Вскоре его подняли на руки, переложили на носилки, не снимая, впрочем, с лица платка, и понесли куда-то, сначала по ступеням вверх, затем по скрипящим и раскачивающимся сходням на каменную набережную, зацокавшую под стальными подковками сапог его носильщиков, и наконец душноватый возок принял в свои недра тело Карла и повез, увлекая в неведомую даль.
– Мы во Флоре, Карл, – сказал над его ухом голос Людо. – Потерпите еще немного. Скоро мы будем дома.
Так начиналась для Карла жизнь во Флоре, а если быть совершенно откровенным, то просто новая жизнь.
Император Яр – из политических соображений, разумеется, – никогда формально не упразднял принципата Флоры. Однако фактически более тридцати лет ни один цезарь не короновался в священной роще Великих Предков, а хранителем вязанной из золотых нитей и украшенной семьюдесятью семью рубинами шапочки, заменявшей цезарям Флоры корону, являлся сам Евгений. Но все, что не умерло, способно жить. И смерть императора, и крушение созданной им великой державы побудили флорианскую знать к действиям, а вернувшийся на родину – очень вовремя – герцог Александр Корсага, много лет воевавший под штандартом маршала Гавриеля под именем Людо Табачника, придал действиям флорианцев недостающей им решительности и осмысленности.
Три года спустя троюродный брат Людо – и первый из оставшихся в живых представителей рода принцепсов Кьярго – Михаил официально принял из рук своих бояр «золотое темя» и власть над принципатом. Именно в страну цезаря Михаила, которому едва исполнилось восемнадцать лет, и прибыл находившийся в самом жалком состоянии Карл. Однако, если физически он представал немощным и убогим – во всяком случае, по его самоощущению, – шлейф славы, тянувшийся за его носилками, был расцвечен самыми яркими красками слухов и домыслов. Ведь Карл Ругер – последний из Первых императора Яра, и он друг герцога Корсаги, так что роскошная постель во дворце герцога еще не успела принять в свои мягкие объятия его несчастное тело, а слухи о прибытии в город «того самого» графа Ругера уже начали гулять по тенистым, наполненным ароматами цветущей сирени улочкам Флоры.
Возбуждение и любопытство достигли своего апогея, когда на пятый день пребывания Карла «в гостях у Людо Табачника» его навестил сам цезарь Михаил. Молодой человек явно не знал, что ему делать в присутствии груды костей, обтянутых желтой потрескавшейся кожей и способных лишь прошептать краткую благодарность, но все-таки мужественно просидел у одра графа Ругера целых пять минут. Тем не менее сам факт этого визита стал самой большой новостью города, обсуждавшейся с неиссякаемым энтузиазмом следующие две недели.
Но и это осталось тогда для Карла неизвестным, так как он все еще был слишком слаб, чтобы интересоваться окружающим. Время текло медленно, как разлитый мед, но какими бы маленькими шажками ни шло его возвращение к жизни, оно происходило, и однажды Карл нашел себя беседующим с Людо о жизни вообще и об их личной судьбе в частности. Им было о чем поговорить, что вспомнить и рассказать друг другу. И, хотя голос еще не вовсе вернулся к Карлу и сил на долгую беседу не хватило, с этого времени он начал выздоравливать по-настоящему.
Лекари, которых приставил к Карлу Людо, делали все, что в их силах, но его собственная природа, сумевшая одолеть яд негоды, была, как выяснилось, способна на много большее, чем просто не дать ему умереть. А покой, воздух торжествующей весны и здоровая пища, которая вначале по необходимости состояла из одной лишь медвежьей крови и слабенького черепахового бульона, оказались не менее целительными, чем воля Карла и мутные тинктуры флорианских врачей.
На одиннадцатый день, несмотря на робкие протесты сиделки, Карл сполз с роскошной кровати и, сжав зубы, принялся за ставшие уже частью его сути упражнения. Он продержался не более нескольких минут, прежде чем без сил упал на ворсистый ковер предоставленной в его распоряжение спальни, но почин был сделан, и на двадцатый день Карл выдержал уже полчаса. Чего это ему стоило, знал лишь он сам, однако силы начали к нему возвращаться, исчезло головокружение, и тошнота более не омрачала его существования, наладился желудок, избавив от унизительных эксцессов, и окреп голос. Единственное, что оставалось неизменным, это доводившая Карла до бешенства светобоязнь, но ничего с этим поделать пока было невозможно.
Только ночью, при плотно зашторенных окнах и погашенных свечах, он мог смотреть на мир вокруг себя широко открытыми глазами. Теперь Карл видел в темноте настолько хорошо, что мог рассмотреть любую, даже самую мелкую деталь. Зато даже звездный свет был для него слишком ярок и заставлял щуриться, как обычно случается с людьми, глядящими на солнце, а гулять при луне он мог, только опустив на глаза тонкий шелковый платок. Днем Карл вынужден был не только завязывать глаза плотной повязкой, но и носить закрывавший половину лица капюшон. Лекари не могли объяснить этого странного недуга, но сам Карл знал, что это такое. Он так долго смотрел в Великую Тьму, что свет жизни стал ему почти чужим. Требовалось время и напряженный труд души, чтобы его глаза снова смогли смотреть на мир, залитый солнечным светом.
Однако ожидать, пока это случится, и пребывать до тех пор в роли хворого затворника Карл был не в силах. И он вернулся к жизни, хотя вполне нормальной ее назвать все еще было трудно. Дважды в день он выполнял весь цикл своих упражнений, ужасавших окружающих сложностью. А еще он гулял в дворцовом парке, слушал чтецов, читавших ему книги из огромной библиотеки Людо, пировал с Табачником и его друзьями, плавал в парковом пруду и даже начал снова фехтовать – вслепую, полагаясь на другие свои чувства, необычайно обострившиеся за время выздоровления и способные, как выяснилось, хотя бы и отчасти, заменить зрение.
Вскоре Карл настолько окреп, что возвратил себе характерную для него уверенность и стал совершать верховые прогулки. Сначала – в сопровождении телохранителей, приставленных к нему Людо, а затем, когда конь вполне привык к незрячему всаднику, а Карл изучил характер этого благородного животного и оценил его ум и преданность, начал выезжать один. Вернее, как будто один.

3

– Куда мы едем?
Дебора держалась удивительно естественно. Казалось, их вечерней прогулке по затихающим улицам Флоры предшествовало совсем другое прошлое, чем то, которое лежало за их плечами, двумя морями и двумя несостоявшимися смертями, затерянное в далеком теперь городе на Семи Островах, существовавшем, возможно, лишь в их общих снах.
– Куда мы едем? – спросила Дебора.
– Ты же слышала, – улыбнулся Карл. – Домой.
– Да, – согласилась Дебора, вернув ему улыбку, от которой защемило сердце. – Я слышала, но мне хотелось бы…
– Я понимаю, – мягко остановил ее Карл. – Потерпи еще минуту, увидишь сама.
Как ни странно, на этот раз память его не подвела. Прошла всего минута, максимум – две, и перед ними открылась площадь, по другую сторону которой высилась заросшая плющом каменная стена. В стену были врезаны глухие ворота, которые начали открываться в то самое мгновение, когда Карл и Дебора въехали на площадь. За стеной росли высокие старые сосны, сквозь кроны которых ничего было не разглядеть.
– Добро пожаловать в отель ди Руже, – сказал Карл. – Наш дом.
Навстречу им вышли слуги, а у ворот застыли вооруженные протазанами Протазан – род древкового оружия.

стражники, одетые, как заметил Карл, в синее и черное, его цвета.
«О чем еще ты не забыл?» – мысленно спросил он Людо, окончательно принимая душой факт возвращения.

4

Был ранний вечер, когда Карл, вскочив в седло, выехал через задние ворота дворцового парка на дорогу, ведущую к маленькому заливу Флорианского моря, который облюбовал для вечерних прогулок, ценя тишину и волнующие запахи воды, цветов и буйной зелени, окружавшей залив. О том, что залив маленький, Карл знал пока только с чужих слов, но предполагал, что, если нынешняя ночь будет безлунной, а месяц только нарождался, и небо, как говорили, было затянуто облаками, у него был шанс увидеть озеро своими глазами, пусть даже и через шелковый платок.
Запах обширного водного пространства вел его через неразличимые за темно-красной завесой опущенных век окрестности не хуже, чем запах крови ведет волка по следам раненого оленя, но и без этого умный конь Карла прекрасно знал дорогу и шел по ней с уверенностью старожила. Судя по всему, тропа, по которой нес Карла верный Ворон, была совершенно пустынна. Во всяком случае, Карл долго не ощущал присутствия других людей, не считая, естественно, тех двух олухов, которые полагали, что втайне от самого Карла хранят от опасностей и неожиданностей тело графа Ругера, «на цыпочках» следуя за ним в отдалении. Однако, уже подъезжая к цели своего путешествия, Карл услышал нагоняющий его топот копыт. Всадников было трое, и один из них скакал на иноходце.
Окрестности Флоры, и в особенности южное побережье озера, между реками Медведица и Сулла, были спокойным и мирным краем, и опасаться здесь Карлу было, в сущности, некого, тем более что и постоять за себя он мог тоже, даже теперь и даже без помощи своих телохранителей. К тому же нагонявшие его верховые своего присутствия не скрывали, и соответственно они не вызывали опасений. Поэтому Карл продолжал свой путь так же, как и начал, неторопливой рысцой, наслаждаясь свежестью вечера, богатой палитрой запахов, характерной для южной весны, и размеренным движением коня. Между тем всадники поравнялись с Карлом – они как раз ехали по открытому месту – и перешли на такую же неспешную рысь, как и задававший ритм Ворон.
Минуту длилось молчание. Вероятно, два кавалера и дама, пахнувшая озерными лилиями и юностью, рассматривали Карла, решая, как им следует поступить. Люди эти были Карлу неизвестны, но его они наверняка знали, потому что такой всадник во Флоре всего один. Затягивать молчание было глупо, и, обернувшись на шелест шелка и тихое позвякивание ее украшений, Карл сдержанно поклонился.
– Добрый вечер, сударыня, – сказал он и улыбнулся ее удивлению. – Я, Карл Ругер, к вашим услугам. Могу ли я, не нарушив приличия, осведомиться теперь о том, с кем свел меня случай в сей дивный вечер?
– Можете. – В ее голосе звучала растерянность. – Я Стефания Герра.
«Сколько ей лет? – спросил себя Карл. – Тринадцать или четырнадцать? Но никак не больше пятнадцати, – решил он наконец».
– Рад знакомству, герцогиня, – еще раз поклонился Карл. – У вас дивный голос, миледи. К сожалению, это единственное, что я о вас знаю.
Он лукавил, конечно. Художественное чувство, обострившееся еще больше после несостоявшейся смерти, уже нарисовало ему ее портрет, и Карл был уверен, что не сильно ошибся и если и приукрасил девушку, то совсем немного. Единственное, в чем он не был уверен, это цвет ее волос и глаз.
– А что бы вы хотели узнать, граф?
Он уже привлек ее внимание, что, конечно, несложно, тем более что, пожалуй, встреча не была случайной. Такое у него вдруг сложилось впечатление. И неожиданно все преобразилось: вечер, озеро, которого он не видел, но которое сейчас открылось глазам его спутников, воздух и запахи – все. Сжало сердце. Впервые после того рокового боя в сердце Карла возникло чувство, еще не четкое, не оформившееся до конца, но именно такое, какое наполняет жизнь настоящего кавалера истинным смыслом.
– А что бы вы хотели узнать, граф? – спросила Стефания.
– Какого цвета у вас глаза? – улыбнулся Карл, чувствуя нешуточное смятение, охватившее сопровождающих ее кавалеров.
– Синие, – помедлив мгновение, ответила девушка. – Дальше рассказывать?
В ее голосе звучал вызов и… кокетство?
– Непременно, – серьезно сказал Карл.
– У меня черные волосы, – сказала она и остановилась, предлагая ему продолжать расспросы.
– Черное и синие, – задумчиво произнес Карл. – Хорошее сочетание цветов. Но у них существует множество оттенков.
– Леопольд! – обратилась Стефания к одному из кавалеров. – Опишите, пожалуйста, графу мои глаза и волосы.
– Граф, – этот голос наверняка принадлежал молодому мужчине, – разрешите представиться, шевалье Радой, к вашим услугам. Мой брат Виктор.
– К вашим услугам, граф, – подал голос брат шевалье. – Виктор Радой.
Виктор был совсем молодым и, как понял Карл, страстно влюбленным в юную герцогиню Герра, ужасно ревновал ее к Карлу, но, с другой стороны, полон детского восторга от встречи с самим графом Ругером.
«Великие боги! – взмолился Карл. – Только не это! Я всего лишь человек…»
– Итак, Леопольд, – сказал он, когда ритуал знакомства был соблюден. – Что вы можете мне сказать о волосах и глазах герцогини?
– Увы, – с грустной усмешкой ответил Леопольд Радой. – Я начисто лишен поэтического дара. Если бы вы спросили меня о цитадели Флоры, я мог бы рассказать вам, граф, много больше о ее башнях и куртинах, нежели о красоте моей госпожи Стефании.
А он молодец, одобрительно подумал Карл.
– Спасибо, шевалье, – сказал он, не меняя серьезного выражения лица. – Вы создали исчерпывающий портрет герцогини. Теперь я знаю, что ваши глаза, леди Стефания, напоминают глубокую синь вечернего неба, а волосы заставляют вспомнить о звездном сиянии на ночном небе. Я прав?
– Но откуда вы?.. – Стефания была поражена. Леопольд, если судить по его дыханию, – тоже.
– Я угадал, – улыбнулся Карл. – У вас смуглая кожа?
– Да, кажется. – Она еще не совсем пришла в себя и была готова ответить и на гораздо более интимный вопрос.
– Здесь я, пожалуй, остановлюсь, – с мечтательной улыбкой на лице произнес Карл. – Воображение способно увести меня далеко за рамки приличия.
– Спасибо, граф, – тихо сказала Стефания. – Вероятно, нам следует ехать дальше. Меня ждут в замке.
– Счастлив был с вами познакомиться, ваша светлость, – поклонился Карл. – Ваш слуга.
Всадники ускакали, а Карл еще минуту или две сидел в седле, вдыхая медленно тающий в теплом воздухе запах озерных лилий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66