– Дедушка Борич, может, отправили бы меня на тиверскую лодью? – спросила Миловида, когда ожидать уже не было терпения.
– Князь сказал: тут жди. Вот и жди! Сама слышала: не одну тебя, всех ваших поехал вызволять.
– Всех, может, и вызволит, а я останусь. Сердцем чувствую, что останусь.
Старик рассердился:
– Зачем печалишься понапрасну? Если так случится, что князь не сможет возвратиться за тобой, без него переправлю в землю Тиверскую. Теперь знаю, как это сделать: посажу в первую попавшуюся лодью, которая пойдет в Тиверь, оплачу перевоз – и будешь дома.
А князю Волоту действительно не до Миловиды было в эти дни. Мало того что дорога в Константинополь оказалась трудной и тернистой, там посмотрели на него, когда заговорил, словно на пришельца с того света. Слушали и не слышали, смотрели опустошенными смятением глазами – и не видели. Он к одному, он к другому – напрасно. Вроде и соглашаются, лепечут языками, а ушли – забыли. Князь и знак показывал, и говорил, что он из земли Тиверской, что прибыл к императору для важной беседы, – и снова словно стенку пробивает. Вчера говорили, придешь завтра, сегодня говорят, придешь завтра, а завтра, уверен, скажут то же самое.
Что делать? К кому податься из этих болванов? Боги светлые и ясные! А говорят, просвещенный народ, света светоч. Какой там светоч, если ходишь среди людей, а чувствуешь себя как в мертвом царстве. Куда ни ткнись – все лбом о стену. Был в сенате, сказали, иди в Августион, пришел в Августион, несколько дней уже околачивается возле высоких медных ворот, а пробиться через них не может. Стража или молчит, или преграждает путь; обращался по чьему-то совету к придворным синекурам – избегают, как прокаженного, проходят мимо, не хотят даже выслушать.
А дни уплывают, словно вода в Днестре, размеренно и вместе с тем неудержимо. Уже и неверие закралось в сердце, еще одна неудача – и махнет рукой, пойдет, откуда пришел.
И ушел бы, наверное, ни с чем, если бы не высмотрел у претория вертлявого пучеглазого человечка. Вчера около него крутились люди, сегодня толкутся: что-то показывают, оттесняя друг друга, а он знай вертит головой: нет и нет.
– А разорвало б тебя! – услышал князь уличскую речь и оглянулся. Кто это сказал? Этот или тот? Наверное, тот, по виду больше на анта, нежели на ромея, похожий.
– Муж достойный, – тронул князь его за руку. – Ты из Уличи?
Человек оглянулся резко и оцепенел от удивления:
– А то что?
– Я тоже оттуда. Объясни мне, что здесь происходит.
– Ничего.
– Как так – ничего? Люди толпятся, а пробиться, куда хотят, не могут.
– Бедные, потому и не могут. Тебе к кому нужно?
– К самому императору.
– О-о! Это не здесь. Это там, – показал на Августион.
– И там был, и тут, ни к кому не могу подступиться, надо хотя бы посоветоваться.
Земляк не стал долго раздумывать, спросил живо:
– При себе что-нибудь имеешь?
– Знак имею от князя Добрита.
– Пустое, – презрительно махнул тот рукой. – Знак там, в Августионе, покажешь. Для того чтобы попасть к императору, спрашиваю, имеешь что-нибудь?
Волот старался догадаться, что должен он иметь для того, чтобы попасть к византийскому императору.
– А что нужно?
– То, что зовут тут донатиями, – солиды, ценные подарки?
– Подарки есть, а как же. Солиды – тоже.
– Стой тут, – положил Волоту руку на грудь, словно подтвердил тем самым: между нами заключено соглашение. – Сейчас приведу лупоглазого. Он все может, особенно если не поскупишься на солиды. Подарки прибереги для тех, кто в Августионе, ему же и страже дай солиды. Он проведет, и растолкует, к кому обратиться, и договорится, с кем следует.
– Возьми, – сунул ему Волот первый донатий, – только договорись, сделай так, чтобы провел.
Земляк быстро возвратился с тем, на кого возлагались теперь все князевы надежды. И лупоглазый не расспрашивал долго. Услышал, что нужно провести князя антов к самому императору, да и затаил, прицениваясь, дыхание.
– Двести солидов, – изрек, не моргнув, и показал для убедительности два пальца, однако сразу же передумал и добавил: – Да на стражу сто.
– Побойся бога своего, достойный! – удивился князь. – Или ты один такой, или думаешь, со мной вся княжеская казна?
Видимо, и двести солидов, на которых сошлись они, были немалые деньги. Лупоглазый крутился словно вьюн: то исчезал, то снова появлялся возле князя Тивери, уверяя, что исполнит его волю, только пусть наберется терпения и ждет.
И Волот дождался встречи со светлейшим императором, правда, на пятый день.
Идарич еще там, в Маркианополе, растолковал Волоту, как он должен держать себя с теми, кто будет прокладывать путь к императору, что говорить, когда предстанет перед самим Юстинианом. Но когда увидел, даже у него, бывалого мужа, подкосились ноги и одеревенел язык. Палата ослепила блеском золота, лепниной и резьбой, ликами императора и святых, которые смотрели на него со стен ясными глазами так проникновенно-внимательно, что казалось, вот-вот раскроют сейчас уста и спросят: «Кто ты?» А впереди на сверкающем троне сидел сам Юстиниан и глядел на ошеломленного посла такими же внимательными глазами.
– Императору Византии, августейшему Юстиниану, – князь Волот наконец обрел дар речи и сразу же приободрился, – низкий поклон от князя Добрита и особо от князей Тивери, уличей, полян. – Он низко поклонился и поэтому не видел, кланялся ли в ответ император Юстиниан. – Князья желают божественному императору и его богами посланной жене, императрице Феодоре, доброго здоровья и передают через меня, доверенную особу и посла, свои дары.
Волот снова поклонился, а его люди поставили тем временем перед троном две резные деревянные, инкрустированные дорогими камнями шкатулки: одну – императору, другую – императрице. Едва успели отойти, как другие вышли из-за спины князя и положили у ног императора меха.
Юстиниан оживился и, как показалось Волоту, подобрел даже.
– Князьям дружественной Антии низкий поклон и благодарность. Как поживают повелители северного края? Довольны ли нами, своими соседями в Подунавье?
Волот едва сдержал себя, чтобы не выдать радости: лучшего начала разговора про татьбу в Подунавье и придумать нельзя. Неужели император ничегошеньки не знает о том, что случилось в землях южной Тивери?
– Князья антские были довольны спокойствием на южных границах своих земель, посылали к императору послов своих с наилучшими пожеланиями – возобновить действие заключенного при императоре Юстине договора о мире и дружбе между антами и Византией.
Юстиниан одобрительно кивнул головой, но сразу же и раскаялся в своей поспешности.
– К сожалению, – говорил меж тем Волот, – случилось непредвиденное. В то время как посольство было в дороге, когорты императора вторглись в земли Тивери и прошлись по ним огнем и мечом. Сожжены все веси и городища чуть не до Черна, взяты в плен люди, товар, хлеб, принадлежащий антам.
– Этого не может быть! – И удивлялся и негодовал император.
– Верю, достойный, эти вести до тебя еще не дошли. Как верю и тому, что вторжение учинили против твоей воли.
Юстиниан уже не сидел спокойно на троне, он ерзал, поглядывал то на одного придворного, то на другого. А Волот, пользуясь возможностью, поведал обо всем, о чем хотел поведать.
– У нас есть доказательства, кто произвел нападение и с какими намерениями. Мои воины настигли у Дуная манипулы, которыми командовал стратег Хильбудий, и многих взяли в плен. А кроме того, произошло так, что буря прибила к мезийскому берегу лодью, на которой направлялись в Константинополь послы братской Антии, и наместник Хильбудий повелел эллинам задержать их и отправить в Маркианополь, где они и ныне сидят и уповают на твою доброту, император, да на повеление освободить их из позорного плена. Я, князь Тивери, один из тех послов.
Император чувствовал себя неловко, он хмурился. Но Волот не обращал внимания на это.
– Пребывая в Маркианополе, мужи узнали, достойный, что татьбу учинили помимо твоей воли и с целью наживы. Захваченный в наших землях народ наместник диоцеза Фракия Хильбудий держит в заточении вблизи морского пристанища Одес и ждет лодей, которые должны вести тех несчастных для продажи на недосягаемых для твоего глаза рынках. Вот почему антское посольство возложило на меня обязанность заявить тебе: или же захваченный народ наш будет немедленно возвращен в родные земли, а учиненные за Дунаем опустошения оплачены солидами, или же между антами и Византией будут распри и сеча.
Князь не мог понять почему, однако сразу почувствовал явное облегчение. Словно бы на родной берег вышел и с жадностью вдохнул свежий воздух. Все-таки высказал императору византийцев то, что должен был высказать. Теперь оставалось дождаться ответа Юстиниана.
– Империя жестоко покарает того, – услышал наконец Волот его голос, – жестоко, говорю, покарает того, кто решился нарушить мир между нашими землями, и сделает все возможное, чтобы жить с антами в мире и согласии. О мерах своих уведомлю завтра, в это самое время.
На этом разговор с императором завершился. На следующий день князя приняли в Августионе, но уже другие. Извинились от имени своего повелителя и сказали: это эдикт василевса на неприкосновенность послов, это – дары послам и князю Добриту. А есть еще повеление императора выделить государственных людей, которые приедут в Маркианополь и там, на месте, решат судьбу взятых в плен антов. Виновных за вооруженное вторжение, как говорилось уже, ждет суровая кара, а о возмещении убытков и о возобновлении договора между землями вынесет решение отдельное посольство, которое будет вскоре послано к князю Добриту императором Юстинианом.
Лучшего завершения взятого на себя дела нельзя было и ожидать. Во-первых, князь мог теперь свободно передвигаться по земле ромейской и никого не бояться, а во-вторых, вон какую победу одержал над Хильбудием. Если отыщет с помощью присланных императором послов тиверских пленников, взятых под Одесом, и заставит Хильбудия возвратить их, тем не только спасет людей своих от рабства и позора, но и нанесет Хильбудию удар, от которого тот не поднимется. В этом не приходится сомневаться!
Хильбудий все-таки недосмотрел, что не все анты из задержанных послов на месте. То ли был уверен, что они никуда не денутся, то ли не до них было. Куда-то пропал князь Волот, и не на день – чуть ли не на две седмицы. Когда же возвратился и сказал, что все могут отправляться в Константинополь, анты сами отказались от этого предложения.
Озадачило ли его это или возмутило – трудно было понять. Наверное, просто не поверил.
– Имеем разрешение императора, – показал ему Идарич привезенный князем Волотом эдикт о неприкосновенности послов. – Будем здесь, если разрешит гостеприимный хозяин, ожидать посланных по нашему делу людей из Константинополя.
Хильбудий молча взял в руки императорское повеление и так же молча возвратил его.
– Выходит, виделись уже с василевсом?
– Да. Император пообещал прислать сюда, в Маркианополь, своих послов, с ними и доведем наше дело до конца.
Хильбудий снова молча посмотрел на антского посла, но возразить не посмел.
– Воля ваша, – сказал примирительно. – Ждите.
Они и ждали. Ни словом, ни делом не выказывали своих намерений, как и своего торжества. А дождались послов из Константинополя, были удивлены не меньше, чем перед этим наместник диоцеза Фракия. Не так он прост, как думали: пока ездили в Константинополь, пока ждали императорских людей, Хильбудий вывез из Одеса свидетелей своей татьбы и даже следа не оставил от них. Куда вывез, пойди узнай теперь: или спрятал в горах, или вывез лодьями на далекие ромейские торги.
– У вас есть пленные, – не сдавался Идарич. – Императорские послы могут собственными глазами увидеть и убедиться, какой разбой учинен в Тиверской земле.
Но ромеи не внимали его словам, как в Маркианополе, когда слушали князя Волота в Августионе. Только то и делали, что показывали на пустые сооружения при одесском пристанище и твердили: к князю Добриту будут направлены послы, они поступят по справедливости.
Возвращаться в Маркианополь не хотелось. Всем надеждам положен конец. Оставалось сесть в лодью и плыть к своей земле. Но уходить ни с чем было нельзя. Волот встретился глазами с Хильбудием и почувствовал, как он злобно торжествует. Неприкрыто злобно. А это подтверждение: они враги отныне и до смертного одра.
– Где девушка? – поинтересовался Волот у кормчего.
– Там, в лодье. Дрожит, бедная, боится и на свет показаться.
Не сказал: позови, – сам пошел к Миловиде:
– Борич уже уехал отсюда?
– Говорил, будет еще здесь.
– Может, поищешь?
– Я боюсь, княже…
– У тебя есть вольная, чего бояться? Да и не одна пойдешь, с моими воинами.
Волот видел: идет и оглядывается. Когда уже выходила из лодьи, обернулась и спросила:
– А как же Божейко?
– Потом, как возвратишься, скажу. – Не захотел князь тревожить девушку преждевременно.
Боричу передали, что его хочет видеть князь. Но тот сам увидел; византийцы поехали на Маркианополь, а анты собираются в дорогу. Он подъехал и стал неподалеку, раздул мехи, разложил свои инструменты. Князь увидел и поспешил к нему.
– Бориче, – сказал он негромко. – Мы возвращаемся ни с чем. Ромеи перехитрили нас, вывезли пленных из Одеса, а куда – никто, думаю, не скажет. Настал черед нам попробовать перехитрить их. Волк не перестанет наведываться в овчарню, пока не получит по хребту. Скажи, ты остался верен своей земле, народу славянскому?
– Да, достойный!
– И можешь послужить им?
– Как?
– Говори, хочешь ли, и я скажу как.
– Если смогу, послужу.
– Ты говорил, что видел раньше ромейские приготовления к походу. Сможешь предупредить меня в Черне, если заметишь такие приготовления и во второй раз, и в третий?..
– Старый я, княже, куда мне. Уведомлять лучше морем, а какой из меня кормчий и пловец?
– У тебя есть знакомые, наши земляки. Убеди их: это необходимо, от этого будет зависеть благополучие или, наоборот, безлетье славянского народа. Вот солиды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61