Княгиня подошла к ней, сердечно обняла, поцеловала. Знала ведь: приветствует не просто гостью, Богданкову невесту, ту, которая станет, если не помешают боги, еще одной дочерью и княгиней в земле Тиверской. Кто же останется равнодушным, видя, каким утешением для посторонних является твое дитя? А княгиня Малка не посторонняя, она первая на всю Тиверь жена. Вот только Богданко…
– Князь яко верный домочадец, – заговорила несколько изменившимся голосом Вепрова, когда отпустила свое чадо к детям, – ни на день не задержался в Черне, оставил все остальные дела и быстрей домой.
– Ой, Людомила! – обратилась Малка к ней. – Думаешь ли, что говоришь? Стольные дела все лето держали его на границах. За три месяца объявился здесь только третий раз, а ты говоришь «быстрей»?
– Людомила знает, что говорит, – весело играл глазами князь. – Винит в том мужа, который, наверное, реже бывает в Веселом Доле, чем в Соколиной Веже. Верно говорю, Людомила?
Вепрова отмахивается от того, что слышит.
– Или князь не ведает, какой у него воевода? Ему дом что волку прошлогоднее логово: вспоминает о нем, когда запуржит.
– Даже так?
– Если бы не челядь, не знаю, что бы и делала с тем Веселым Долом. Все на мне. Знаете ведь: и скотина, и полей немало, а муж в Черне, сама должна обо всем хлопотать, обо всем заботиться.
– Тогда с разрешения дорогой Людомилы подшутим немного над ним. Согласна?
– Стоит ли?
– Стоит, раз такой. Пошлем сейчас гонца и позовем сюда. А уже здесь и отпразднуем завершение лета все вместе.
Шутка оказалась как никогда уместной, а праздник вышел совсем славным. И для мужей, которым было о чем поговорить под хмелем, и для жен их, что считали себя не просто подругами – сестрами. Но больше всего радовались дети. У них было свое застолье и игры свои. Зато такие радостные и шумные! Даже Богданко забыл в том шуме-веселье, что он незрячий. И смеялся, и кричал, и радовался; как старший, разнимал младших, если у них доходило дело до ссоры. Потому что с ним была Зоринка. Потому что у Зоринки такое доброе сердце, такая она мастерица на выдумки, что некогда думать про темень в глазах и про тяжесть на сердце. Радостью и утехой искрится оно, а уж такие ли частые гости те искорки, чтобы отмахнуться от них? Даже когда умолкло все, а гости начали собираться в дорогу, не огорчался Богданко так, как мог бы. Потому что обещали все: и Зоринка, и ее мама, и родные его, что не последний раз они здесь…
С того дня князь Волот стал заметно добрей со своей женой, а еще добрее – с детьми. Почему – сам не знал. Может, мысленно просил прощения за свои думы там, над лиманом, а может, только хотел бы попросить, но не мог. Так нелегко подойти и сказать: «Я предал вас: и тебя, жена, и вас, дети… Увидел девку красоты неписаной, забыл обо всем, пошел на предательство, чем, наверное, и прогневил богов, а разгневанные боги покарали меня самой страшной карой – слепотой сына». Ой нет, сказать о таком не может, лучше будет, если не узнают.
Замечала ли его муки-покаяния княгиня Малка, одни боги ведают. Но на благосклонность отвечала удвоенным вниманием, а на ласку – благоговением. Как и дети, между прочим. Особенно самая младшая – Миланка. Светилась, как солнышко, покоя не давала отцу. Только отец в терем, уже бежит, смотрит-заглядывает в двери. И улыбается так, что и каменный не останется равнодушным, скажет: «Заходи, дитя».
Не гневался за это на нее и на нянек-челядниц. Усаживал на колени и наслаждался щебетаньем-разговорами, глазоньками доверчиво-добрыми и чистыми. И слушал внимательно и чинно, а то и смеялся, слушая.
– Вот ты какая у нас! – удивлялся. – Умеешь быть пташкой и петь, как пташка?
– Да.
– Ну-ка спой!
Девочка не заставляла себя долго просить. Быстренько слезала с отцовских колен, становилась, как подсказывал ее детский разум, и напевала:
Воробышек-пташка, пташечка,
Был ли ты в нашем садике?
Видел ли, как сеют мак?
Ой, вот так сеют мак,
Ой, вот так сеют мак.
Князь подхватывал малышку на руки, прижимал и целовал нежно.
– Какая ты у нас славная, Миланка! Какая милая девочка! Кто же это тебя научил всему? Бабуся?
– Она.
– А ты уже сеяла мак?
– Нет, собирала только. Бабуся говорила, весной будем сеять.
– Поедешь к бабушке?
– Поеду. А батюшка поедет с нами?
– Поеду, дитя мое.
– На все лето?
– Нет, на все лето не смогу. Буду приезжать на праздники да когда будет свободное время.
– Приезжай, батюшка. Там так хорошо! И песик у бабуси есть, и кошечка, и цыплята. А еще бабуся много сказочек рассказывает нам, поет всякие песни.
– О-о! Ты и сказочки уже знаешь?
– Знаю.
– Может, расскажешь?
– Я лучше спою еще.
Не ожидая приглашения, пускалась в танец. А танцуя, напевала:
«Пташка маленькая,
Где твоя матушка?»
«На маковке сидела,
Дробный мачок клевала».
Клюв, клюв, клювик.
Идет девка танцевать,
А за ней молодец.
«Не пускайся, девка, в пляс,
Горе будет под конец».
Они так громко смеялись, поднимали такой шум, что челядницы удивлялись и радовались, глядя на них.
Не раз думал князь: хорошо ли, что все Миланка да Миланка развлекает отца, не пора ли и отцу потешить дочку?
Искал и не находил для нее развлечения или времени на развлечения. Но однажды, когда выпал снег, вошел со двора радостный и бодрый.
– А ну-ка, Малка, одевай детвору, да потеплее. Поедем в Соколиную Вежу, прокатим в санях наших соловушек и Богданку проведаем.
И усаживались в запряженные тройкой сани, и ехали заснеженным полем и лесом. Волот был таким, как и утром. Смеялся радостно, смешил всех и напоминал челяднику:
– Гони, гони вороных! Они застоялись, пусть несут так, чтоб снег летел из-под копыт, чтобы ветром дух захватывало у нашей Миланы. Ей это нравится. Правда, Миланка?
Укутывая девочку, заглядывал в ее горящие глазки и радовался.
«Несправедлив я был к Малке, – признавался себе. – Ой, несправедлив! Девчонки не такой уж и вред для рода. Вон какая красавица старшая – Златка. А какая Миланка! Вторая Миловидка по красоте. А значит, не нужно падать духом. Постигло горе сына? Не будет наследника кровного? Так будет два зятя! Один из них заменит сына, если на то пойдет, и сядет на княжеский престол в Тиверской земле! Не все еще потеряно. А может, и ничего не потеряно».
XVI
Зима извечно была порой отдыха. И для князей, и их воинов, и для смердов-поселян. Не до отдыха лишь ремесленному люду: оружейникам да мастерам по золоту, кузнецам да лудильщикам, плотникам и ткачам. Тем, наоборот, надо наверстывать зимой, брать на прожитье то, чего не возьмут весной, летом, когда в поле горячая пора. Да и ремесленников не так уж и много. Все остальные знают: настала зима – пришло время отдыха, а лучшим отдыхом всегда была и остается охота.
Не удержался от нее и князь Волот. Поездки в Соколиную Вежу, правда, немного поубавили в нем страсти к охоте, но не настолько, чтобы отказаться от нее насовсем. Как только легли глубокие снега и в Тивери твердо установилась зима, заржали у княжьих конюшен кони, залаяли на скотных дворах псы, отозвались, пробуя голоса, рожки, за ними – и басистые турьи рога. Ловчие покрикивали на челядь, челядь – на псов, и пошло, покатилось долами громкое эхо, извещая всех: князь собирается на охоту.
Когда Волот выходил из терема и садился в сани, подъехал на вороном, широкогрудом, с крепкими ногами и еще более крепкой гривастой шеей коне воевода Вепр.
– Куда велишь идти сегодня, Волот?
– В низины, там зверя больше.
– А может, на дедовские вотчины заглянем? Там не меньше. Давно не были в тех местах зимой, не охотились.
Догадывался воевода: не до веселья князю в Соколиной Веже, потому и хотел увезти подальше от нее. А самого, как никогда, тянуло в Веселый Дол: обещал Людомиле еще тогда, как гостил, что на ловы прибудет к отчему дому.
Не первый раз идут на охоту вместе. С тех пор как Волот – князь, Вепр – первый после князя ратный муж в земле Тиверской. С юных лет сошлись на ловах в своих вотчинах. Брали их тогда не как мужей – рано им было выходить на медведя, встречаться с клыкастым вепрем, брали как отроков, возлагали на них обязанность загонять зверя. Однако снаряжение и они имели настоящее, да и охотничьих навыков им не занимать. Всякое случается на охоте, произошло и тогда, при первом знакомстве молодого княжича с молодым соседом Вепром. Шел с челядью, кричал, загоняя зверя, а вепрь пошел на него. Конь взвился на дыбы и выбросил княжича из седла. Как это случилось – и заметить не успел. Да и некогда было смотреть. Сошли с дороги челядники – рванул за ними и Гнедой. А вепри уже рядом. Единственное, что мог сделать – подхватил рогатину и приготовился к бою. На что надеялся – сам не знал: вепрей, которые шли прямехонько на него, было два, да какие там вепри – веприщи.
– Бери того, что по левую руку, – услышал позади себя чей-то голос. – Я возьму того, что по правую.
Отрок, что скакал на коне и кричал ему, тоже был с рогатиной. Кто он – позже узнал, а узнав, и в Соколиную Вежу пригласил, и конем гривастым, который носил потом Вепра на Дунай и за Дунай, наградил. И все в благодарность за помощь, потому что и родители после этого близко сошлись и стали не только приятелями, но и соратниками. А к тому же жили по соседству: Волот с отцом своим по одну сторону леса, Вепр – по другую; в вотчине Волота межа проходила по северной стороне дубов, что стояли на взгорье и высились над лесом, у Вепра – по южной. И характерами оказались похожи: веселые и удалые, склонные к крепкой мужской дружбе, а еще сильные телом и духом, не боялись ни скачек шальных, ни поединков со зверьем лютым. Вот и подружились. Сколько жили в своих вотчинах, столько и были все время вместе. Одним предпраздничным вечером Волот гнал коня в Веселый Дол и был на игрищах и других забавах у Вепра, в другой раз – Вепр скакал в Соколиную Вежу на гулянку вместе с Волотом. А уж когда наступал день, который праздновала вся земля, или приближалось время зимней охоты, сходились всем родом и развлекались так, как сердцу было угодно.
Потом участились ратные занятия и походы на Дунай и за Дунай. Были отроками – держались поближе к отцам, повзрослев – не забывали, что они соседи-побратимы: и в походах старались быть поближе друг к другу, и в сечах не забывали, что плечо друга – надежное плечо. А когда не стало родителей и им пришлось взвалить отцовскую ношу на свои плечи, и подавно сроднились. Теперь уже судьба Тивери заставляла их держаться вместе, оттачивала разум и меч на дела ратные и стольные.
Зимний день слишком короток, чтобы надеяться на лов сегодня же. Поэтому князь Волот и решил: будут двигаться вперед, в сторону Дуная, пока не стемнеет. Вепр решился возразить:
– Это рискованно, княже. А если ночь застанет в лесу? Тем более что дальше пойдут сожженные веси и городища. Там мы не сможем найти ночлега.
– Ну почему же? За лето каждая семья что-то да поставила. Какая весь ближе всего?
– По одну сторону – Медуша, по другую – Солнцепек.
– А дальше?
– Выпал.
– Выпал? Постой, неужели Выпал?
– Точно. А что князя так удивляет?
– Я был в Выпале, я знаю его. Туда и направимся.
– Если князь был там, то должен знать: Выпал сожжен дотла.
– Говорю же, за лето что-то построили. Раз есть люди, значит, есть и жилье, а нам на ночь большой роскоши и не требуется. Повелеваю: держать путь на Выпал.
И взбодрился, и разволновался. Случайно ли оказывается здесь вторично или по велению судьбы? Знает, в Выпал направилась Миловидка. Нашла ли своих родных? Живет ли здесь?
Городище действительно было уже не таким, как летом. Среди припорошенных снегом пепелищ стояли и свежесрубленные избы. Правда, не много их было. Когда же побывали в двух-трех домах, засомневались, найдут ли ночлег, если в каждой халупе живет по нескольку семей.
К счастью, староста Выпала оказался смышленым: не долго думал и гадал, освободил свою хижину для князя, еще одну – для мужей и челяди, а выпальцам велел потесниться на время, пока будет гостить князь.
Это понравилось Волоту, и он пожелал встретиться со старостой с глазу на глаз.
– Есть еще одно важное дело. В Выпале живет девушка Миловида. Ярославова Миловида. Знаешь такую?
– Отчего же не знать, знаю.
– Приведи ее, и немедленно. Я возвратил ее весной из ромейского плена, – объяснил князь, чтобы староста меньше удивлялся. – А ладо ее остался там. Скажи, есть вести о нем.
Думал, староста услужливо кивнет и поспешит выполнить волю князя, но тот стоял и моргал глазами.
– Пойти, княже, могу, но приду ли с Миловидой – не знаю.
– Почему так?
– С осени не вижу ее в городище.
– С осени? Куда же подалась? Куда могла пойти?
– Не ведаю.
– Ну, а родители ее живы, здесь они?
– Нет, полегли. Весь род погиб. Миловида лето провела у своей тетки, а сейчас не вижу. Так я пойду и спрошу, где она.
Староста поклонился и поспешил уйти, а князь сидел словно в воду опущенный. И хотел, и не мог осознать то, что услышал. Говорит, родителей у Миловиды нет, весь род полег, и Миловидка куда-то по осени подалась. А в Черн, видишь, не пришла. Почему? Не поверила речам княжьим? Не пожелала быть в стольном Черне? Наверное, так.
Пока раздумывал, тревожа себя не очень утешительными мыслями, староста уже стучался в дверь к Миловидкиной тетке и старался втолковать той, зачем пришел и кто зовет Миловидку.
– Господи! Ее же нет!
– Я тоже говорил: нету. А князь велит: найди и приведи.
Тетка и удивлена, и немало испугана этими словами. «Приведи? Ой, да что же он себе надумал, этот князь?»
– Бросай эти хлопоты, староста. Миловида оставила Выпал, ушла из Выпала.
– Куда пошла? Где можно найти если не сегодня, то завтра?
– Разве я знаю? – слукавила женщина. – Пошла по свету, а свет широкий, ищи ее там.
Крутил, как только умел, хитрый староста, а вернулся ни с чем. И князь остался ни с чем. Поэтому и не спал до глубокой ночи, а на ловы поехал пасмурней, чем серое зимнее небо. Вепр быстро приметил настроение князя и не утерпел, чтобы не напомнить о своей вотчине.
Повод дало завершение первой облавы. Ловчие несли и несли к саням добычу: лосей, и вепрей, и оленей, и зайцев. Отдельно складывали то зверье, что давало лишь пушнину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61