Богданко повеселел. Сначала спрашивал и переспрашивал, есть ли такие волхвы, которые могут исцелить его глаза, сделать их зрячими. Потом вспомнил, куда ездил Волот, и попросил рассказать, в каких краях и городах побывал отец, каких людей встречал. Когда же узнал, что отец стоял перед самим императором Юстинианом, у него искал себе и народу своему защиту, казалось, забыл о своей беде и с жадностью слушал рассказы своего отца. Беседовали и радовались тому, что разговор помог развеять тоску. Но… это только казалось. Настала минута, когда князь должен был покинуть сына, и снова нахлынуло горе. Ведь обещать – одно, а исцелить – совсем другое. Нужно ведь что-то делать, чтобы спасти своего единственного сына!
В тех поисках-раздумьях вспомнил князь о Миловиде. Из-за нее провинился он перед богами. Может, нужно сначала добиться прощения Миловиды, а уж потом просить прощения у богов?
Обрадовался этой мысли, поспешил к дверям, повелев первому попавшемуся челяднику:
– Позови ту, что прибыла со мною из ромеев. Миловидой зовут ее.
Она, очевидно, знала уже от челяди, что случилось в семье князя Волота, и такой грустной, доверчивой предстала перед ним, что у князя сердце зашлось. Боги, и этой неземной красоты девушкой он должен пожертвовать ради излечения сына?.. Какая же кара будет большей для него: отречение от Миловиды или слепота сына?
– Скажи, девушка пригожая, ты можешь простить мне то, что было там, на лимане?
Миловида вспыхнула, потупив взор.
– Что именно, княже?
– Ну… мое намерение, мое желание заставить тебя отречься от клятвы, данной Божейке?
Девушка взглянула, словно желая убедиться, князь ли это говорит, и снова опустила глаза.
– Простили бы боги, княже, я прощу.
Всколыхнулось сердце от услышанного. Выходит, не только он, она думала то же самое…
– Спаси тебя бог, Миловида. Ты не только красотой богоподобна, но и мудростью своей достойна быть среди богов. Я не останусь в долгу, на щедрость твою отвечу достойной щедростью. Скажи, хочешь побывать дома, увидеть родителей?
– О да!
– Тогда иди. Иди и узнай, как там твой дом и родители.
– Князь только сходить дозволяет?
– Ну почему же? Ты – вольная. Что сердце подскажет, то и делай.
– А как же… Как же быть с тем, что за меня заплачены солиды?
– Забудь о них. Ты большим заплатила. А может, и еще заплатишь. Должен сказать тебе: не ждет тебя радость дома. Я заезжал, когда отправлялся к ромеям, в Выпал. Нет твоего Выпала, сожжен… Ну а что с родителями, не знаю, о том сама разузнаешь, когда придешь туда.
Миловидка словно не могла поверить тому, что услышала, стояла, склонив низко голову, и молчала.
– Ты сомневаешься?
– Зачем мне сомневаться, если сама видела, как горело наше городище.
– Так не сомневайся, красавица, и в том, что скажу далее. Если никого из родственников не застанешь в Выпале, если у тебя не будет очага, не обходи Черн и мой терем.
На этот раз Миловида не спрятала глаз от князя. Только слишком быстро и удивленно взглянула из-под бровей.
– Князю недостаточно той кары, какую понес уже?
– Кары не будет, Миловидка, если на то будет твоя добрая воля.
XI
Баяны все-таки одолели златеницу травами, но глазам Богданко и травы не помогли: так и остался незрячим.
Князь ходил хмурый, словно грозовая ночь. И есть не ел, и за княжии дела не брался. Казалось, и забыл уже, что есть сожженные веси в южных вереях, и есть люди, оставшиеся без крова после тех пожаров, как есть и обязанность подумать об обороне подунайских границ земли своей. Малка понимала все это по-своему и мучилась двойной мукой. Волот только говорит: «Мы все виноваты», – на самом же деле винит только ее. Ведь дома была, не просто обещание – зарок давала, когда уезжал: «О детях и очаге не тревожься, во всем будет порядок». И вот – и дитя недоглядела, и очаг может из-за этого дымом развеяться. Или же сама сгорит в пламени вины и раскаяния. Спасения нет. Уберечь могло только Богданково прозрение.
Малка видела: князь сторонится ее, поэтому и сама старалась не попадаться ему на глаза. И день, и вечер была с сыном, даже к меньшим стала наведываться реже из-за Богданки – полагалась на челядь. За окном буйствовало лето, а Богданко не такой уж ребенок, чтобы не сознавать, сколько соблазнов таилось за окном. Все расспрашивает и расспрашивает обо всем и тянется туда, к теплу…
«Может, его отвезти в Соколиную Вежу? – зародилась у Малки мысль. – Хотя бы на лето. Там и лес буйный, и чистое поле рядом. Дитя будет слышать птичье пение, вдыхать ароматы цветов и трав, оживет сердцем, окрепнет телом. Да, там ему будет хорошо. И бабушка утешит словом-сказкой. У нее их столько, что были бы морем – затопили землю».
Хотела посоветоваться с князем, но вспомнила, каким видела его недавно, и не решилась.
– Запрягайте коней, – велела челяди, – привезите княгиню Доброгневу из Соколиной Вежи. Скажите, с Богданкой плохо, ждем ее.
А пока челядь ездила, в Черне отыскались люди, а в земле Тиверской – дела, которые и князя Волота расшевелили. Первым к нему наведался воевода Вепр.
– Я не тревожил бы князя, – сказал он, – да нет больше мочи справляться с тиверцами: идут и идут посланцы от погорельцев, просят помощи.
– А как я могу помочь? Разве мало вокруг леса или сами не в состоянии взять?
– Говорят, это горе всей земли, всем и надо бороться с ним. Настанет зима, куда денутся люди?
Князь слышит в этих словах правду и умолкает.
– Земле Тиверской тоже есть о чем подумать. Доверчивые мы слишком, полагаемся на частокол вокруг весей, которые именуем городищами, да на добрую волю соседей. А соседи вон что делают! Вежи надо сооружать в Подунавье, и не хуже, чем у ромеев.
– Я согласен с тобой, но согласись и ты со мной, Волот: вдвоем мы не соорудим их. Нужно созывать вече. А вече тогда лишь откликнется на наш клич и пойдет возводить вежи и остроги по Дунаю, когда мы поможем поселянам построить до зимы избы. Это тот случай, когда нам с тобой не к лицу играть в гордыню, ради великого можно побыть и малыми.
– Думаешь?
– Да, Волот.
Помолчал и уже потом согласился:
– Тогда созывай вече, только не раньше зеленых праздников.
– Слушаю, княже.
Воевода видел: не слишком-то склонен к разговорам Волот, а к делам и тем паче. Уходя от него, подумал: надо положиться на время. Зеленые праздники не за горами, но время есть время, оно свое сделает. А сейчас важно, что Волот согласился созвать вече, все остальное можно делать без князя, но вместе с тем его, князя, именем.
Забот хватало: вон сколько гонцов нужно послать во все концы, по всем весям земли Тиверской с грамотой от князя, скольким нужно объяснить, кого созывать и на когда. А Волот все не показывался в городе, среди дружинников. И это не осталось незамеченным.
– Кто бы мог подумать, – шептались между собой мужи, – что горе надломит князя, что боль сердечная возьмет верх над волей и разумом государственного мужа? Был уверен в себе, тверд и решителен, а ныне?..
– Горе и тура делает смирным.
Однако Вепр был не так уж далек от истины, полагаясь на время. Перемены в семье князя произошли все-таки, и не далее первой седмицы. Случилось вроде и немногое: в Черн прибыла вызванная Малкой княгиня Доброгнева и своей добротой и приветливостью разогнала сгустившиеся над княжеским кровом тучи.
– Не горюйте, дети мои, – сказала, – и не казнитесь безвинно. Боги милостивы, а Богданко слишком мал, чтобы прогневить их. Я беру его к себе, буду лечить травами, утренними и вечерними росами, вот и верну то, что отобрал недуг. И Малка с девочками пускай едет! Всем вместе, среди птичек полевых и зверюшек лесных, весело и радостно будет. А утешение не одному возвращало здоровье, возвратится оно и к Богданке, верьте мне.
И так старалась посеять веру в тоскливом княжьем жилье, словно твердо была уверена: вернет она зрение Богданке. И уверенность матери стала той каплей, которая сдвинула камень: она одолела его, Волота, безысходность и сбросила тяжесть с его плеч. Пусть не совсем, но все же князь немного успокоился и стал снова похож на себя. Когда же настало время отъезда семьи из Черна, не доверил челяди, а сам вызвался проводить детей к прадедовскому очагу.
Давным-давно они с братом Остромыслом были не старше, чем сейчас Богданко, рвались к деду в урочище Дубровник, а больше всего – в Соколиную Вежу, что высилась над окраинами. Терем у деда не хуже был, чем этот, в Черне: и высокий, и просторный, а все ж из него не видно всего, что можно увидеть с вежи. Она на шесть ярусов, втрое выше, чем терем, и крепкая-прекрепкая, из мореного дуба. А больше всего детям нравилось, что на каждом ярусе вежа имела бойницы и смотровые окна-щели. Из них просматривалось все урочище, все подступы к нему, не говоря уже о поле. Какое удовольствие было осматривать, какая радость ощущать себя воином, который стоит на страже всей земли. А на самом верхнем ярусе дед Благовест держал своих любимцев – соколов, несколько выводков, и любил охотиться с ними: в лесу – на куниц и белок, в поле – на зайцев и лисиц, на водоемах – на уток, гусей и лебедей. Охотился он и на вепря, и на медведя, даже на тура, однако больше всего любил ловы с прирученными соколами. Поэтому их с братом сердце больше лежало именно к соколам. И кормили их в самой высокой клети, и доставали оттуда, только если дед собирался охотиться. Вежа была излюбленным местом детских игр. Зимой только и было разговоров о Соколиной Веже, о желании податься туда ранней весной. Поэтому дедово обиталище Дубровник получило свое другое название – Соколиная Вежа.
Сколько лет минуло с той поры, где только не побывал за эти годы князь, чего не повидал, а Вежа запомнилась на всю жизнь. И тянет туда, особенно в дни, когда камень ложится на сердце и появляется потребность сдвинуть его. Вот и виднеется уже… От Черна до дедова жилья всего десять поприщ, а такие чудеса встают перед глазами, словно попадаешь в другой мир. Есть здесь широкий дол, поля и поляны среди редколесья, есть и горы, и небольшие возвышенности над долом. А на тех возвышенностях – настоящие леса, густые и непроходимые, как говорил дед, зеленые сторожа Дубровника, потому что скрывают жилье от постороннего глаза. По этому взгорью и шла дедова, а ныне его, Волота, да матери Доброгневы межа. За ней другие урочища и другое жилье, дедово же все в зеленой чаще, из которой один выход – к Черну и к Днестру. Поэтому здесь так уютно и привольно, словно в Вырае, на солнечной поляне острова Буяна.
Волот знал: Вепр справится с тем, что возложено на него – и вече созовет, и в дружине будет порядок. Поэтому не очень спешил в Черн, остался на день в Соколиной Веже, остался и на второй. Слушал детский радостный визг, наслаждался птичьим пением, и успокаивалось, смягчалось сердце, появилась еще большая уверенность в том, что матушка Доброгнева не просто старается их утешить – она верит: не все еще утрачено. А если верит хозяйка древнего обиталища, почему бы не верить и ему? Она же разбирается в травах, в водах и росах, говорит, не одному возвратила зрение. Смотришь, заряные воды и утренние росы возвратят его и Богданке.
Кто знает, остался бы он в Соколиной Веже и на третий день, если бы не примчался гонец из Черна и не сказал: князя ждут послы.
– Ромейские?
– Нет, Полянские.
– И чего хотят?
– Вепр не поведал, чего хотят. Говорил, пусть едет князь, без князя он не может с ними беседовать.
В Черне первым делом выслушал Вепра, а уж потом велел челяди приготовить яства и накрыть в зале столы. Потому как на разговор позвал не только послов из града Киева, но и лучших людей Черна – тех, кто ходит с товарами в чужие земли, и тех, кто умеет строить лодьи и пристанища.
От Вепра он уже слышал: возглавляет прибывших полян ратный муж Гудима, тот самый воевода Гудима, который был предводителем у полян в походе на ромеев еще при отце Яроше. Остальных не знал, но если учесть, для чего прибыли, не трудно догадаться – есть среди них и строители, и кормчие, и те, кто стремился побывать в заморских землях с товарами.
Встреча была теплой. Были и братские объятия, и поцелуи (среди полян, как и среди тиверцев, немало таких, что знали друг друга), и откровенные беседы, по крайней мере до тех пор, пока не сели за столы и не начали разговор, ради которого встретились.
– Князь земли Полянской Острозор, – торжественно начал Гудима, взяв в руки братницу, – шлет тебе, княже, и всем мужам земли Тиверской свой низкий поклон и искреннейшие пожелания добра и здоровья.
– Спаси бог, – поблагодарил Волот. – Как чувствует себя князь Киева и всех полян? Жив-здоров? Твердо ли стоит на восточных границах земли Трояновой?
– Благодарение богам, крепче, чем когда-то. На силу и здоровье тоже не жалуется. Строит Киев, строит и другие города со стороны степи.
– А что степняки? Правда ли, что ходят уже за Днепр, в Полянские земли?
– Ходить не ходят, по крайней мере ордами, а стоянки устраивают неподалеку. Если бы не было угрозы вторжения, разве строил бы князь крепости по Днепру?..
Тиверцы согласно кивали головами.
– Вы оттуда, со стороны степи, обороняйте земли славян, мы отсюда, со стороны Дуная, будем стоять.
Пили за это и провозглашали здравицы, угощались яствами и снова пили. Поляне знали уже, какая беда постигла тиверцев в Придунавье, и не преминули поинтересоваться подробностями: что, собственно, произошло и почему?
– А потому, – Волот ничего не утаивал перед своими гостями и союзниками, – что ромейским воеводам захотелось набить кисы солидами, вот и подались в наши земли за дармовой добычей. Цена на рабов у них на торгах не падает, берут по двадцать солидов за голову. А если этих голов тысячи и тысячи, то почему бы не соблазниться легкой поживой!
– Забыли, выходит, что славяне могут побывать и в их землях.
– Так и есть: забыли.
– А тем, кто забывает, – вмешался кто-то из тиверских мужей, – следует напоминать, что за татьбу рано или поздно придется расплачиваться.
– Да, – поддержали его и тиверцы, и поляне. – За татьбу рано или поздно поведется расплачиваться.
Пили не сыту, что водилась во всех славянских землях, пили янтарное вино из изюма, а вино заметней подогревало кровь, будоражило горячие головы и у тех, кто был обижен ромеями, и у тех, кто сочувствовал им.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61