Смеются над ним старейшины или кнута просят? Куда пойдут и кто пойдет? Где та земля, что приготовила яства для голодных?
– Лишь бы с глаз долой, значит?
– Почему – лишь бы с глаз?
– Потому что такой земли нет на всем белом свете, а если и есть, то ее надо брать мечом и сулицей.
– Выслушай, княже, до конца, и ты поймешь: для таких, как наши отселенцы, земля и яства могут найтись. Даже без меча и сулицы. Совет старейшин выносит на суд народа такое решение: пусть каждый отрок и каждая девушка возьмут жребий. Каждый третий должен покинуть Тиверь. Князь и кровные поделятся с ними последним – броней, конями, скотиной – и скажут: «Идите туда, куда приведут боги, ищите себе землю, которая прокормит вас». Учти, князь, посылаем молодую поросль родов своих, а таких любой хозяин возьмет на поселение, если у него есть чем помочь им до первого урожая.
Молчит князь, не зная, что сказать старейшинам, молчит и вече, обратясь помыслами к детям своим. Всем придется, если примут это решение, прощаться с детьми, и прощаться навсегда. Мыслимо ли это? Кто же будет валить лес, когда отдадут самую молодую силу родов своих, кто будет корчевать, кто будет готовить к посевам землю? А еще надо кому-то защищать землю, если придут тати с чужих краев и скажут: «Отдайте все, что имеете, а ничего не имеете, так отдайте себя».
– Не соглашайся, князь! Старейшины не понимают, что говорят.
– А что понимаете вы, советуя такое? С земли уйдет треть, зато легче будет остальным выжить.
– Не надо нам такого облегчения! Кого боги возьмут, того и возьмут, кто останется, тот останется, зато будет жить в своей земле, вместе с родными.
Шум перекрывался выкриками, выкрики тонули в шуме. Каждый стоял на своем. На кого-то шикали, а на кого-то уже и руку поднимали. Тогда вновь поднялся к небу и призвал к тишине тяжелый княжеский меч.
XXIX
Весело улыбалось миру ядреное после ночной купели солнце, улыбался солнцу и мир – ослепительным блеском рассыпанных по травам рос, помолодевшими деревьями, приветствовал звонкими и чистыми голосами птиц. Даль была синей и прозрачной. Только на подворьях поселян не было слышно веселья. Лето, а люди не спешат ни на выпас со скотиной, ни на жатву в поле. Приберутся в домах и молчат, перекинутся словом-другим – и снова молчат. Только когда пошли по улицам бирючи и забили в колотушки: «Собравшимся на отселение пора на сход!» – тревожно переглянулись с родными те, кого отсеяли, запричитали, у кого отрывали их от сердца.
– Боги светлые и боги ясные! – голосили матери. – Как же вы допустили такое, как вынести это? Ведь не видать нам уже доченьки нашей от веку до веку! Мы ж лелеяли ее, как цветочек, собирались веселиться на ее свадьбе, утешаться ее детками, а теперь сердце разрывается от разлуки.
Чем ближе к выгону за домами, тем громче плач. Потому что стекались туда все – и те, кто отселялся, и те, которые провожали.
– Скорее! Скорее! – покрикивают десятники. – Там ждут не дождутся.
– Не трогай! – закрывает собой дитя оскорбленная этим криком мать. – Не видишь разве, не просто разлучаюсь – прощаюсь навеки.
Отселенцы-отроки в большинстве на конях. Остальные, в основном девки, сидят на возах рядом с домашним скарбом и кое-какими яствами, приготовленными в далекий и бог знает что обещающий путь.
– Прощайте! – кричат. – Да будьте живы и здоровы! Кланяйтесь дому, кланяйтесь стежке, что водила к кринице, к студеной водице. Всем и всему кланяйтесь, слышите! Всем и всему!
Солнечные нити-лучи снуют по земле, стягиваясь к Черну. Назначен день, когда отселенцы должны собраться под стольным городом. Откладывай не откладывай, а отселяться надо, пока не пошли холодные дожди, пока не сковала землю суровая зима.
Княжича Богданку это тревожит больше, чем других. С тех пор как вече вынесло решение: каждый отрок и девушка земли Тиверской берет жребий, определяя этим свою судьбу, он, княжич, стал в один ряд с другими, чтобы показать всем: в Тивери перед обычаем и законом все равны. И взял не лучшее – тот жребий, который обязывал идти в чужие земли. Поэтому на него была возложена обязанность предводительствовать в этом походе. Он достаточно зрел, к тому же обучен ратному делу, отличался сообразительностью. Можно было надеяться, что он сможет определить, куда идти, как найти землю-кормилицу. Нелегкое это дело: ведь шли с ним тысячи, все отроческого возраста, о многих трудно даже сказать: отроки они или еще дети. Разве с такими станешь на сечу, если придется? Одержишь ли победу над врагом? Соберет их сейчас, выведет из города – и он уже князь, должен всем и всему давать лад.
Но все это будет завтра-послезавтра. Сегодня другое волнует княжича и гонит его на вежу: как же он уйдет со своей земли без Зоринки? Говорила: «Силой не принудят вступить в брак. Если не с тобой, то ни с кем». Нет сейчас того, кто был им помехой. Ныне одно может помешать – счастливый жребий Зоринки. Неужели из-за этого останется? Чужбина пугает многих, а неизвестность и подавно. Во-первых, не знают, что их ждет впереди, а во-вторых, так может сложиться, что уже никогда не вернутся к отчему порогу. И скорее всего, не видать им такой милой сердцу Тивери. А еще у Зоринки мать больная – вдова Людомила слегла от перенесенных утрат. Легко ли переступить через ее скорбь, через ее твердое «нет», уйти с изгнанником, стать с ним такой же изгнанницей, как и все?
Пристально всматривается княжич с вежи. Всех видит на несколько поприщ от Черна. Не видит только, чтобы возвращался его побратим из Вепровой вотчины – Веселого Дола. Не торопится? Или везет плохие вести?
Если и утешает его в этой кутерьме что-то, то, наверное, мысль: не один ведь будет стоять во главе отселенцев. Такой, как и ему, жребий выпал многим из младшей дружины, и среди них ближайшие соратники – Бортник, Боян и Жалейко. На них возлагает все свои надежды. Они станут во главе тысяч, дадут им лад, поведут, если придется, на сечу. Отроки зрелые, знают толк в ратном деле, по сути мужи уже… Двое из них сейчас там, где собираются отселенцы, а Жалейку, как хорошо известного в семье Зоринки, послали узнать, каким будет последнее слово девушки княжичу.
– Княжич! – поднял на дыбы коня перед воротами Боян. – Эгей, княжич! Слышишь меня?
– Слышу. Что хотел?
– Конных прибывает и прибывает, возов тоже. А где кузнецы и кузни? Где тележники и их мастеровые? Путь будет далеким и тернистым. Что станем делать, если сломается в пути воз?
– Старейшинам говорил об этом?
– А при чем тут старейшины?
– Им велено приготовить нас в путь, чтобы отселенцы имели все. Едем, поговорим со старейшинами.
И они поехали. Мимо стоящих возов, мимо людей, провожавших их настороженными взглядами. Кто-то уже пустил слух, что это и есть те, кто станет во главе отселенцев и поведет их. А кому же не хочется знать, какие люди поведут в неизвестность и приведут ли к надежному пристанищу?
Когда подъехали к приготовленным под жилье шатрам, увидели: старейшины не дремали. Вокруг них теснились поселянские предводители, каждый отчитывался, кто с чем прибыл. Их выслушивали внимательно, давали наказ, что и как делать дальше.
– Старейшинам родов тиверских, – поклонился им до земли Богданко, – почет и слава.
– Добрый день, княжич. Видим, обеспокоен чем-то. Мы слушаем тебя.
– Скажу, но прежде хочу знать, сколько пойдет со мной тиверских отроков и сколько девушек, сколько возов будет в обозе и сколько коней в дружине?
– Разве княжич не знает этого? Жребий указал на десять тысяч отроков и на десять тысяч девушек. Сколько будет коней и возов, еще не ведаем, потому что не все еще приехали.
– И все же видите, немало приехало.
– Немало, да будут еще.
– А где кузнецы и кузни? Где тележники и их мастеровые? Кто и как будет ремонтировать возы, если сломаются, кто будет ковать броню, если понадобится?
Старейшины, переглянувшись, снова посмотрели на княжича:
– Кузнецов, как и тележников, ищи, отроче, среди отселенцев. Что определил жребий, то твое, что оставил, то наше.
– А кузнецы, а тележные мастерские? Их тоже должен был определить жребий? Не хотелось бы мне упрекать старост и поучать старших, но все же скажу: отселенцы только тогда пойдут со своей земли, когда будет у них все, что нужно им в долгом и неизвестном пути. Я и мои тысяцкие, – кивнул на Бояна, – присмотрим за этим.
И снова ехали, минуя встречных, через всю площадь под Черном, к западным воротам.
– Где может быть Жалейко? Почему так долго не возвращается?
– Думаешь, долго?
– Разве нет?
– Да нет. Посмотри, разве это не его Чалый стоит на привязи?
– Где?
– А возле ворот, чуть в стороне от них.
Богданко поспешил к своему послу, обрадованный, что дождался его. Так, может, радовался бы самой Зоринке! А подъехал, взглянул на побратима – и похолодело сердце: Жалейко ни словом, ни взглядом не сказал ему, что вернулся с добрыми вестями от Зоринки.
Вот когда каждый мог сказать себе: все, настала минута прощания. Прибыли уже отселенцы из самых дальних вервей, выстроился длинный обоз. Те юноши и девушки, которые оказались на площади, старались протиснуться поближе к своим предводителям, внимательно вслушивались в их слова.
– Отроки и отроковицы! Не попреками стелите себе путь в будущее, в ту землю, которая воздаст вам за ваши страдания. Что в них, в нареканиях, да и кто виноват, что вынуждены посылать вас в неизвестность, отрывать от родных земель, от родных весей! Мужеством и мудростью устилайте стезю свою тернистую, не дайте ей стать мученической. Только они принесут облегчение, а с облегчением утешение и надежду.
Это говорили те, кто прощался с уходящими и кому нужно было вымолить себе прощение. А что скажут новые предводители – княжич, тысяцкие? Куда поведут, в южные или северные края, на запад или на восток от Тивери? А еще не мешало бы знать, как далеко поведут, на кого и на что возлагают надежды в новой земле? Раз взялись быть предводителями, должны все предвидеть.
Все смотрели на княжича, а княжич на всех.
– На то, чтобы я вел вас, была воля князя и старейшин. Согласны ли вы, братья, чтобы я был вашим предводителем?
– Согласны!
– Может, вызовется кто-то другой или сами назначите кого-то?
– Нет! Будь ты, княжич! Тебя знаем, тебе доверяем!
– Если доверяете мне и на меня полагаетесь, то слушайте, что скажу. Пойдем сегодня четырьмя отдельными обозами. Во главе каждого будет идти тысяча дружинников при броне, впереди тысячи – назначенный мною тысяцкий. Ему и его сотникам подчиняется весь обоз. Все остальные идут пешком или едут по очереди на возах.
Задумался на минуту, потом обратился к своей братии:
– Уверен, хотите знать, куда пойдет наш путь, в чьи земли и в какие края. Князь и старейшины советуют идти через Дунай, на плодоносные земли ромеев. А я так думаю: раз нам сказано – куда приведут боги, то мы сами и посоветуемся с богами. Оставим нынче Черн, станем табором неподалеку, да и спросим у них, идти ли нам сразу или сначала отправить послов своих узнать у хозяев окружающих земель, кто примет изгнанников такими, как есть. Согласны со мной?
– Согласны, княжич!
– Так пусть будет счастливым наш путь!
Родные еще дома попрощались с отселенцами, но немало было и таких, кто не хотел расставаться с детьми до последнего мгновения. Крик, шум, плач поднялись, когда тронулись в путь. Богданко не обращал внимания на это. И тысяцким повелел: «Не гоните, далеко за обозами не пойдут. Устанут и вернутся».
Не думал княжич, где и когда он остановит свое кочевье. Знал твердо одно: в каких-то землях должен остановиться. Не мог представить, как уйдет без Зоринки? Неужели каменное сердце у нее или так напугана, что не может прислать к месту стоянки гонца: «Приди и забери меня, сокол мой, не то зачахну от тоски». Если не прибудет от нее гонец, то сам должен что-то предпринять, но взять ее с собой. Будет с ним в изгнании Зоринка, будет с ним и Тиверь, не будет Зоринки, не будет и Тивери. Потому как некому, кроме нее, с ее тихим и нежным щебетаньем напомнить о его житье-бытье в Соколиной Веже, о бабушке – неутомимой рассказчице, о ласковой маме, о сестричках. Чьи глаза могут сиять такой голубизной, кроме Зоринкиных?!
Может, не следовало слушаться Жалейку, когда тот возвратился из Веселого Дола и сказал: «Вырви из сердца Зоринку. Не может переступить она через смерть отца своего и идти с тобой». Еще свежа рана, наверное, не следовало слушать его, а сесть на коня и податься в Веселый Дол.
Княжич выехал на пригорок и оглянулся назад: обозу отселенцев не было ни конца ни края, сколько мог охватить глаз, все тонуло в облаке пыли. Чтобы такому кочевью остановиться где-то, нужно время, да и места немало. Со временем проще, а вот как найти для двадцати тысяч людей да такого же количества возов, коней место хоть сколько-нибудь удобное? В своей земле проще, знает до мелочей и пути-дороги на юг, и пастбища вдоль них. Хуже будет, когда пойдут по чужой земле. Там, куда ни ступи, – все неизвестность. Единственный выход – надежда на счастливый случай. А счастье редко улыбается одинокому путнику, тысячам – и тем более.
Черн давно исчез за горизонтом, а обоз шел и шел за своим предводителем, наматывал и наматывал на колеса дорогу. Богданко уже привык и реже оглядывался. Покачивался в седле и думал, время от времени перекидываясь словом-другим с Жалейкой, который был больше с княжичем, чем со своей тысячей.
– Тебе не кажется, – спросил он наконец у товарища, – что пора уже позаботиться об остановке?
– Пора не пора, а думать надо.
– Тогда оставайся здесь во главе двух обозов. Я возьму первую из своих сотен и пойду в разведку. Низинный Луг осмотрю. Думаю, там и остановимся.
Княжич не привык ездить шагом. Поэтому обрадовался возможности пустить Серого вскачь. Пришпорил, поставил на миг на свечку, крикнул дружинникам, чтобы не отставали, и дал волю испуганному коню.
Земля Тиверская не такая уж и равнинная. Холмы поднимаются крутыми волнами, опускаются в долины, изрезанные большими и малыми оврагами. Ближе к Дунаю идет равнина, но не успеешь привыкнуть к ее простору, как видишь перед собой взгорье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61