«Отвезите мою шпагу в Тет-Фульк и закажите в капелле замка сто панихид за упокой души моей».Вы согласитесь, что час и место были дурно выбраны для таких воспоминаний!.. Не раз думал я прервать молитвы и пойти к привратнику, но меня удерживало ложное понятие о чести и стыде уступить суеверному малодушию. Время от времени, я подкладывал в камин дрова, чтобы доставить себе более яркий свет, но не смел осмотреться кругом. Мне все казалось, что вот невидимая рука вдруг дотронется до плеча моего, и, обернувшись, я встречусь лицом к лицу с каким-нибудь отвратительным привидением. Я не осмеливался даже взглянуть на фамильные портреты. Если хоть на секунду я устремлял взор на который-нибудь из этих портретов, мне чудилось, будто он оживляется, а глаза и губы шевелятся. Особенно мне казалось, что фигуры великого сенешаля и его жены смотрели на меня свирепыми глазами, что они как будто покачивали головами, и обменивались между собою выразительными взглядами. Я старался объяснить то, что видел, порывами ветра, приподнимавшего ветхие картины, и призвал на помощь Бога против обманчивых грез, насылаемых на меня злым духом.Немного успокоившись этой молитвой, я отважился снова взглянуть на портрет сенешаля и увидел, да, ясно увидел, что Фульк Тельефер делает мне из своей рамы угрожающий жест. В эту самую минуту страшный порыв ветра потряс все окна, как будто невидимые руки хотели из разбить; трофеи зашевелились с дребезжанием, которое показалось мне сверхъестественным. Я невольно задрожал, и холодный пот выступил у меня на лбу. К счастью, я услыхал звон колокола отшельника. Теперь я мог оставить оружейную, не показавшись трусом в собственных глазах. Я взял лампу, отворил дверь и, не оглядываясь, пошел по лестнице. Я еще не успел дойти до второй площадки, как новый порыв ветра погасил мою лампу. Я поспешно возвратился в оружейную за огнем, потому что о возможности отыскать впотьмах комнату привратника нечего было и думать.Посудите же, что я должен был почувствовать в ту минуту, когда, переступив через порог оружейной, я вдруг увидал, что сенешаль и жена его, выйдя из рам, сидели друг против друга у камина, один в своих боевых доспехах, а другая в платье из серебряной ткани и в накрахмаленном воротнике. Испуг пригвоздил меня к месту; я услышал очень ясно разговор двух привидений.– Милая моя, – говорил сенешаль, – что вы думаете о дерзости кастильца, который поселился в моем замке, будто у себя дома, и посмеивается себе после того, как убил командора, не дав ему времени покаяться?– Мессир, – отвечал женский призрак хриплым голосом, – по моему мнению, кастилец поступил в настоящем случае подло, и, поистине, вы должны, прежде, нежели он выйдет отсюда, бросить ему перчатку.Я потерял голову и снова бросился на лестницу, отыскивая ощупью комнату привратника, но не только не успел ее найти, а еще заблудился впотьмах. Пробежав множество галерей и Бог знает сколько лестниц, я наконец сел на ступеньку, не помня, в которой стороне оружейная и в которой статуя блаженной Иоанны Французской.После довольно продолжительного времени, проведенного мною в мучительном ожидании и смертельном беспокойстве, я утешал себя надеждой, что скоро начнет рассветать и запоют петухи. Вы, без сомнения, знаете, что тотчас после первого пения петухов привидения, каковы бы ни были причины, привлекающие их в этот свет, принуждены возвращаться в мрак своих могил. В особенности я старался убедить себя в том, что все виденное и испытанное мною существовало только в моем взволнованном и болезненном воображении. Я все еще держал в руке погасшую лампу, безумно желая лечь и уснуть, потому что был сильно истощен усталостью. Поднявшись со ступеньки, на которой сидел, я продолжил мои поиски.Через несколько минут я попал на лестницу и увидал наверху слабый свет. Я заключил, что этот свет должен был выходить из оружейной, от огня, вероятно, угасавшего в его высоком камине. Я поднялся на несколько ступеней и увидел, что догадка моя была справедлива. Побуждаемый надеждой зажечь лампу, я отважился дойти до порога и бросил в комнату робкий взор.Сенешаль и жена его уже не сидели у камина. Это меня убедило, что прежде мне очевидно почудилось, и я смело пошел к камину. Едва я сделал несколько шагов, как насмешливый хохот раздался возле меня. Лампа выпала у меня из рук…Изабелла де Лузиньян стояла в трех шагах от меня, с лицом, еще сжатым от отвратительного хохота, и указывала мне рукой на середину залы. Я обернулся, бледный и дрожащий, и увидал Фулька, ожидавшего меня. Он поднял шпагу и молча замахнулся ею на меня.Я хотел броситься на лестницу. Возле дверей, на гранитном пьедестале стояла фигура оруженосца в полном вооружении. Днем я дотрагивался до звучной и пустой кирасы этой статуи. Теперь эта фигура вдруг сошла с пьедестала, загородила мне дорогу и грубо бросила в лицо железную перчатку, которую держала в руке и которая больно меня ушибла. Тогда гнев овладел мною и заменил ужас. Я схватил с одного трофея первую попавшуюся мне шпагу (оказалось, что это была шпага командора, повешенная мною) и бросился на моего фантастического противника.О, ужас! Моя шпага, ударившись о его шпагу, не извлекла из нее ни звука, ни искры, как будто ударилась о пустое пространство!.. Потом вдруг я почувствовал под сердцем холодное острие, пронзившее меня насквозь; оно обожгло меня, подобно раскаленному железу. Я увидал, что кровь потекла из моей раны на плиты, и мне показалось, что я мало-помалу лишаюсь жизни… XLIII. Кровавое пятно На другое утро я опомнился на кровати, в маленькой комнате привратника. Он сказал мне, что около двух часов утра, беспокоясь о том, что я не прихожу, он взял сосуд, наполненный святой водой, и освященную буковую ветвь и пошел отыскивать меня. Он нашел меня на полу оружейной. Я лежал без чувств; правая рука моя крепко сжимала эфес шпаги командора, но раны у меня никакой не было.Старый привратник и отшельник не расспрашивали меня о том, что случилось со мной в эту ужасную ночь, но оба советовали мне оставить замок как можно скорее. В тот же самый день я уехал из Тет-Фулька в Испанию, думая, что я навсегда освобожден от адского видения.Увы! На следующую же пятницу, ночью, я вдруг был разбужен Фульком Тальефером, который стоял передо мной и готовился пронзить меня своей неотразимой шпагой. Я перекрестился. Призрак исчез в дыму, но я все-таки почувствовал удар, такой же, какой получил в оружейной, и мне точно так же показалось, что кровь полилась из моей раны. Я хотел встать с постели и позвать на помощь, но не мог и оставался в этом мучительном состоянии до пения первых петухов. Тогда я опять заснул, но сном беспокойным. На другой день я был болен, и мое физическое и нравственное состояние могло внушить сострадание даже смертельному врагу.С того времени роковое видение посещает меня каждую неделю. Напрасно дал я обет не обнажать шпаги в пятницу даже для отмщения смертельной обиды, даже в случае законной обороны! Этой клятве, кавалер, изменил я сегодня, к моему несчастью, может статься!.. Напрасно также призывал я на помощь религию, исполнял строгие обряды набожности, которая в глазах многих покажется преувеличенной. Все это было бесполезно; моя жизнь – продолжительная мука, и если я еще не положил добровольно конца этой печальной жизни, которая тяготит меня, так потому только, что не хочу нарушить божественный закон, говорящий человеку: «Не поднимай на себя преступной руки твоей!»Теперь вы знаете все, кавалер, теперь вы должны понять, почему мрачная и глубокая грусть положила неизгладимую печать на лице моем…– Да, конечно! – отвечал Рауль. – Да, конечно, я понимаю все и жалею вас от всей души!– Что вы думаете о том, что случается со мной?..– Вы позволите мне быть откровенным с вами?..– Не только позволяю, но даже прошу вас убедительно.– Я сомневаюсь в существовании привидений, преследующих вас так жестоко.– Как? – вскричал дон Реймон. – Как?! Вы сомневаетесь в моем слове!..– О! В вашем слове я не сомневаюсь нисколько, – отвечал Рауль. – Наверное, вы искренни и действительно видели все то, что рассказали мне, но я не могу верить свидетельству ваших чувств…– Итак, вы думаете, что это какая-нибудь галлюцинация с моей стороны?..– Признаюсь.– Вы думаете, что мое воображение, пораженное кровавым результатом моего поединка на улице Стретта и последними словами моего противника, само создало призраки, осаждающие меня!..– Без сомнения.– Вы думаете, наконец, что каждую пятницу меня давит кошмар, а не видение посещает меня?– Да, я так думаю, – сказал кавалер.– Смотрите же и не сомневайтесь более! – прошептал дон Реймон.Как ни был закален Рауль против всех душевных волнений, но он почувствовал легкую дрожь, услышав эти слова. Ему показалось, что он увидит кровавый труп Фулькера или фантастический, закованный в железо призрак страшного сенешаля. Но взор его тотчас обратился на дона Реймона и он понял смысл слов, произнесенных последним. Командор распахнул свою рубашку.– Посмотрите! – повторил он, указывая на свою открытую грудь.Рауль подошел и увидел дюйма на два пониже сердца знак, который не был ни раной, ни шрамом, а чем-то вроде темно-красного пятна, узкого и длинного, очень похожего на отверстие раны, сделанной шпагой.– Видите? – спросил дон Реймон.– Да, – отвечал Рауль, – но я не понимаю, что это…– Этот знак, – продолжал командор, – сделан шпагой сенешаля, которая поразила меня в ту минуту, как пробила полночь… Через два часа этот знак исчезнет… Ну, теперь, когда вы сами его видели, сомневайтесь, если можете…Рауль не отвечал: он не мог опровергать того, что было очевидно, но точно также не хотел допустить и того, что было в рассказе командора сверхъестественного. Он решился молчать.Дон Реймон сказал:– Теперь, мне остается только поблагодарить вас за гостеприимство, которое вы оказали мне в эту ночь, и за благосклонное внимание, с которым вы слушали мою печальную историю. Квартира моя в двух шагах отсюда, и я прощусь с вами, кавалер.У Рауля не было лишней постели, которую он мог бы предложить командору, и потому он не удерживал дона Реймона, но все-таки хотел непременно проводить его до дверей дома.Они расстались, обменявшись взаимными уверениями в дружбе и преданности. Рауль вернулся домой через тайный проход и пошел прямо в комнату Жанны.Молодая женщина не спала. Она ждала Рауля, и отсутствие его казалось ей нескончаемым. Это ожидание, присоединившись к испугу и волнениям того вечера, разгорячило ее кровь и придало совершенно новый оттенок цвету ее лица и блеску глаз. Жанна сияла красотой истинно божественной, и Рауль был ослеплен. Он сел возле кровати жены, взял прелестную руку, протянутую к нему, и сказал:– Жанна, милое дитя, я был сегодня очень строг с вами, не правда ли?– Вы находите? – спросила Жанна со сладостной и очаровательной улыбкой, с оттенком легкой грусти.– Да, – отвечал Рауль, – строг и несправедлив, потому что проступок, в котором я упрекал вас, неосторожность, которая расстроила меня, сделаны вами от избытка любви…– Ты это понимаешь… – прошептала молодая женщина с живейшей радостью.– Да, понимаю, бедное дитя, вы ревновали…– Рауль! Рауль! скажи мне, что я была не права?.. скажи мне, что ты меня любишь… что ты любишь только меня, что ты меня не обманывал! – вскричала Жанна с лихорадочной восторженностью.– Конечно, ты была не права! – воскликнул Рауль, страстно прижав к губам обе руки жены. – Точно так же, как и то, что ты – самое прелестное создание на свете, ты также и самое обожаемое!.. Мысль о другой любви (хотя бы даже и на один час) не может войти в то сердце, в котором ты царствуешь, и твои ревнивые подозрения доказывают только несправедливую недоверчивость.– Однако, – прошептала Жанна, – эта женщина… Она…– А! ты еще не убедилась! Эта женщина, эта Антония Верди не должна внушать тебе никакого подозрения… Клянусь тебе Богом и нашей любовью, что я ее не знаю, даже никогда не видал…– Если так, то зачем ты занимаешься ею?..– Ты хочешь, чтобы я тебе сказал?– Я не требую, но умоляю.– Я имею все причины подозревать, что Антония Верди принадлежит к полиции регента, а так как эта самая полиция разыскивает меня вследствие того мнимого заговора, о котором я уже говорил тебе, то интересы мои требуют разузнать все, касающееся Антонии Верди самым подробным и точным образом.Объяснение это вовсе не было ясным, но Жанна хотела убедить себя и почувствовала, что доверие и радость возродились в ее сердце.Все было забыто, и медовый месяц снова засиял для молодых супругов. Часть вторая. ЭМРОДА И К I. Сын браконьера Если нам удалось пролить хотя бы некоторый интерес на первые главы нашего рассказа, если нашлись благосклонные и невзыскательные читатели, которые следовали за нами до сих пор, то они, без всякого сомнения, должны были не раз спрашивать себя, что за человек этот Рауль де ла Транблэ, до сих пор такое таинственное и загадочное лицо.Мы видели, что он располагает баснословными сокровищами, что он переписывается с регентом и носит с собой пропуск, данный принцем и написанный в таких выражениях, которые показывают самую высокую милость. Мы видели, что он дрожит за эту милость, которой, по его мнению, могло лишить его чародейство молодой итальянки. Мы видели, наконец, что он посредством обмана соединился с бедной Жанной, и слышали, как он признался маркизу де Тианжу в том, что он уже женат.Нам кажется, что наконец настала минута рассказать читателям историю прошлой жизни нашего героя и объяснить все то, что казалось до сих пор таинственным. Впоследствии мы свяжем, как сумеем, нити, на минуту разорванные, нашего рассказа.Лет за двадцать до той эпохи, в которую происходят рассказанные нами происшествия, в Пикардии находился старый замок, носивший название Ла-Транблэ. Этот замок, расположенный в нескольких лье от Амьена и на небольшом расстоянии от деревушки Кенуа, по справедливости знаменитой тем, что она была родиной самого великого живописца царствования Людовика XIV, бессмертного Лесюера, этот замок, говорим мы, обязан был своим названием довольно обширному лесу, состоявшему почти исключительно из осин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54