..
Между тем граф, собравшись с мыслями, вновь заговорил:
– Итак, Фернандо де Уэльва. Принц Кастилии, наследник престола, преступник. На его совести смерть Рикарда. Он не только собирался убить моего сына, он хотел опозорить его, взвалить на него чужие грехи – а сам остался бы незапятнанным... Ему нет места на этом свете, он должен умереть! – Клавдий Иверо снова подался вперед и даже чуть привстал. Его горящий взгляд, казалось, буравил Эрнана насквозь. – Господин де Шатофьер, отдайте мне этого ублюдка! Если мне не суждено будет расквитаться с графом Бискайским, то я хоть отомщу другому негодяю. Ради всего святого, заклинаю вас – отдайте мне принца Фернандо! Я не могу допустить, чтобы он покинул эти стены живым. Это будет надругательством над памятью моего сына – пусть и не очень светлой, но все же... Граф, вы не можете, вы не должны отказать мне! Всю ответственность я беру на себя. В конце концов, вы в моем замке, воинов у меня гораздо больше, чем у вас, и если возникнет необходимость, я велю арестовать всех кастильских гвардейцев. Если вы сочтете нужным, я для вида арестую и вас с графом д’Альбре. Вам никто не станет вменять в вину, что вы по доброй воле уступили мне принца – ибо сила на моей стороне. В худшем случае, король Альфонсо обвинит вас в излишней доверчивости – в том, что вы положились на мое гостеприимство.
Эрнан покачал головой:
– В принятии столь радикальных мер нет необходимости, дон Клавдий. Кастильский король исполнен решимости казнить своего брата – но для этого нужно раздобыть неопровержимые доказательства его вины.
– Так ведь они есть. У княжны... то бишь у графини Бискайской.
– Увы, она знает слишком мало. Вот если бы... – тут Эрнан умолк, словно не решаясь закончить свою мысль.
– Ну!
– Другое дело, если Фернандо де Уэльва сам сознается в своих преступных замыслах. Если заставить его это сделать.
– И каким же образом?
Эрнан в деталях изложил свой план действий.
– Хорошо, – кивнул Клавдий Иверо, выслушав его. – Это меня вполне устраивает. Я сейчас же дам соответствующие распоряжения. Вот только... А если Фернандо ни в чем не признается?
– Тогда я скажу дону Альфонсо, что был вынужден уступить вам. Ведь сила действительно на вашей стороне. Надеюсь, что в таком случае вы подтвердите этот факт в письме к королю.
– Можете не сомневаться, граф. Я же с самого начала предлагал взять всю ответственность на себя... Ладно. Так или иначе, но преступник не избежит заслуженного наказания. И тогда останется лишь граф Бискайский... а также Маргарита, – неожиданно для Эрнана добавил Клавдий Иверо и глаза его вновь сверкнули. – Ведь на самом деле она погубила Рикарда... Но ее пусть покарает Господь.

После беседы с графом Иверо Эрнан возвратился в свои покои и сразу же вызвал к себе лейтенанта кастильских гвардейцев. Это был сорокапятилетний солдат с пышными, тронутыми сединой усами и суровым, непроницаемым лицом верного служаки, который пользовался безграничным доверием как Фернандо IV, так и Альфонсо XIII.
– Господин де Сальседо, – сказал ему Шатофьер. – Вы, конечно, знакомы с распоряжением короля во всем подчиняться мне?
– Да, сударь. Ваш слуга еще вчера предъявил мне это распоряжение. Кроме того, я получил от его величества письмо, содержащее аналогичные указания.
– Это очень хорошо, что у вас нет никаких сомнений, поскольку следующее мое распоряжение может явиться для вас неожиданностью. Поэтому важно, чтобы вы полностью доверяли мне.
– Я целиком доверяю вам, сударь. В письме его величества было сказано, что вы наделены чрезвычайными полномочиями.
– Тем лучше. – Эрнан взял со стола свиток, скрепленный большой королевской печатью и передал его лейтенанту. – Вот, ознакомьтесь с указом короля.
Лейтенант развернул свиток и принялся читать. По мере того, как глаза его пробегали все новые и новые строки, челюсть его все больше отвисла; казалось, еще немного, и она грохнется наземь.
– Убедитесь, что подпись и печать подлинные, – спустя минуту добавил Шатофьер.
Спохватившись, лейтенант закрыл рот, громко лязгнув зубами, и поднял на Эрнана обалделый взгляд.
– Вне всякого сомнения, сударь, подпись и печать королевские. Весь текст указа его величество написал собственноручно.
– И вы готовы беспрекословно повиноваться мне во исполнение сего указа?
– Да, сударь, готов, – не колеблясь, ответил лейтенант. Лицо его опять стало спокойным и невозмутимым. Двадцать лет на службе у Фернандо IV приучили старого гвардейца философски относится к любым неожиданностям. Он привык слепо подчиняться королевской воле и не задавать лишних вопросов.


ГЛАВА LXIV. ЕЛЕНА ИВЕРО

В то время, как Эрнан имел разговор с графом Иверо, у Гастона тоже была аудиенция – но куда более приятная.
Молоденькая горничная, некогда служившая у Изабеллы Арагонской, провела его в небольшую уютную комнату, обставленную под дамский будуар. Шепотом велев ему ждать здесь, она тотчас удалилась; ее осторожные шаги сопровождались лишь еле слышным шуршанием юбок.
«Конспираторша», – ухмыльнулся Гастон, вспоминая, как они украдкой пробирались темными переходами, и горничная то и дело вздрагивала и бледнела от страха, заслышав где-то вдали малейший шорох. Должно быть, это все из-за графини, решил он. Скорее всего, это она, а не граф, держит домашних в ежовых рукавицах и принуждает их носить траур.
Вскоре в комнату вошла княжна Елена. Она молча поцеловала Гастона в щеку, усадила его в кресло, а сама устроилась на низеньком диване напротив него. На ней было домашнее платье розового цвета, надетое поверх одной только ночной рубахи без каких-либо нижних юбок; оно плотно облегало ее гибкий стан, подчеркивая соблазнительные линии ее ладно скроенной фигуры. Будучи закоренелым циником, Гастон ни на мгновение не усомнился, что, надевая это платье, она рассчитывала на вполне определенный эффект.
– А мне раньше казалось, что ты не любишь яркие тона, – произнес он, первым нарушая затянувшееся молчание.
– А-а! – сказала Елена, взглянув на свое платье. – Это я в знак протеста, мне уже до смерти надоели траурные одежды. Так и хочется взвыть волком от всей этой тоски. Мне и без того горько: как подумаю, что Рикарда больше нет в живых, комок в горле застревает, а тут еще траур – черные одежды, мрачные лица, приглушенные голоса, скорбные взгляды... Жуть!... По-моему, это кощунство – выставлять свое горе напоказ, но мою маму не переубедишь. Она как втемяшет себе что-то в голову, так будет стоять на своем до конца. Три месяца – и точка, ни днем меньше. Не понимаю, с чего мама взяла, что траур надлежит носить ровно три месяца? И все же она молодчина. Видел, как держится!.. А вот папа здорово сдал. Рикард был его любимцем, и после того, как он умер, отца будто подменили. Бедный папа... – Елена вздохнула. – Потому, собственно, я избегаю открытой конфронтации с мамой и ношу этот проклятый траур. Хотя, не в обиду ей будет сказано, я уже давно заметила одну любопытную деталь: самые горькие слезы по покойнику проливают именно те, кто при жизни его не больно жаловал. Вот, к примеру, Маргарита. Да и мама была хороша... Впрочем, ладно. Снова я некстати распустила свой язык. Ты не находишь меня ужасной болтуньей?
– О нет, – живо возразил Гастон, как всегда в таких случаях. – Мне очень приятно слушать тебя, о чем бы ты ни говорила.
Елена обворожительно улыбнулась – хоть и не так жизнерадостно, как в прежние времена.
– Спасибо, ты хороший друг. Однако теперь твоя очередь рассказывать. Что нового на белом свете?
– Ну, во-первых, откопытал король Франции.
– Что-что он сделал?
– Попросту говоря, умер. И сыночка с собой прихватил.
– Как это прихватил?
– Они оба отдали концы. Почти одновременно.
– Погибли?
– Да нет, просто случайное совпадение. Король умер от болезни и позора. Филипп де Пуатье на радостях, что отец его, наконец, умирает, ужрался немецким шнапсом – а это такое проклятущее зелье, скажу тебе, – тут-то его черт и прибрал.
– Фи! – тряхнула головкой княжна. – Какая неприятная история. Да и вообще, смерть, смерть и смерть – только и слышу это слово. Право, можно подумать, что людям больше нечего делать, кроме как умирать
Отчаянным усилием воли Гастон сдержал сокрушенный вздох, готовый было вырваться из его груди.
– Люди не только умирают, – возразил он. – Но и рождаются.
– Маргарита беременна?!
– Нет, не Маргарита. Бланка.
Елена всплеснула руками и даже привстала от неожиданности.
– Да ну! Что ты говоришь?! Ты уверен?
Не особенно стесняясь в выражениях, Гастон вкратце рассказал ей о событиях вчерашнего дня. Для виду Елена укоризненно качала головой, но глаза ее радостно сияли.
– Должно быть, Бланка сейчас на седьмом небе от счастья. В каждом своем письме она писала мне, что очень хочет родить от Филиппа ребенка. Ах, как жаль, что я здесь, а не в Памплоне! Как бы я хотела разделить ее радость.
– Ты очень соскучилась по ней?
– Жутко! С тех пор, как мы расстались, я чувствую себя так одиноко, так неуютно. Ведь Бланка – лучшая из моих подруг. Она исключительная девчонка, я просто обожаю ее... и немного жалею.
– Жалеешь? – удивился Гастон. – Это почему?
– Ей страшно не везет в личной жизни. Сперва ее прочили в жены императору, но выдали за графа Бискайского. Потом этот нищий проходимец, Этьен де Монтини, воспользовался ее отчаянным положением и вскружил ей голову. А теперь вот кузен Красавчик... Нет-нет, против него я ничего не имею. Он замечательный парень, даже слишком замечательный для Бланки. Ей бы кого попроще.
– Боюсь, я не понимаю тебя, Елена.
– А что тут непонятного? Красавчик – давнишняя любовь Бланки; а судя по ее последним письмам она и вовсе помешалась на нем, так его боготворит...
– Он тоже боготворит ее, – заметил Гастон.
– Но долго ли это продлится, вот в чем вопрос. Красавчик непостоянен. Когда-нибудь он все равно охладеет к ней, как бы страстно он ни любил ее сейчас, и тогда Бланку постигнет еще одно разочарование в жизни.
– А вот Шатофьер боится обратного. Он опасается, что Филипп расторгнет свою помолвку с Анной Юлией и женится на Бланке.
Елена изумленно подняла брови:
– Он серьезно?!
– Как нельзя более серьезно. Ты просто не видела, что творится с Филиппом. Он будто сдурел. Таким влюбленным я его никогда не видел... Впрочем, нет, вру, видел. Семь лет назад. Тогда он влюбился в кузину Эрнана по матери – ты же знаешь эту историю, – и женился. Так что все может случиться. Раз он когда-то пошел на поводу у своих страстей, поставив под угрозу свою будущность, то сейчас вполне способен наплевать на все политические расчеты, жениться на Бланке и силой отобрать у Робера Третьего королевскую корону, как это чуть не сделал его отец, когда покойный Робер Второй не согласился по доброй воле выдать за него дочь. Не стоит забывать, что Филипп – настоящий сын своего отца.
– И все-таки я боюсь за Бланку.
Гастон пристально посмотрел ей в глаза и усмехнулся:
– А может, ты просто ревнуешь ее?
Елена покраснела и в смущении опустила глаза.
– Да вы что, все сговорились с Маргаритой?! Что за вздор вы несете, в самом деле!.. Кстати, чуть не забыла. Как поживает моя милейшая кузина? Что у них с Тибальдом?
– Скучать им не приходится, жизнь бьет ключом. А намедни они обменялись рогами.
– Ну, наконец-то! И кому принадлежит пальма первенства?
– Графу. Но Маргарита в долгу не осталась. Вчера она завлекла в свою постель Симона.
– Твоего зятя? Но ведь он, прошу прощения, глупенький.
– Вернее сказать, инфантильный, – уточнил Гастон. – Он еще ребенок, причем ребенок очень милый. Наверное, Маргарита оценила это.
После некоторых размышлений Елена согласно кивнула:
– Возможно, ты прав. Маргариту привлекают либо неопытные юнцы, вроде того же Симона де Бигора или моего несчастного брата, либо закоренелые бабники, как-то граф Тибальд или кузен Красавчик... Другое дело, я, – добавила она и д’Альбре мгновенно уловил в ее голосе кокетливые нотки. – Вот мне больше нравятся зрелые мужчины. К примеру, такие, как ты.
Гастон ухмыльнулся:
– И скольких же зрелых мужчин ты знала?
– Пока ни одного. Но вскоре я намерена наверстать упущенное. И начать думаю с тебя.
– Вот как! – несколько обескуражено произнес он, застигнутый врасплох этим предложением. – Ты...
– Да, – ответила Елена, глаза ее томно заблестели. – Да! Я сама набиваюсь.
– Однако! За эти полтора месяца ты, оказывается, здорово изменилась. Прежде изображала из себя такую целомудренную недотрогу, лишь изредка позволяла мне поцеловать тебя в губы, да и то из чистой шалости. А теперь вот напрямик приглашаешь меня в свою постель. В чем причина такой внезапной перемены?
Елена вздохнула:
– Такова жизнь, Гастон. Это жизнь меня изменила, против моей воли. Я всегда любила Рикарда, любила гораздо сильнее, чем следовало сестре любить брата. Сколько себя помню, я сожалела, что он мой родной брат... Но вот Рикард умер. Я горько оплакивала его, я выплакала по нему все слезы, что у меня были... – Тут она всхлипнула, готовая, вопреки своим же словам, снова разрыдаться.
– Успокойся, Елена, – ласково сказал Гастон. – Не думай о прошлом. Что было, того не вернешь.
С минуту она жалобно смотрела на него, затем отвела взгляд и продолжила:
– После смерти брата я стала наследницей отца. Потеряв человека, которого любила, я обрела независимость, к которой стремилась. Я получила право распоряжаться собой, как мне заблагорассудится. Я не глупышка и не ханжа, отнюдь; девственность никогда не была для меня какой-то самодостаточной ценностью. Но я порядочная девушка, и до поры до времени я придерживалась всех общепринятых правил приличия, зная, как относятся к незамужним девицам, которые путаются с мужчинами. Даже если они самого знатного происхождения, их все равно называют потаскухами!.. Думаешь, мне легко давалось быть святошей при дворе Маргариты? Вовсе нет! Однако я сдерживала себя – пока в этом была необходимость. Теперь, благодаря смерти Рикарда... Видит Бог, как бы я хотела, чтобы не было этого «благодаря»!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81