Долгое мгновение, когда, как в сказке «о жити и нежити», добрый дух любовью сражался за спасение страдающей души, истекло, истаяло, как льдина, несомая весенними водами, и Карл очнулся от странного забытья. Они были одни в комнате, он и Дебора. Адат исчез, и солнечный свет по-прежнему заливал сквозь окна маленькую дубовую гостиную. Они стояли, прижавшись друг к другу, обнявшись там и так, где и как застала их беда.
– Прости, Карл. – Голос Деборы был тих, почти не слышен.
– Молчи, – ответил он. – Все кончилось.
– Я…
– Ты ни в чем не виновата!
– Но…
– Больше этого никогда не случится.
– Как ты можешь знать?
– Я знаю, Дебора, – ответил Карл. – Знаю, чувствую. Верь мне, родная, все позади.


Глава четвертая
ГРАФ ИМПЕРИИ

1

Напоив обессиленную приступом «безумия» Дебору красным вином с медом и корицей, Карл уложил ее в постель и, приказав слугам зашторить окна и разжечь камин, уселся в кресло, в изголовье кровати, и стал рассказывать притихшей женщине сказки. Он знал их множество, услышанных в разных концах мира, в долгих странствиях длиною в жизнь, но самому рассказывать эти незамысловатые истории Карлу еще никогда не приходилось. Тем не менее интуиция подсказывала, что молчать сейчас нельзя, но и говорить с Деборой о чем-либо, что могло потревожить ее взбаламученную ужасом прошлого душу, не стоит. А растревожить ее, казалось, могло все, что угодно. Любая тема способна была оказаться поводом и причиной для тяжелых мыслей и страшных воспоминаний. Выбор, таким образом, был не велик, но петь колыбельные Карл не умел, а героические баллады и любовные песни мало соответствовали моменту и сложившимся обстоятельствам. Оставались сказки, их Карл и рассказывал тихим, убаюкивающим голосом, стремясь отвлечь Дебору от мыслей о минувшем, успокоить, заговорить ее боль.
По-видимому, он был прав, и попытка удалась. Прошло, кажется, совсем немного времени, прежде чем закрылись измученные страданием глаза и ровное дыхание женщины подсказало Карлу, что она спит. Тогда, укрыв Дебору пуховым одеялом до подбородка и приказав служанке не оставлять госпожу одну, Карл тихо вышел из спальни и направился в южное крыло дворца, туда, где, по словам Людо, давно дожидались своего хозяина утраченные и вновь обретенные вещи.

2

В этой части дома никто не сметал пыль с тех самых пор, как много лет назад люди герцога Корсаги сложили здесь содержимое обоза, брошенного однажды Карлом в спешке выступления из Номоны и забытого им в тот же день, казалось, раз и навсегда. Однако и обоз нашелся, и Карл вернулся туда, куда возвращаться не предполагал. Судьба? Возможно, но он, кажется, уже решил, что не будет лишать себя такой преференции, как свобода выбора. Судьба открывает дороги, но только человек решает, идти ли ему по ним и как далеко идти. Время, когда он жил интуитивно – к счастью или к злу, – миновало. Вопросы были заданы, и вне зависимости от того, были или не были получены на них ответы, жить теперь предстояло, согласуясь с жесткой определенностью этих вопросов и неопределенностью мира, в котором они прозвучали. И в своих отношениях с Судьбой Карл тоже должен был прийти к какой-то определенности. Впрочем, ничего неожиданного в его выборе не было. Карл выбрал свободу воли, предположив, что она имеет место быть. Таково было его мнение, а правильно оно или ложно – о том человеку знать не дано, ведь граница между знанием и верой в такого рода вопросах весьма условна.
«Или я опять заговариваю себе зубы мнимыми истинами?»
Карл остановился на пороге уходящей вдаль анфилады погруженных в полумрак залов, как раз там, где проходила граница между тщательно убранной частью дворца и его южным крылом. Пыль лежала здесь толстым ковром. Лишь следы двух пар ног еще были видны кое-где на каменных плитах полов. Судя по всему, Людо приходил сюда не раз и не два, но приходил только за книгами. Во всяком случае, в тех сундуках, к которым он приближался, лежали, как быстро выяснил Карл, именно книги. А вот банессе Трир, которой, вероятно, принадлежали следы, оставленные другой парой ног, книжное собрание графа Ругера было неинтересно. Она тоже приходила сюда часто, но привлекали ее совсем иные вещи.
Карл открыл один из сундуков, к которому Валерия протоптала отчетливо видимую тропу, и посмотрел на свою парадную кирасу. Она лежала сверху на аккуратно сложенных придворных костюмах, вышедших из моды почти полстолетия назад. Кираса была замечательная, матово-черная, украшенная золотой насечкой. Она, вероятно, и ныне могла произвести впечатление, и даже здесь, в славной своей склонностью к расточительной роскоши Флоре. Но для Карла, несмотря на его способность видеть и ценить красоту, старая кираса была все-таки не столько произведением искусства, а она им, несомненно, была, сколько эхом далеких славных времен, эхом, почти случайно достигшим теперь его слуха и заставившим сжаться от сладкой боли сердце. Ну что ж, ему и в самом деле было что вспомнить, глядя на этот реликт канувшей в вечность империи, и сожалеть Карлу было о чем. Ведь с эпохой Евгения Яра ушли в небытие и большинство его друзей, даже если физически они умерли много позже кончины императора. Однако сейчас Карла интересовало нечто иное.
Чем была эта кираса для Валерии? Почему она раз за разом возвращалась именно к этому сундуку? Что хотела она увидеть в его кирасе? Что видела в ней или в этом, например, выцветшем плаще из синего шелка, который банесса, судя по всему, неоднократно доставала из соседнего ящика? Что это было? Напоминание о военной славе ее великого и таинственного отца? Возможность прикоснуться к чему-либо более материальному, чем звуки слов? Или изображение фамильного герба Ругеров служило ей опорой в династическом одиночестве несчастной сироты?
Карл достал из сундука кирасу и всмотрелся в изображение своего собственного герба.

3

– Скажите, Карл, – спросил его император, – какой герб вы желали бы видеть на своем знамени?
Вот так, просто – «какой герб?» – а это означало, что император, во-первых, дарует ему титул (а какой, кстати?) и, во-вторых, оказывает великую честь самому выбрать свой герб.
– Вы ведь не примете чужое владение? – усмехнулся Яр, который умел видеть многое, что скрыто от глаз других людей.
– Не приму, – согласился Карл.
– Я так и подумал, – кивнул император. – Но, к счастью, у меня есть королевская доля, доставшаяся мне от Рамонов. Это государственная земля, Карл, а не проскрипционная.
– Волк, – сказал Карл, не задумываясь. – Волк, стоящий на задних лапах и держащий в передних меч и кисть.
– Красиво, – согласился император. – И поэтично. Но кисть, если не возражаете, будет похожа на протазан, а на голову зверя мы наденем графскую корону.
– По вашему слову, государь, – поклонился Карл, не имевший желания спорить с Судьбой.
– Да будет так, – улыбнулся Евгений. – Преклоните колено, граф Ругер…

4

Евгений оказался прав. Никто, кроме маршала Гавриеля, не понял, что на самом деле держит в лапах жестокий зверь Ругера. Карл положил кирасу на место и подумал о том, что за прошедший день он трижды вспомнил об истории своего титула. Один раз сам, и еще дважды ему напомнили об этом две самые близкие ему женщины. Дочь и…
«И жена, – решил он. – Если Судьбе будет так угодно, я женюсь на Деборе.
Но не раньше, чем она сама этого захочет, – добавил он, чтобы не оставлять незаделанных щелей. – Да будет так».
Он закрыл сундук и пошел дальше, разыскивая в ящиках и сундуках своего старого обоза то, ради чего он, собственно, сюда и пришел. Нить, намек, образ.

5

– Карл.
Император Яр смотрел на него усталыми глазами, в которых, как туман в горах, клубилась тоска. С ним явно происходило что-то нехорошее – хотя что хорошего могло быть, например, во внезапно поразившей Евгения болезни? Однако художественное чувство Карла болезнь как объяснение состояния императора принимать отказывалось. Здесь было что-то другое, и Карл подозревал, что знает, что это может быть. Вот только верить своему предчувствию он не хотел. Однако от правды не убежать, не скрыться. И слушая императора, Карл уже знал, что видит в его глазах. Это была горечь поражения, которое еще не состоялось, предчувствие тяжелой кровавой работы, которую предстояло выполнить, когда поражение все-таки состоится, сожаление, печаль, тоска.
– Карл, – сказал Яр, – я уезжаю в Орш.
Слово было сказано, и Карл понял, какое будущее ожидает его лично.
«Ну что ж, – подумал он с философским спокойствием, – я сам выбрал этот путь».
Вслух он, естественно, этого не сказал, он вообще ничего не сказал, молча ожидая, когда император выскажет все, что намерен теперь сказать.
– Владетель Нагум и Лев Скоморох уже ведут туда свои армии, – продолжил между тем Яр. – Маршал Гавриель должен оставаться на востоке, а Гектор Нерис, по тем же соображениям, на севере. Так что в Гайду поедете вы.
– По вашему слову, ваше величество, – коротко ответил Карл и поклонился.
Он вдруг подумал, что все не так уж плохо, потому что задачи такой сложности он еще никогда не решал. Предчувствие предчувствием, но пока император не сказал того, что он только что сказал, действительное положение вещей представало перед Карлом как некий невнятный образ, и не более того. Теперь же перед ним предстал четкий рисунок пером, в котором нет места для недомолвок.
Империя, которую три десятка лет кровью и сталью создавал Евгений и которая, по мнению как подданных императора, так и его врагов, была, как никогда, полна сил и величия, неожиданно оказалась на краю пропасти. Возможно, это понимал Гавриель Меч, если предположить, что известия о последних событиях успели дойти до его ставки в Помплоне. Понимал это и сам Яр – иначе с чего бы ему посылать в Гайду Карла, а не ехать туда самому, как он предполагал сделать еще несколькими днями раньше? Теперь это знание император разделил с Карлом, назначая ему, как полагал сам Евгений, простую технически, но трагическую по существу роль. Но вот какую роль он сыграет на самом деле, решать Карл предпочитал сам, потому что не тот он был человек, чтобы принимать слова императора за голос Судьбы.
А положение империи действительно было скверно, хотя большинство людей об этом пока не догадывались. Неожиданно возникшая на Западе угроза застала страну в самый неподходящий момент, но и это казалось отнюдь не очевидным. Внешне все обстояло как раз благополучно, а проблема была до времени скрыта за второстепенными обстоятельствами и носила исключительно пространственный и временной характер.
В империи царил мир, а ее границы были надежно защищены. Армия маршала Гавриеля была огромна и победоносна, и князья восточных сатрапий не имели дерзости мериться силами с лучшим полководцем эпохи. На Севере военные действия почти прекратились, и война кипела на слабом огне, так что Гектору достаточно было грозно хмурить брови. Великих подвигов от него никто не ожидал. Юг был безопасен, а на Запад предполагал идти сам император.
Однако не успела Западная армия сосредоточиться в Гайде, чтобы идти дальше, как с другой стороны к границам спорных земель пришел молодой и честолюбивый Венедикт Хиш и привел с собой сорокатысячное войско. Коннетабль Хиш был талантливым полководцем, но дело, в сущности, было не в нем, а в господаре Нового Города Альберте, который решил не ждать Яра за высокими стенами своей столицы, а ударить первым. Неизвестно, было ли это случайным наитием или Альберт настолько хорошо был осведомлен в делах империи, что смог намеренно выбрать столь подходящий момент, но он это сделал. Сама по себе армия Хиша превосходила по численности Западную армию почти вдвое, но и это еще не вся беда. Это лишь угроза, не более. В конце концов, в Гайде собраны отборные войска империи, а Евгений Яр, когда ему приходила охота воевать, делал это совсем неплохо, ведь и свою блистательную карьеру Яр начинал как удачливый полководец при дворе Рамонов. Однако Альберт смог сделать невозможное – он «оживил мертвеца».
Давным-давно распавшийся союз племен Великой Гароссы воскрес так не вовремя, что если это и было случайностью, то, верно, из тех, которые, по поверью, преследуют только законченных неудачников. Союз выставил тридцатитысячное войско – много больше, чем можно было ожидать от гароссцев, – и это союзное ополчение шло теперь ускоренным маршем на соединение с армией Хиша. Учитывая расстояния, состояние дорог и скорость движения обозов, через месяц-полтора в северо-западной – равнинной – части Гайды под рукой Хиша окажутся семьдесят тысяч гароссцев, и начнется самое интересное – агония империи.
Но ничего поделать с этим было уже нельзя. Западная армия не имела достаточно сил и находилась в сердце чужой, враждебной страны. Случись поражение, а оно просто не могло не случиться, и никто не сможет унести оттуда ног. Поражение на Западе породит новую войну на Севере, восстанут, почувствовав слабину, не до конца усмиренные новые провинции Юга, а восточные княжества будут драться с еще большим ожесточением. Но и отвести армию из Гайды уже невозможно. Было совершенно очевидно, что Хиш не остановится на границе, а пойдет за отступающим войском в глубь империи.
И Яр, вместо того чтобы выехать к армии, решил бежать в горы, куда и стягивал теперь свои последние резервы. Ни армия владетеля Нагума, состоявшая из наемников-убру, ни тем более гвардия Льва Скомороха не были достаточно сильны, чтобы бросить их против Хиша сейчас, но в будущем они могли стать ядром новой армии императора, с которой Евгений и предполагал, по-видимому, отстроить свою державу заново. Когда-нибудь потом. А пока навстречу Венедикту Хишу Яр посылал Карла – затем, чтобы победа досталась гаросскому коннетаблю дорогой ценой. А там, глядишь, наступит осенняя распутица и зима закроет дороги, а император получит свой шанс на выживание.
Все логично. Ход рассуждений императора безупречен, но выводы, как понял слушавший Евгения Карл, Яр сделал неверные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66