https://wodolei.ru/catalog/accessories/zerkalo-uvelichitelnoe-s-podstvetkoj/
– Вспомни Лазаря… – снова начал было Иисус, но Иуда почувствовал приступ тошноты и пошел вперед, сплевывая.
Марфа зажгла светильник и Лазарь отнял ладонь от глаз: свет все еще тревожил его. Петр взял за руку Матфея и уселся вместе с ним у светильника. Почтенная Саломея нашла клубок черной шерсти и принялась сучить нить, размышляя о сыновьях. Боже, когда же, наконец, наступит день, в который на волосах их заблистает золотая лента и все Геннисаретское озеро будет принадлежать им…
А Магдалина спускалась вниз по тропинке. Учителя все не было, и печаль ее была столь велика, что уже не умещалась в доме, и потому она ушла оттуда: кто знает, может быть, ей посчастливится встретить любимого? Сидя на корточках во дворе, ученики искоса поглядывали на ворота и молчали. Гнев все еще бурлил в них. В доме стояла полная тишина, не было слышно ни звука. Обстановка была самая что ни на есть благоприятная для Петра, которому давно уже не терпелось глянуть, что записывает по вечерам в свой свиток мытарь. После сегодняшней ссоры терпение его иссякло: он должен знать, что там говорится о нем. Бессовестный народ эти писаки, с ними нужно быть начеку, а то, чего доброго, выставят тебя посмешищем перед грядущими поколениями. Пусть только мытарь попробует сделать что-то в этом роде – все его рукописи и тростинки сегодня же вечером полетят в огонь. Поэтому Петр вкрадчиво взял Матфея под руку, и они опустились рядышком на колени у светильника.
– Будь добр, Матфей, почитай, – попросил Петр, – Мне, видишь ли, хотелось бы знать, что ты пишешь про Учителя.
Матфею было приятно слышать такие слова. Он молча вынул из-за пазухи рукопись, разложил ее на вышитом женском платке, который подарила ему Мария, сестра Лазаря, бережно развернул, словно какое-то раненое живое существо раскрыл и, размеренно покачиваясь, собрался с духом и то речитативом, то нараспев стал читать:
«Родословие Иисуса Христа, Сына Давидова, Сына Авраамова. Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова. Иаков родил Иуду и братьев его, Иуда родил Фареса и Зару…»
Петр слушал, закрыв глаза. Поколения еврейского народа проходили перед ним: четырнадцать поколений, от Авраама до Давида и от Вавилонского пленения до Христа, четырнадцать поколений. – Что за народ, рать несметная, бессмертный народ! Великое счастье, великая гордость быть одним из евреев! Петр прислонил голову к стене и слушал: миновали поколения, пришли времена Иисуса – он слушал. Сколько чудес свершилось, а он о них даже не ведал! Итак, родился Иисус в Вифлееме, а отцом его был не плотник Иосиф, но Святой Дух, и три волхва пришли поклониться ему. А что за слова принес ему с неба голубь при Крещении? Даже он, Петр, не слышал этих слов – так кто же сообщил их Матфею, который и вовсе при том не присутствовал? Мало-помалу Петр перестал различать отдельные слова, он слышал только музыку, убаюкивающую, монотонную, печальную, и сон незаметно овладевал им… И уже во сне музыка и слова стали слышны совершенно отчетливо. Каждое слово представлялось ему гранатом, похожим на те гранаты, которые год назад ел он в Иерихоне. Гранат раскрывался, и оттуда вылетали то языки пламени, то крылатые ангелы с трубами…
И вдруг среди великого наслаждения сном послышался шум и радостные голоса. Петр встрепенулся и увидел перед собой Матфея, который все читал, держа свиток на коленях. Петр вспомнил, где он находится, устыдился, что уснул, бросился к Матфею, обнял его, поцеловал в губы и сказал:
– Прости, брат Матфей, но слушая тебя, я вошел в Рай.
На пороге появился Иисус, а за ним – сияющая от радости Магдалина. Ее глаза, губы и открытая шея пылали огнем. Иисус увидел, как Петр обнимает и целует мытаря, и лицо его просветлело.
– Вот Царство Небесное! – сказал он, указывая на эти объятия.
Затем он подошел к Лазарю. Тот попытался было подняться, но кости его затрещали. Боясь, как бы они вовсе не сломались, Лазарь снова принял прежнее положение, вытянул руку, коснулся концами пальцев руки Иисуса. Тот вздрогнул, рука Лазаря была слишком холодна, черна и пахла землей.
Иисус снова вышел во двор, чтобы перевести дух. Этот воскрешенный все еще маялся между жизнью и смертью, Бог все еще не мог одолеть гниение внутри него. Никогда еще смерть не являла свою силу столь явственно, как, в этом воскрешенном. Страх и великая скорбь овладели Иисусом:
Почтенная Саломея, с прялкой под мышкой, подошла к нему и, приподнявшись на цыпочках, тайком прошептала на ухо:
– Учитель…
Иисус склонил к ней голову:
– Слушаю тебя, почтенная Саломея…
– Учитель, когда ты взойдешь на престол, окажи мне одну любезность. Ты ведь видишь, сколько мы сделали для тебя…
– Говори, матушка…
Сердце Иисуса сжалось. «Когда люди наконец поймут, что доброе дело делается не ради вознаграждения?» – подумал он.
– Теперь, когда ты взойдешь на престол, дитя мое, поставь возле себя моих сыновей – справа Иоанна и слева Иакова…
Иисус закусил губу, чтобы не рассмеяться, и потупил взгляд в землю.
– Слышишь, дитя мое? Иоанна справа…
Иисус поспешно вошел в дом, стал возле светильника и увидел Матфея, который все еще держал на коленях развернутый свиток: закрыв глаза, он углубился в прочитанное.
– Матфей, – обратился к нему Иисус. – Дай-ка сюда свиток. Что ты там пишешь? Матфей радостно поднялся и протянул свое сочинение.
– Учитель, я рассказываю грядущим поколениям о житии и деяниях твоих.
Иисус опустился на колени возле светильника и принялся за чтение.
Едва прочитав первые страницы, он вскочил с места и торопливо перелистал страницы, быстро пробегая взглядом по письменам. Лицо его побагровело от возмущения. Матфей смотрел да него, забившись в Угол и в страхе ожидая дальнейшего; Иисус листал и перелистывал написанное и, не в силах больше сдерживаться, встал и с негодованием бросил Евангелие Матфея наземь.
– Что это такое?! – вскричал он. – Ложь, сплошная ложь! Мессия не нуждается в чудесах, он сам есть чудо, и другого чуда ему не нужно! Я родился в Назарете, а не в Вифлееме, никогда и ноги моей не было в Вифлееме! Я не помню волхвов, никогда не бывал в Египте, а слова голубя, якобы сказанные мне, как ты пишешь, при Крещении: «Это сын мой возлюбленный», – откуда они известны тебе? Я и сам не расслышал их как следует, так откуда же ты разузнал их?
– Мне сообщил их ангел, – с дрожью в голосе ответил Матфей.
– Ангел? Какой еще ангел?
– Тот, который приходит ко мне каждый вечер, как только я беру в руку тростинку, склоняется к моему уху и диктует, что я должен писать.
– Ангел? – удивленно переспросил Иисус. – Ты пишешь под диктовку ангела?
Матфей приободрился:
– Да, ангел. Иногда я даже вижу его, а слышу всегда. Уста его прикасаются к моему правому уху, и я чувствую, как крылья обволакивают меня. Я пишу, укутанный крылом ангела. Я не пишу, а записываю то, что он говорит мне. А то как же? Разве стал бы я сам по себе писать обо всех этих чудесах?
– Стало быть, ангел? – снова прошептал Иисус, погрузившись в раздумья.
Вифлеем, волхвы, Египет, «Ты сын мой возлюбленный»… А что если все это – истинная правда? Что если это – высшая ступень истины, доступная одному Богу? Что если то, что мы считаем правдой, Бог считает ложью?
Он умолк, наклонился, бережно собрал с пола брошенные им записи и вручил их Матфею, который снова завернул их в вышитый платок и спрятал на теле за пазухой.
– Пиши так, как велит тебе ангел, – сказал Иисус. – А я уже…
Он так и не договорил.
Между тем ученики окружили во дворе Иуду и принялись расспрашивать, что хотел от Учителя Пилат и зачем вызывал его, но Иуда даже головы не повернул, чтобы взглянуть на них, и, выйдя на улицу, стал у ворот. Ему было противно видеть и слышать их. Теперь он мог разговаривать только с Учителем – страшная тайна объединяла их и отделяла от прочих… Иуда смотрел, как ночь поглощает мир и первые звезды начинают загораться над ним.
«Помоги мне, не дай сойти с ума, Боже Израиля», – мысленно взмолился он.
Встревоженная Магдалина подошла и стала рядом с Иудой. Тог хотел было уйти, но Магдалина схватила ею за край одежды.
– Иуда, – сказала она. – Мне ты можешь смело доверить тайну. Ты ведь знаешь меня.
– Какую тайну? Пилат вызвал его, чтобы предупредить об опасности: Каиафа…
– Нет, не эту, другую.
– Какую еще «другую»? Ты снова запылала огнем, Магдалина, глаза твои стали словно раскаленные угли. Он невесело засмеялся:
– Плачь. Плачь, чтобы погасить их.
Магдалина закусила конец платка, разорвала его зубами.
– Почему он избрал тебя? – тихо спросила она. – Тебя, Иуда Искариот?
Теперь рыжебородый уже разозлился и схватил Магдалину за руку.
– А кого же еще мог избрать он, Мария из Магдалы? Ветрогона Петра? Или глупышку Иоанна? Или, может быть, тебе хотелось, чтобы он избрал тебя – женщину? Я – осколок кремня из пустыни и способен выдержать, потому он и избрал меня!
На глазах у Магдалины выступили слезы.
– Ты прав, я – женщина, слабое, легко уязвимое создание… – тихо сказала она, вошла в дом и уселась, собравшись в комок, у очага.
Марфа накрыла стол для ужина. Ученики пришли со двора и уселись вокруг на коленях. Лазарь выпил куриный отвар, который в жилах его превращался в кровь и придавал ему силы. Воздух, свет, еда постепенно восстанавливали и укрепляли его потрескавшееся тело.
Дверь в соседнюю комнату отворилась, и вошел бледный, словно воздушный призрак, почтенный раввин. Он тяжело опирался о посох священника, потому что ноги уже отказывались держать его тело. Раввин увидел Иисуса и кивнул ему, давая понять, что желает поговорить. Иисус встал, помог раввину сесть и сам сел рядом с Лазарем.
– Мне тоже нужно поговорить с тобой, старче, – сказал Иисус.
– Сегодня я должен пожурить тебя, дитя мое, – сказал раввин, глядя на него со строгой нежностью. – Я говорю об этом открыто, в присутствии всех. Пусть нас слышат женщины, мужчины и Лазарь, который встал из могилы и, должно быть, знает многие тайны. Пусть все слышат и судят нас.
– Что могут знать люди? – ответил Иисус. – Ангел витает в этом доме и слышит все – спросите о том у Матфея. Пусть он и судит. В чем твоя жалоба, старче?
– Почему ты хочешь упразднить Святой Закон? Доныне ты почитал его, как сын почитает престарелого отца, но сегодня поднял перед Храмом свой собственный стяг. Что есть предел для бунта твоего сердца?
– Любовь, старче. Стопы Божьи. Там он уляжется и утихомирится.
– Разве ты не можешь добраться туда в согласии со Святым Законом? Разве ты не знаешь, что гласит наше святое Писание? За девятьсот четырнадцать поколений до того, как Бог сотворил мир, Закон был уже записан. Не на пергаменте, потому как не было еще животных, из шкуры которых изготовляют пергамент. Не на древе, потому как и деревьев еще не было. Не на камне, потому как и камней еще не было. Он был начертан черными языками пламени поверх белого огня на левой длани Господа. В согласии с этим святым Законом Бог и сотворил мир.
– Нет! Нет! – воскликнул Иисус, дав себе волю. – Нет!
Почтенный раввин нежно коснулся его руки:
– Почему ты кричишь, дитя мое?
Иисус покраснел от стыда. Узда выскользнула из дланей его. Он больше не в силах был приказывать собственной душе. Весь он – с головы до ног – был сплошная рана: любое прикосновение, даже самое легкое, заставляло его кричать от боли.
И он закричал. Затем, несколько успокоившись, взял почтенного раввина за руку и сказал уже тише:
– Святое Писание – это листы моего сердца, старче. Все прочие листы я разорвал.
И тут же исправил сам себя:
– Нет, не я… Не я, а пославший меня Бог.
Сидя рядом с Иисусом и касаясь коленями его колен, почтенный раввин чувствовал, как некая раскаленная мощь неудержимо рвется из тела Иисуса, и, когда из от крытого окна вдруг метнулся порыв ветра и погасил светильник, раввин увидел, что Сын Марин стоит во мраке исполненный сияния, словно огненный столб. Он пристально глянул по обе стороны Иисуса, готовый увидеть там Моисея и Илью, но никого не увидел. Иисус одиноко стоял в сиянии своем, касаясь головой камышового потолка и воспламеняя его.
И в то мгновение, когда из уст почтенного раввина готов был сорваться громкий крик, Иисус распростер руки – и возник крест, который лизали языки пламени…
Марфа поднялась, зажгла светильник, все сразу же вернулось на свое место и оказалось, что Иисус сидит, задумчиво склонив голову. Раввин огляделся вокруг: никто не видал ничего в темноте, все мирно устроились вокруг стола, приготовившись к ужину. «Бог держит меня в дланях своих и играет мною, – подумал старик. – Семь ступеней имеет истина, Он то поднимает, то опускает меня с одной ступени на другую, и голова моя идет от этого кругом…»
Иисус не был голоден и потому не стал садиться к столу. Остался на месте и почтенный раввин. Оба они сидели возле Лазаря, который закрыл глаза и казался спящим, но на самом деле не спал, а углубился в раздумья. Что это за сон приснился ему: будто он умер, его закопали в землю, вдруг раздался страшный крик: «Выйди, Лазарь!» Он, как был в саване, сорвался, вышел из могилы – и тут проснулся и оказался закутанным в саван, точь-в-точь как во сне? А может быть, это был не сон? Может быть, он и вправду спускался в потусторонний мир? Почтенный раввин склонился к Иисусу:
– Зачем ты вытащил его из могилы, дитя мое?
– Я не хотел делать этого, – тихо ответил Иисус. Не хотел, старче. Когда я увидел, что могильный камень поднимается, мне стало страшно. Я попытался было уйти, но постеснялся и остался там, хотя мне было страшно.
– Я все могу вынести. Все, кроме смрада гниющего тела, – сказал раввин. – Мне довелось видеть и другое страшное тело, которое еще жило, вкушало пищу, говорило, вздыхало, но уже гнило. Это был царь Ирод. Великая грешная душа. Он убил женщину, которую любил, прекрасную Мариамну, убил своих друзей, своих полководцев, своих сыновей. Он завладел целыми царствами, воздвиг башни, дворцы, города и святой Иерусалимский Храм, еще более пышный, чем древний Храм Соломона. Он прочно утвердил имя свое в камне, бронзе, золоте, жаждая бессмертия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68