— Кушай, лапа, — Ирочка прекрасно знает все мои недостатки, что не мешает ей телесно общаться со мной. — Сладенький мой, иди к мамочке.
И пока я принимаю пищу и родниковую водочку «Праздничную», госпожа Фирсенко делает все, чтобы наш обед прошел в дружеской и приятной для меня обстановке.
Говорят, в Japan губастенькие гейши во время приема самых дорогих гостей из заснеженной и загадочной Russia сидят под столом и занимаются благотворительностью, стараясь разбудить к жизни, скажем так, личные камчатские вулканчики гостей.
И это правильно — гость должен получить всю гамму радужных переживаний, может, тогда будет сговорчивее по вопросам, связанных со спорными островами курильской гряды.
Наша love story заканчивается тем, что я убываю в кратковременную командировку спазматического счастья: фьюк-fucк-фьюк!
Весь мир отдам за несколько мгновений полета на собственном хуилете в фантастическое и многомерное небытие, похожее на галактические всполохи нетленного Макрокосма.
— Налей водочки, — голос, выполняющий роль «ракетодрома», возвращает меня в серую подсобную действительность.
— Сидим, как в мешке, — говорю и разливаю праздничную по стаканам. За тебя, милый мой Плесецк!
Ирэн не понимает моего аллегорического образа, да это ей не нужно. Она полностью согласна с существующими положением вещей, благополучная женщина: удачная работа, добросовестный муж, прилежные дети, сперматозоидный любовник. Что ещё надо для приятного восприятия мира?
— Будем живы, — и пьет водочку мелкими глоточками, будто кубинский аперитив «Фидель Кастро», от которого (напитка) случаются ужасные поносы или запоры.
Ее пожелание весьма кстати — надо выживать в предлагаемых условиях. Стоя на краю пропасти, не надо суетится — лучше закурить и подумать, что делать дальше. Госпожа Фирсенко выуживает из кармана фирменного халатика пачку «LM». Я прошу сигаретку — не курю, но порой после удачного полета позволяю отравиться ароматной отравой.
— Проблемы? — интересуется баловница. — Три «Праздничной» не многовато ли тебе, дорогой?
— Нормально все. Отдыхаю, — отмахиваюсь. — Только надо позвонить по телефону. А то мой отключили, — вру, — за неуплату.
— Бабок нет?
— Их немеренно, — не вру, — осталось только взять.
— И сколько?
— Миллион долларов, — бухаю правду.
Конечно, мне не верят. И я бы не поверил такому бредовому измышлению.
— Лгунишка, — целует меня в лоб и уходит трудиться на рабочее место, приносящие семье добрый прибыток.
Я вновь набираю номер телефона магазина стройматериалов. Надеюсь, линия не находится на прослушивание? Узнав знакомый басистый голос приятеля, говорю:
— Антошка-Антошка, пойдем копать картошку?
— Ха! М`ука! — узнает и радуется. — Говорят, мелишь муку на своей мельнице?
— Кто говорит? — глуплю.
— Трудовые и крестьянские массы.
Я понимаю, ещё чуть-чуть и стану героем народного эпоса. Смеясь, Антон, объясняет, что имеет в виду: бои и трупы в моей квартире и около. Я перевожу дыхание: не о миллионе речь. Не хватало в это гнилое дело путать местную голодную шпану. Не успеешь вздрогнуть жилами, возьмут на красный галстук, да затыркают в песчаную почву Серебряного бора, и вся недолга.
— Цветные выпустили? — задает вопрос Антей. — Во времена: десяток дохлых — и свобода!
Я отвечаю, что жизнь заставила их это сделать, поскольку во время всех печальных событий находился на торжественном приеме правительства РФ в честь независимости государства Гондурас.
— А какие проблемы, Славчик?
Я коротко излагаю просьбу: потерял дружбана Сухого на этом приеме, и очень хочу увидеть его или услышать. Тушинский вор в законе обещает поискать «спортсмена» в каменных джунглях мегаполиса, и на этом наша беседа заканчивается.
Не знаю, правильно ли поступаю, да не обращаться же за помощью к подозрительному «охотнику на людей». Такой волонтер снимет скальпель без долгих размышлений и будет по-своему прав.
С подвернувшимися работягами подсобки я добиваю две бутылки «Праздничной» и начинаю чувствовать себя куда легче. Праздник всегда с нами!
К черту всех и все! Весь сценарий нашей жизни уже прописан ИМ, и дрыгаться на веревочках обстоятельств, не имеем смысла. Нужно принимать жизнь такой, какая она есть. Суждено угодить под звенящий трамвай, значит так оно и надо: пздц! Предназначено кирпичу упасть на дурную головушку? пздц! Пристрелят — пздц со мной! Одним мифологическим чудаком на свете будет меньше.
Выпав из универсама, поплелся в родное гнездо № 19. Плевать, что там могу обнаружить гору трупов. Это не мои проблемы — это проблемы капитана Горкина. Я бы на его месте установил круглосуточный пост в квартире, чтобы не ездить туда-сюда и не жечь казенный бензин.
Вероятно, лишняя водка разжидила мои последние мозги и попорченную азиатскую кровь: окружающий мир освещался розоватым оптимистическим светом, и было впечатление, что смотрю на него через линзу, наполненную водой. Искаженные люди были милы, смешны и шарахались от меня, как от рогатого. Я пытался ловить их и орал нечто запредельное:
— Дорогие мои! Любите меня, как я вас люблю! Любовь спасет мир и всех нас, грешных!
Граждане, привычные к мстительному мату и повседневной ненависти, хотели, было вызвать «санитарный» транспорт из лечебницы имени Сербского, чтобы там мне, восторженному психопату, вправили мозговые извилины куда надо, да я передвигался ходко и непредсказуемо, как шаровая молния.
Правда, некоторые плутоватые соотечественники, решив, что сие положительное безобразие снимается скрытой камерой, скалились, точно дурочки, и тыкали пальцами в стоящие автобусы, где, по их мнению, прятались операторы.
Пьяному море по колено, и собаки не кусают, и трамваи не ходят, и кирпичи не летают по небу — это про меня.
Родной двор встречает счастливчика привычным мещанским покоем и отсутствием тел у помойки. Что радовало всех, в том числе и меня.
— Тетя Клава! Nо psrm! — поприветствовал сжатым кулаком дворничиху, как это делали антифашисты в далекой испанской Гренаде в 1936 году: мол, «no pasaram» — враги не пройдут.
Потом, отмахав оторопелым старушкам на лавочках, как это делают астронавты-космонавты по возвращению на родную планету, я неверным, но упрямым шагом совершаю марш-бросок на свой этаж, пятый, между прочим, господа хорошие. Марш-бросок — это когда каждую площадку берешь броском всего тела. О-о-очень неудобно!
Слава Богу, соседушко Павлов оказался дома, и я предстал перед ним, как лист перед травой. Павлин Павлинович открыл щербатый рот, где горбатилась хлебная горбушка:
— Выпустили?
— Впстли, — ответствовал я. — Клчи?
— Хорош, — пережевывал пищу и переживал. — Давай уж открою, горе. Что случилось с лицом-то?
— Пздли!
— А Илюша-то где?
— Не зна!!!
Последнее, что помню, привычный запах родного клоповника и выцветившие обои коридора. Потом меня кружит, как на детской карусели, все быстрее и быстрее, и центробежная сила швыряет беспомощное тело в серый мешок небытия.
Сколько времени и где плутала моя нетрезвая и растрепанная в лоскуты душа, трудно сказать. Наверное, болталась в низшей пуст`оте мироздания, как в земной прорубе мотается кусок духовитого говна.
Во всяком случае, пробуждение мое было ужасно: во рту, точно в проруби, вместо головы — битое колено португальского форварда Фигу, а перед больными слезящимися глазами монокль вечности.
Прошуршав шершавым языком в штампованной пасти в поисках спасительного оазиса с озерцом и пальмами, я ещё больше разлепил глаза до состояния осознания настоящего. Лучше бы этого не делал!
Монокль вечности оказался дулом натурального пистолета ТТ. Вот такая неприятность: убегаешь от жизни, а она, сука, возвращается вот таким горьким ТТ-образным фактом.
— Ыыы, — заставил себя говорить. — П-п-пить?
— А жит? — посмеялся некто в туманном далеко.
Мне стало дурно и неприятно: говорили с кавказским акцентом, следовательно, мои оппоненты не понимали, как полыхает синим пламенем моя славянская душа, и ждать пощады от них не приходиться.
— Кто такие? — принудил себя задать вопрос, чтобы уяснить лучше, в каком концентрированной говняшке нахожусь. — Чурки-чебуреки, что ли?
Кажется, на меня обиделись? От злого удара пушкой-колотушкой моя несчастный котелок на плечах раскололся надвое — из него хлюпнула кровавая юшка.
Поймав губами томатный сок своего же организма, я взбодрился и заматерился в сиплый голос, мол, хватить садить по черепу, он у меня не общественный, суки позорные-волки горные!
То ли от удара, то ли по причине крепких и таких близких моей душе слов, я почувствовал некое облегчение: что вообще происходит?! Какая такая темная сотня атакует павшего свет молодца на его же территории?!
— Кто такие? — повторил вопрос. — Черные, что ли?
На этот раз относительно удачно: профилактический удар пришелся в челюсть. Значит, решил я, вопрос этот был ближе к истине.
— Кто такие? — выплюнул сгусток крови и ожесточения. — Ёп` козлы, что ли?
Мои враги не знали свойства организма бывшего пограничника-погранца: чем больше его молотили, тем крепче он становился, ожесточаясь и веселя распиздяйскую душу свою.
— Я тэбэ дам казлы, — проговорил недруг, верно, притомившийся гвоздить хама. — Гдэ Васья?
— Пугач убери, — потребовал.
Сидящий за столом грузный нукер, щелкнул пальцами, и у меня появилась возможность привстать на диване для великосветской беседы с людьми Аслана Галаева.
То, что это были именно они, не возникало сомнений. Сволочной Сухой даже лучшим кавказским друзьям не сообщил место своего временного обитания, и они ничего умного не придумали, вах, как выбивать информацию из меня, как пыль из ковра. Пленительно, еп`вашу мать! Найду Васьк`а, сделаю из него форшмак!
— Гдэ Васья? — между тем враг наступал, как фашисты на антифашистов в вышеупомянутой Гренаде.
Я ответил в рифму, мол, «Васья» там, где мы все находимся. Откуда все вышли — там и находимся. И хотел дальше развить мысль о законе природы: из щели получаемся — в щель определяемся.
— Убьу! — зарычал нурек, пытаясь вырвать мой глаз пистолетным дулом, что было весьма неприятно.
— Пздк! — завопил я не своим голосом. — Давайте Аслана вашего ослиного. Ему только скажу, в натуре!
Моя жаркая готовность к диалогу привела к долгожданной передышке. Я остался с глазами и перспективами на дальнейшую, более удачную борьбу, а мои незваные гости — с надеждами на удачу.
Обе противоборствующие стороны так увлеклись поисками «Васьи», что последующие события были внезапны, как для меня, так и для моих врагов. Они передавали мобильный телефончик для последующего моего разговора с г-ном Галаевым, как вдруг раздался куражно-мужиковатый голос (без акцента, слава Богу):
— Всем стоять! Руки за голову. Стреляю без предупреждения! Оружие на стол!
Я решил, что участвую в съемках многосерийного телевизионного фильма «Бандитская Москва», однако десницы благоразумно вскинул. Не хотелось, чтобы благородный зорро, не разобравшись в ситуации, пристрелил своего брата по крови.
Поняв, что сука-судьба, наконец, отворачивает от меня свою куцую жопцу, я перевел дыхание:
— Воды бы испить, — вопросил у человека, который всем своим боевым и свободолюбивым видом смахивал на сотрудника бывшего КГБ.
— Пей, — кивнул импортной пушечкой с глушителем. — А вам, хачи, лечь. Упали, я сказал, — приказал двум горным нурекам-чурекам, потерявшим мигом всю свою закавказскую вальяжность и уверенность.
— И отжались, — заливал пищевод живой водицей, коей я поливал кактусы. — Козлы ещё те! — Пнул ногой лежащие туши, взял со стола ТТ, почему-то понюхал. — Мой?
— Твой, — равнодушно пожал плечами мой новый друг.
— А можно попрыгать? — решил наказать порок. — С детства люблю на батуте скакать!
— Прыгай! — усмехнулся спаситель.
Говорят, лежачих бить нехорошо, так я этого и не делал. Разве мы без понятия — с понятием мы, тушинские. А прыжки не считаются — это не больно, это даже полезно, особенно для тех, кто имеет лишний вес.
Потом я решил узнать причину появления столь агрессивных горцев перед моими нетрезвыми очами. И что же мне сообщают? Якобы Аслан-бек, узнав о событиях в Тушино, забеспокоился о здоровье своего друга «Васьи».
— Кокать по голове, квасить морду и глаз рвать, — рассмеялся я, — это, значит, искать друга?
— Пристрели, — посоветовал зорро.
— Не, новых трупов не надо, — занервничал и предложил отпустить врагов наших. — Валите и скажите ослиному Аслану своему, что знать не знаю, где Вася.
Дети гор тут же провалились сквозь землю, и у меня появилась возможность поближе познакомиться с личностью во всех отношениях положительной. Лет «охотнику» было около сорока. В рабочей одежде бойца: джинсы, свободная куртенка, фирменные кроссовки «Adiddas». Атлетичен. Сдержан. Немногословен. Зрачки со свинцовым отсветом.
— Александр Стахов, — представился. — Менхантер.
— Конечно же!? — вскричал я. — «Охотник на людей». Именно таким вас и представлял, — прикладывал мокрое полотенце к кровоточащему затылку. — Мне Мая ваш номер телефона… — И запнулся: — А я вам звонил?.. Нажрался — и звонил?.. Ну, ничего не помню.
— Что не удивительно.
— Да, бьют уж вторые сутки, — признался. — И все по голове.
— Голова — это кость, — пошутил «охотник».
— Моя кость, — заметил я. — Почему-то асланцы злые были? Вы очень вовремя поспели.
— Проезжал мимо, — недобро ухмыльнулся Стахов. — Я всегда стараюсь добросовестно выполнить заказ.
— Понимаю-понимаю, — вскричал. — Ситуация совсем плохая?
— Да, — подтвердил менхантер, — как твоя голова. Зеленка имеется?
— Была, в комоде, кажется?
Лучше бы я не находил её, распроклятую. Решительный «охотник» слил весь пузырек на мою голову, и я стал похож на мексиканский кактус. Моему новому товарищу было смешно, а мне — не очень.
— Кактус к кактусу, — посмеивался он, указывая на горшки с неприхотливыми растениями. — Любитель?
Я ответил, что матушка любила кактусить, моя забота теперь лишь иногда поливать. Поливаю и размышляю, что вся наша жизнь — кактусовая:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42