данфермлине – торгует собой на улице.– Нет.– Это правда.– Ох!..– Она и ко мне приставала. Да только потом признала меня.В голове у Сары все шло кругом, все было как во сне – немножко из-за выпитого виски, а главным образом из-за разговора с этим человеком. Она встала и засуетилась чтобы привести себя в чувство.– А потом, конечно, со стыда убежала без оглядки.Он громко фыркнул.– Да вы не знаете Эми Хоуп, – сказал он. – Ничего подобного. Она сказала, что любого парня из Питманго ублажит бесплатно.Сара вспыхнула и хотела было выбежать из комнаты. Но тотчас спохватилась: нельзя же бросить его одного в кресле – она ведь не знала, сможет он оттуда выбраться без чужой помощи или нет. И она вернулась к своей стирке.– О, господи, – услышала она. – Вы уж меня извините. Какой же я болван. Просто я почувствовал себя, вернее, чувствую, как дома. Понимаете?– Да.– Я забылся. Вы меня простите?Она выжала рабочую фуфайку Джемми, и ей вдруг стало жаль этого парня. Ему никогда уже больше не понадобится такая фуфайка. А для Сары представление о мужчине было неразрывно связано с работой в шахте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67