– У лесника, видать, губа не дура – такой домище себе отгрохал! У него, наверное, целая орава ребятишек.
– Вовсе нет, – вяло возразил Рикард. – Лет двадцать назад, когда еще не был до конца построен Кастель-Бланко, этот особняк служил охотничьей резиденцией Рикарду Наваррскому, отцу графа Бискайского. А лесник здесь новый, у него нет ни жены, ни детей. Сам он родом из Франции...
– Вот как! – перебил его Эрнан. – Значит, раньше Кастель-Бланко принадлежал графу Бискайскому?
– Да. Восемь лет назад король отобрал у Александра этот замок вместе с охотничьими угодьями и подарил его Маргарите на ее десятилетие.
– Понятно...
– И лесник живет один в таком большом доме? – отозвалась графиня. – А как же лесные разбойники?
– Разбойничьих банд здесь нет, – ответил Рикард. – Но время от времени эту усадьбу грабят – правда, все местные крестьяне, и то по мелочам, чтобы не сильно злить Маргариту.
Эрнан слушал его разъяснения и поражался, с какой нежностью Рикард выговаривает имя женщины, которую сегодня ночью собирается убить.
«Кто бы мог подумать, – мысленно сокрушался он, – что можно убивать не только из ненависти, но и из любви! Воистину, пути Господни неисповедимы... Впрочем, пути Сатаны тоже...»
В припадке сентиментальности Эрнану вдруг пришло в голову, а не послать ли ему к черту все политические соображения, немедленно разыскать Маргариту и рассказать ей все – пусть она сама решает, как поступить с Рикардом. Однако он быстро преодолел свою минутную слабость. В конце концов, Филипп его друг и государь, интересы Филиппа – его интересы, и служить ему – его первейшая обязанность...
Тем временем они въехали во двор и приблизились к конюшне, возле распахнутых ворот которой их встречал слуга Эрнана, Жакомо.
– Те люди уже явились, монсеньор, – сообщил он с почтительным поклоном.
– Какие люди? – удивленно спросила Адель.
– Да, Жакомо, что за люди? – Эрнан украдкой подмигнул слуге, давая ему понять, что дама не посвящена в их планы. – И где, кстати, хозяин усадьбы?
– Мастер лесник отправился за хворостом, – сказал чистую правду Жакомо, а дальше принялся импровизировать, приправляя правду вымыслом: – Тут неподалеку был пойман преступник, и из Сангосы прибыли люди, чтобы на месте допросить его.
Адель охнула:
– Преступник? Бог мой!.. Симон, помогите мне. – Опершись на его плечо, она спрыгнула с лошади. – А где эти... эти люди ?
– В подвале, госпожа.
– Они п-пытают его? Но почему не слышно...
– Его еще не допрашивали, госпожа. Но если и будут пытать, криков вы не услышите. Под домом не подвал, а настоящее подземелье. Некогда Рикард Наваррский, наследник престола, устроил там пыточную камеру, где тайком мордовал схваченных врагов и своих слуг, заподозренных в измене. Жуткий был тип, отец нынешнего графа Бискайского. Там, в той камере, я такие инструменты видел!..
Графиня вздрогнула и прижалась к Симону.
– Очень интересно, – сказал Эрнан. – А как ты думаешь, Жакомо, эти люди не станут возражать, если мы спустимся к ним, чтобы взглянуть на преступника?
– Думаю, что нет, монсеньор.
– Только без меня! – Адель брезгливо поморщила нос. – Ненавижу преступников, они так противны!.. Лучше я пойду купаться, пока еще не похолодало. Вы со мной, Симон?
Тот вопрошающе взглянул на Шатофьера. Эрнан улыбнулся ему одними лишь уголками губ и утвердительно кивнул. Симон понял, что на его долю выпало далеко не самое худшее – отвлекать внимание графини.
– Да, Адель. Конечно, я провожу вас.
– А может, искупаемся вместе? – спросила она, уже направляясь вместе с ним к небольшой калитке, выходившей к ручью.
Гастон глядел им вслед, ухмыляясь.
– Наш Симон разгулялся вовсю. Но, надеюсь, хоть одно доброе дело он сделает... вернее, не дело, а будущего графа де Монтальбан. И у меня появится еще один племянник – сын мужа моей сестры.
– Однако ты циник еще тот, – покачал головой Эрнан. Он подождал, пока калитка за Симоном и Аделью затворилась, и обратился к Рикарду, готовый в случае отказа мигом сгрести его в охапку и зажать ему рот: – Так что, виконт, сходим поглядим на преступника?
Рикард понуро кивнул:
– А почему бы и не взглянуть? Ведь я тож... Вот только выпить бы мне...
– Жакомо сейчас все приготовит. А пока идемте, господа, посмотрим на преступника.
Через несколько минут после того, как молодые люди свернули за угол дома, где находился вход в подземелье, у ворот ограды появился мужчина лет шестидесяти с охапкой хвороста в руках. Жакомо быстрым шагом направился к нему.
– Преступника уже привезли, хозяин, – сказал он.
– Да, я видел, – произнес лесник с сильным акцентом. – И пусть господа простят, что я не поспешил приветствовать их. Не шибко мне хотелось встречаться со злодеем.
– Да ничего, ничего. Все в порядке, хозяин.
Лесник тяжело вздохнул:
– Ох, не нравятся мне эти дела, вельми не по нутру. Боюсь, перепадет мне от госпожи, что я без ее позволения...
– Не беспокойся, хозяин, госпожа еще поблагодарит тебя. Ведь бумага у тебя есть – так чего же переживать? Покажешь ее госпоже, когда она потребует. Пойми, ты делаешь ей большую услугу.
– Это я разумею...
– Вот и ладушки, – ухмыльнулся Жакомо, подражая Шатофьеру. – Да, еще одно. Вместе с нами приехал господин с женой, сейчас они купаются в ручье, а когда воротятся, будь так любезен, накорми их, попотчуй тем вином, что я привез, и приготовь им постель. Возможно, они захотят отдохнуть, а то и останутся переночевать.
– О, с этим нет проблем, – заверил его лесник. – За господином с женой я поухаживаю с великой охотностью. Мне приятно будет послужить гостям, которые не имеют никаких жутких дел.
– Им ты скажешь, что мы взяли вино и отправились прогуляться пешком в лесу. Что мы приехали с преступником, они не знают, и не говори им ничего.
– Хорошо, хорошо...
– А если кто-нибудь сюда наведается, ты ни о чем не знаешь.
– Ну, конечно, конечно...
– А также позаботься о наших лошадях, – добавил Жакомо и направился к углу дома, за которым скрылись господа.

А тем временем трое молодых людей вошли в дальнее помещение подвала, которое до жути напоминало самую настоящую пыточную камеру.
В помещении находилось четверо человек. Один из них был Гоше, слуга Филиппа; он сидел за ветхим столом, напротив одетого в черное человека лет тридцати пяти – сорока. На столе стояла початая бутылка вина, три зажженные свечи и чернильница. Перед человеком в черном лежало несколько листов чистой бумаги и полдюжины новых перьев.
В противоположном конце камеры пылал вставленный во вделанное в стену кольцо факел. Рядом, возле жаровни с тлеющими углями, хлопотали двое раздетых до пояса громил, раскладывая на полу зловещего вида инструменты, о назначении которых было нетрудно догадаться.
Завидев вошедших господ, все четверо вскочили на ноги и поклонились.
– Ваша светлость, – сказал Гоше Шатофьеру. – Вот те самые люди, которых мы ждали: младший секретарь управы города Сангосы мэтр Ливорес, а также мастер городской палач с подручным.
– Молодчина, Гоше! – одобрительно произнес Эрнан.
– А где же преступник? – спросил Рикард, тревожно озираясь по сторонам.
– Ну, раз вы уже пришли, господа, – ответил секретарь, – то и его должны вскоре привести.
С этими словами он вопросительно взглянул на Эрнана, но тот притворился, будто не понял его взгляда.
– А вы не скажете, – не унимался Рикард, – в чем состоит его преступление?
– Разве вы не знаете? – искренне удивился мэтр Ливорес. – Впрочем, мне тоже сообщили об этом лишь по приезде сюда. К вашему сведению, сударь, нам предстоит допрашивать преступника, обвиненного в покушении на жизнь ее высочества Маргариты Наваррской.
– О Боже! – в ужасе содрогнулся Рикард. – Как же так!.. Господи помилуй!.. Кто?.. Кто?..
– И этот преступник, – невозмутимо продолжал секретарь, даже не подозревая, как он развлекает этим Шатофьера. – Представьте себе, милостивый государь, этот преступник – не кто иной, как сам господин виконт Иверо.


ГЛАВА XLVIII. В КОТОРОЙ ТИБАЛЬД МИРИТСЯ С МАРГАРИТОЙ И ВСТРЕЧАЕТСЯ СО СТАРЫМ ЗНАКОМЫМ

Спустя час после того, как Тибальд и Маргарита остались вдвоем, отношения между ними значительно улучшились. Вначале они, по требованию принцессы, мчали во весь опор, убегая от обескураженной Бланки и приготовившегося к решительным действиям Филиппа. Потом, замедлив шаг, Маргарита еще немного поупрямилась, но в конечном итоге попросила у Тибальда прощения за вчерашние злые остроты, оправдываясь тем, что сказаны они были спьяну и не всерьез. В первое Тибальд охотно поверил – еще бы! – но в искренности второго утверждения он позволил себе усомниться.
Вместо того, чтобы продолжать оправдываться, Маргарита прибегла к более верному способу убедить своего собеседника, что он несправедлив к ней, – она принялась с выражением декламировать эту злосчастную эпическую поэму, послужившую причиной их ссоры.
Тибальд весь просиял. Его роман в стихах «Верный Роланд» уже тогда снискал себе громкую славу, но тот факт, что Маргарита знала его наизусть, польстил ему больше, чем все восторженные отзывы и похвалы вместе взятые. Когда через четверть часа Маргарита устала и голос ее немного осип, Тибальд тут же перехватил инициативу и был восхищен тем, с каким неподдельным интересом она его слушает.
Так они и ехали не спеша, увлеченно повествуя друг другу о похождениях влюбленного и чуточку безумного маркграфа Бретонского, верного палатина франкского императора Карла Великого. Маргарита первая опомнилась и звонко захохотала:
– Нет, это невероятно, граф! Что мы с вами делаем?
– Насколько я понимаю, декламируем моего «Роланда».
– Слава Богу, что не «Отче наш».
– В каком смысле?
– Вы что, не знаете эту пословицу: «Женщина наедине с мужчиной...»
– Ага, вспомнил! «Не читает ”Отче наш”».
– Ну да. Вот уже солнце садится, а мы все... Да что и говорить! Держу пари, что кузену Красавчику даже в голову не пришло читать Бланке свои рондо.
Тибальд усмехнулся:
– Не буду спорить, принцесса. Потому что наверняка проиграю.
– Бедный Монтини! – вздохнула Маргарита. – Зря он поехал в Рим.
– Это вы о ком?
– О любовнике Бланки... уже о ее бывшем любовнике. Наверное, сейчас он сходит с ума.
– Он ее очень любит?
– Точь-в-точь, как ваш Роланд. Был себе хороший парень, в меру распущенный, в меру порядочный, но повстречал на своем пути Бланку – и все, погиб.
Тибальд снова усмехнулся.
– Да у вас тут все дамы отъявленные сердцеедки, как я погляжу.
– Возможно. Но к Бланке это не относится. Она у нас белая ворона – скромная и застенчивая... Впрочем, ни скромность, ни застенчивость не мешала ей кусать Монтини в постели.
Тибальд нахмурился:
– Постыдитесь, сударыня! У госпожи Бланки есть все основания обижаться на вас. Негоже рассказывать другим то, что она вверила вам по секрету.
– А вот и нет! Она мне этого не вверяла. Мне рассказал кузен Иверо. Как-то во время купания он заметил на плече Монтини сочный синяк от укуса. Так что никаких секретов я не выдаю. Или вы считаете иначе?
Тибальд хранил гордое молчание, хмурясь пуще прежнего.
– Что с вами, граф? – спросила Маргарита. – Если вам не по нутру, что некоторые женщины кусаются в постели, так и скажите... Гм... На всякий случай... Что вы молчите?
– Я думаю, как назвать вашу болтовню.
– И что вы надумали?
– Это копание в грязном белье.
– Да ну! Вы такой стеснительный, господин Тибальд!
– Вы преувеличиваете, госпожа Маргарита. Стеснительность не является моей отличительной чертой. Однако, по моему убеждению, для всякой откровенности существует определенная грань, переступать которую не следует, ибо тогда эта откровенность становится банальной пошлостью.
– Да вы, похоже, спелись с Красавчиком, – с явным неудовольствием произнесла принцесса. – Недели три назад, прежде чем впервые лечь со мной в постель, он...
– Замолчите же вы! – вдруг рявкнул Тибальд; лицо его побагровело. – Как вам не стыдно!
Маргарита удивленно взглянула на него:
– В чем дело, граф? Я что-то не то сказала?
– Вот бесстыжая! – буркнул Тибальд себе под нос, но она расслышала его.
– Ага! Выходит, я бесстыжая! Да вы просто ревнуете меня.
– Ну, допустим... Да, я ревную.
– И по какому праву?
– По праву человека, который любит вас, – ответил он, пылко глядя на нее.
– Ах да, совсем забыла! Ведь в каждом своем письме вы не устаете твердить: прекрасная, божественная, драгоценная – и так далее в том же духе. А из «Песни о Маргарите», которую вы прислали мне в прошлом году, и вовсе следует, что солнце для вас восходит на юго-западе, из-за Пиренеев. Вы что, вправду путаете стороны света?
– Не насмехайтесь, Маргарита. Вы же прекрасно понимаете, что это была поэтическая аллегория.
– Что, впрочем, не помешало вам написать мне этим летом, что вы отправляетесь на свой личный восток, чтобы снова увидеть свое солнышко ясное.
– И опять же я выразился фигурально. Я...
– Ну, и как вы находите свое солнышко? – не унималась Маргарита. – Скажите откровенно, вы не разочарованы?
– Напротив. Оно стало еще ярче, ослепительнее. Оно сжигает мое сердце дотла.
– Однако вы еще не предложили этому солнышку свою мужественную руку и свое горящее сердце.
– А я уже предлагал. В прошлом году. Солнышко ясное помнит, что оно мне ответило?
Опустив глаза, Маргарита промолчала. Щеки ее заалели.
– Вы прислали мне, – после короткой паузы продолжал Тибальд, – большущие оленьи рога, чтобы – как было сказано в сопроводительном письме – немного утешить меня, поскольку настоящие, мужские, наставить мне отказываетесь. Было такое?
– Да, – в смятении подтвердила она. – Так я и сделала.
– Это была не очень остроумная шутка. Но язвительная. – Тибальд пришпорил коня. – В моей охотничьей коллекции хватает оленьих голов с рогами, – бросил он уже через плечо, – и мне ни к чему еще одна пара, даже подаренная вами.
Маргарита также ускорила шаг своей лошади и поравнялась с Тибальдом.
– Не принимайте это близко к сердцу, граф. Я признаю, что тогда переборщила, мне очень стыдно, и.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81