https://wodolei.ru/catalog/shtorky/steklyannye/
Эта напасть продолжалась уже много лет, и у Марии, хоть и была она матерью, иссякло терпение. Теперь, видя, что сын лежит на пороге лицом вниз, а по его лбу струится кровь, она застыла без движения. Только глубокий стон вырвался у нее из самого сердца.
Но причиной тому был не сын, а ее собственная участь. Жизнь ее переполнилась горем. Несчастной была она в замужестве, несчастной была и в материнстве, овдовев еще до вступления в брак и став матерью, лишенной сына. Она старела, и все больше седых волос появлялось у нее с каждым днем. Она старела, так и не познав молодости, не познав мужнего тепла, чуждая наслаждения и гордости замужней женщины, чуждая наслаждения и гордости матери. Плач был уже не властен над ее глазами. Все слезы, отпущенные на ее долю Богом, она уже выплакала и теперь смотрела на мужа и на сына только сухими глазами. И если ей еще иногда случалось заплакать, то плакала она только весной, оставаясь наедине с собой, когда видела, как зеленеют поля, и чувствовала благоухание цветущих деревьев. Но в такие часы горевала она не о муже и не о сыне, а о своей загубленной жизни.
Юноша поднялся и краем одежды вытер кровь. Обернувшись, он увидел сурово взиравшую на него мать и рассердился. Он хорошо знал этот ничего не прощавший ему взгляд, знал эти сжатые, полные горечи губы. Он больше не мог терпеть этого. У него уже не было сил оставаться в одном доме со старым паралитиком, безутешной матерью и жалкими повседневными указаниями:
«Ешь! Работай! Женись! Ешь! Работай! Женись!»
Мать разжала сомкнутые уста.
– Иисусе, – произнесла она с упреком, – с кем ты снова спорил сегодня на рассвете?
Сын закусил губы, чтобы тяжкое слово не сорвалось с них, распахнул дверь, и внутрь дома вошло солнце, а вместе с ним – пыльный, горячий воздух пустыни. Он утер со лба пот и кровь, снова подставил плечо под крест и молча поднял его.
Мать пригладила ладонями рассыпавшиеся по плечам волосы, убрала их под платок и шагнула к сыну. Но, разглядев его на свету, она вздрогнула от неожиданности: лицо юноши менялось непрерывно, словно текучая вода! Каждый день она видела его как бы впервые, каждый день в его глазах, на челе, на устах она встречала какой-то неведомый свет, встречала улыбку, то сатанинскую, то исполненную печали, встречала ненасытимое озарение, скользившее по челу, по подбородку, по шее и поглощавшее его целиком. А сегодня в его очах полыхали два огромных черных огня.
Она чуть было не закричала в испуге: «Кто ты?» – но сдержалась.
– Дитя мое, – сказала Мария, и губы ее дрогнули. Она умолкла и ожидала, желая убедиться, действительно ли этот человек – ее сын. Обернется ли он, чтобы взглянуть на нее, заговорить с ней?
Он не обернулся. Рывком взвалил крест на спину и решительно шагнул через порог.
Прислонившись к дверному косяку, мать смотрела, как он поднимается вверх, легко ступая по камням мостовой. Боже! Откуда вдруг столько силы?! Словно не крест был у него на плечах, а два крыла, возносившие его ввысь.
– Господи Боже, – прошептала в смятении мать. – Кто это? Чей он сын? Он не похож на своего отца, ни на кого не похож. Каждый день он меняется. Он не один, он – это целое множество… Я схожу с ума…
Она вспомнила, как однажды вечером держала его у груди, сидя в маленьком дворике рядом с колодцем. Было лето. Вверху свисали с лоз гроздья винограда. Нововрожденный младенец сосал грудь…
И пока он сосал грудь, Марию одолел сон. Это длилось всего какое-то мгновение, но она успела увидеть сновидение, дивное своей необъятностью.
Ангел на небе держал звезду, свисавшую у него с руки, словно фонарь, и двигался вперед, освещая лежавшую внизу землю. И была во мраке дорога, залитая светом и сверкавшая, словно молния, множеством искр, которые перекатывались и гасли у нее под ногами… Очарованная, смотрела она на все это, спрашивая себя, куда ведет эта дорога и почему она оканчивается у ее стоп. А затем подняла глаза вверх и что же увидела там? Звезда остановилась прямо у нее над головой. Тогда вдали, на сверкающей звездами дороге, показались три всадника. Три золотых венца сверкали у них на кудрях. Всадники на мгновение остановились, посмотрели на небо и, увидев, что звезда перестала двигаться, сразу же все вместе пришпорили коней и поскакали вперед. Теперь Мария четко различала их лица. Средний из всадников был безусый белокурый юноша, прекрасный, словно белая роза. Справа от него скакал желтокожий мужчина с черной-пречерной остроконечной бородой и раскосыми глазами, а слева – арап с белоснежными курчавыми волосами, золотыми серьгами в ушах и сверкающими белыми зубами. И едва мать успела разглядеть их и прикрыть сыну глаза от слепящего сияния, как три всадника подъехали, спешились и опустились перед ней на колени, а ребенок оставил грудь и поднялся на ножки, став на колене у матери.
Первым приблизился белый царевич. Он снял с кудрей венец и смиренно положил его к ножкам младенца. Затем преклонил колени черный, который достал из-за пазухи пригоршню рубинов и изумрудов и, исполненный нежности, стал рассыпать их над детской головкой. Последним протянул руку желтый, положив к ножкам младенца на забаву ему пучок длинных павлиньих перьев… Младенец разглядывал всех троих, улыбался им, но так и не протянул ручонки к дарам…
Вдруг три царя исчезли, и появился пастушок в одежде из овечьих шкур. В руках у него была глиняная миска с теплым молоком. Младенец же, едва увидел пастушка, стал танцевать на материнском колене, опустил личико в миску и жадно, с наслаждением принялся пить молоко…
Прислонившись к дверному косяку, мать вновь мысленно пережила то необъятное сновидение и вздрогнула. Какие надежды подавал ее единственный сын, чего только не пророчили ей гадалки, как смотрел на него сам почтенный раввин, когда, раскрыв над головкой младенца Писания, читал Пророчества, как разглядывал его грудь, глаза, стопы его ножек, отыскивая знаки! Но – увы! – с течением времени ее надежды рушились, сын вступил на дурной путь и все дальше удалялся от пути человеческого.
Она поплотнее закуталась в платок, закрыла дверь на засов и тоже стала подниматься вверх, чтобы посмотреть, как будет происходить распятие, и тем самым скоротать время.
Глава 4
Мать все шла и шла, желая поскорее войти в толпу и затеряться в ней. Впереди раздавались пронзительные крики женщин, позади – тяжелое, злобное дыхание немытых, взлохмаченных, босых мужчин со спрятанными на груди ножами, еще дальше шли старики, а уже за ними – хромые, слепые, калеки. Земля трескалась под ногами идущих людей, пыль вздымалась столбом, в воздухе стояло зловоние, а сверху уже начинало припекать солнце.
Какая-то старуха обернулась, увидела Марию и выругалась. Две соседки отвернулись и сплюнули, словно защищая себя от сглаза, а недавно вышедшая замуж женщина подобрала в ужасе одежды, чтобы мать распинателя, проходя мимо, ненароком не коснулась их.
Мария вздохнула и плотнее закуталась в лиловый плащ, из-под которого теперь были видны только ее горестно сжатые уста и исполненные страдания миндалевидные глаза. Она шла в полном одиночестве, спотыкаясь о камни, спешила затеряться, исчезнуть в толпе. Вокруг слышался ропот, но сердце ее словно окаменело, но она продолжала идти. «Сыночек мой, родимый мой, до чего дошел!» – думала она и, чтобы не разрыдаться, закусила конец платка.
Она догнала толпу, прошла мимо мужчин туда, где были женщины, затерялась среди них и прикрыла уста ладонью: теперь уже были видны только глаза, и никакая соседка не смогла бы узнать ее. Мария успокоилась.
Вдруг сзади раздался крик, мужчины ринулись вперед, прокладывая себе дорогу среди женщин, подступили к крепости, где томился в заточении Зилот, и торопливо принялись ломать ворота, чтобы освободить его. Мария оказалась оттесненной в сторону, укрылась под сводчатой дверью и наблюдала оттуда за происходящим. Длинные засаленные бороды, длинные засаленные волосы, покрытые пеной губы. Почтенный раввин, взобравшийся на плечи верзиле дикого вида, размахивал воздетыми к небу руками и кричал. Что он кричал? Мария напрягла слух.
– Верьте, дети мои, в народ израильский! – услышала она. – Ну-ка, все вместе вперед! Не бойтесь! Рим – лишь дым, Бог дунет и рассеет его! Вспомните Маккавеев, вспомните, как они изгнали и посрамили миродержавных эллинов, – и мы так же изгоним и посрамим римлян. Един Господь Всемогущий, и Он есть наш Бог.
Боговдохновенный, раввин подпрыгивал, танцуя на широких плечах верзилы. Бежать самому у него уже не было сил, он был стар, посты, покаяния и великие надежды, истощили его тело, и потому исполинского роста горец схватил старика и бежал впереди толпы, размахивая им, словно знаменем.
– Эй, Варавва! – кричали люди. – Смотри не урони его!
Но верзила беспечно поднимал, да еще и подбрасывал сидящего у него на плечах старца и двигался вперед.
Люди взывали к Богу, воздух над их головами накалился, взметнулись искры, мешая небо и землю. Разум у людей помутился. Этот мир, сотворенный из камней, растений и плоти, распался, стал прозрачным, а за ним явился другой мир, сотворенный из огней и ангелов.
Иуда взметнулся, простер руки, сорвал у Вараввы с плеч почтенного раввина, рывком усадил его себе на плечи и заревел:
«Сегодня! Не завтра – сегодня!»
И сам раввин загорелся и запел своим высоким, замирающим, голосом победный псалом, подхваченный всем народом:
– Народы окружили меня: во имя Бога да рассею я их! Народы осадили меня: во имя Бога да рассею я их! Они окружили меня роем осиным: во имя Бога да рассею я их!
Но когда они пели и мысленно сокрушали народы, прямо перед ними, в самом сердце Назарета, круто встала мощностенная, квадратная, о четыре угла, о четыре башни, с четырьмя огромными стальными орлами твердыня вражеская – крепость. Там, внутри, на каждом шагу обитал Демон: высоко на башнях – желто-черные, несущие орлов стяги Рима, ниже – кровожадный центурион Назарета Руф со своим войском, еще ниже – кони, псы, верблюды, невольники, а в самом низу – брошенный в глубокий безводный колодец, заросший, лишенный вина и женщин мятежный Зилот. Стоит ему только вскинуть голову, и все эти проклятые нагромождения над ним: люди, невольники, кони, башни – все это рухнет. Так вот всегда в глубокие подземелья беззакония упрятывает Бог слабый, попранный презрением крик о справедливости.
Этот Зилот был последним потомком великого рода Маккавеев. Бог Израиля простер над ним длань свою и уберег этот святой посев от исчезновения. Сорок юношей обмазал смолою однажды ночью старый царь Ирод окаянный и поджег их, словно факелы, потому как повергли они долу золотого орла, которого царь-изменник Иудеи воздвиг на притолоке неоскверненного дотоле Храма. Сорок один человек принимали участие в заговоре – сорок удалось схватить, но предводитель ускользнул: Бог Израиля схватил его за волосы и спас. Этим тогда еще безусым храбрецом и был Зилот, правнук Маккавеев. С тех пор он годами рыскал в горах, борясь за свободу той земли, которую Бог даровал Израилю. «Один только Адонаи – владыка наш, – провозглашал он. – Не платите податей земным властителям, не позволяйте идолам в орлином подобии осквернять Храм Божий, не закладайте тельцов и агнцев в жертву тирану императору. Один только есть Бог – наш Бог, один только есть народ – народ Израиля, один только есть плод на древе земном – Мессия!»
Но нежданно Бог Израиля отнял простертую над ним длань свою, и центурион Назарета Руф схватил его. Крестьяне, ремесленники, хозяева собрались отовсюду из окрестных селений, пришли рыбаки с Геннисаретского озера. Изо дня в день кружил теперь по домам и рыбачьим ладьям, доносясь и до путников на дорогах, неясный, подозрительный, двусмысленный слух. Бывало, говорили: «Зилота распинают. И ему тоже пришел конец», а бывало: «Возрадуйтесь и возликуйте, братья! Пришел избавитель, берите же пальмовые ветви и ступайте все вместе в Назарет приветствовать его!»
Прочтенный раввин на плечах рыжебородого приподнялся в коленях, простер руку в направлении крепости и снова возопил:
– Он пришел! Пришел! Мессия стоит на дне колодца и ожидает. Кого же он ожидает? Нас, народ израильский! Вперед, сломайте ворота и избавьте Избавителя, а он избавит нас!
– Во имя Бога Израиля! – яростно зарычал Варавва и поднял топор.
Народ взревел, заколыхались спрятанные на груди ножи, стайки детей схватились за пращи, и все ринулись вслед за Вараввой на железные ворота. Глаза людей были ослеплены обильным светом Божьим, и никто не видел, как приоткрылась низкая калитка и оттуда вышла, вытирая полные слез глаза, бледная, как полотно, Магдалина. Душа ее скорбела о смертнике, и потому она пустилась ночью в колодец, чтобы дать ему насладиться последней радостью – самой сладостной, какую только может дать этот мир. Но смертник состоял в суровом ордене зилотов и дал клятву не стричь волос, не прикасаться к вину и не спать с женщиной до тех пор, пока не будет избавлен Израиль. Всю ночь Магдалина просидела напротив, смотря на него, а он, пребывая где-то далеко, смотрел сквозь черные женские волосы на Иерусалим, но не на нынешний – женщину, пребывающую в покорстве и блуде, а на грядущий Иерусалим: святую, с семью триумфальными крепостными вратами, с семью ангелами-хранителями, с семидесятые семью народами всего мира, простершимися ниц пред ее стопами. Смертник касался дарующей свежесть груди той женщины, которая есть грядущий Иерусалим, и смерть исчезала, мир полнился наслаждением, становился округлым, заполнял его любовно изогнутые ладони. Он сомкнул глаза, держа в объятиях грудь Иерусалима и думая только об одном – о Боге, дико заросшем, лишенном вина и женщин Боге Израиля. Всю ночь держа у себя на коленях возлюбленную Иерусалим, он воздвигал этот град в сердце своем таким, каким желал его, – не из ангелов и облаков, но из людей и земли, дающее тепло зимой и прохладу летом Царство Небесное.
Почтенный раввин увидел, как из крепости выходит его бесчестная дочь, и отвернулся. Она была великим позором его жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68