https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/Grohe/
..» Ну, милая моя, что ж тут заливаться краской. В конце концов, что ты сделала? Полюбила мужчину. Женщины для того и созданы, чтобы любить мужчин. Тебе не повезло, попался нечестный. Кому какая судьба, милая. А ты по нему с ума сходила... Как сейчас помню. Тебя было не узнать, все из рук валилось. А уж тащила у меня, как никогда, у самой платья приличного не было, а он у тебя раскуривал дорогие сигары... Я-то видела все твои страдания и твою слепоту, день за днем ты мучилась, но вместо того чтобы избавиться от муки, сама шла на нее, об этом мне не надо рассказывать, своими глазами видела. Правда, эту историю я знаю не во всех подробностях, ты всегда от мергя что-то скрывала... Кое-что мне рассказывали, не знаю, правда или нет... Говорили, что от этой любви у тебя родился...
— Это неправда.
— И что ты отдала его в приют...
— Это неправда,— твердо и громко повторила Бенина, садясь в постели.
Услышав такой ответ, донья Пака вдруг замолчала, как ночная мышь, которая перестает скрестись, заслышав человеческие шаги или голос. Некоторое время слышались только глубокие вздохи госпожи, которые затем перешли в тихое и жалобное бормотанье. Служанка не откликалась. Состояние духа несчастной вдовы резко изменилось, флюгер повернулся в другую сторону, гнев и раздражение уступили место мягкости и кротости. Буря утихла, и наступило искреннее раскаяние в содеянном, госпоже теперь было стыдно вспомнить свои речи, и верным признаком перемены настроения были стоны и жалобы на воображаемые боли. Так как Бенина на эти сигналы не отвечала, донья Пака уже почти в полночь принялась звать ее:
— Нина, Нина, если б ты знала, как мне плохо! Ну и ночка мне выдалась! Будто кто-то прижигает мне бок каленым железом, а из ног выдергивает по одной все косточки. В голове будто не мозги, а хлебный мякиш с какой-то острой приправой... Я не хотела тебя беспокоить и не попросила, чтобы ты заварила мне липового чаю, потерла спину и дала бы порошок аспирина, бромистого натрия или сульфонала... Это ужасно... А ты спишь, как колода. Что ж, ладно, отдыхай, может, пополнеешь хоть немного... Не буду тебя беспокоить.
Нина, не говоря ни слова, встала с тюфяка, надела юбку, пошла в кухню, вскипятила воду на спиртовке и заварила липовый чай, дала госпоже лекарство, растерла спину и наконец легла к ней в постель, чтобы убаюкать ее, как ребенка. Госпоже хотелось загладить впечатление от своих злоехидных речей и, пока служанка ее убаюкивала, она не скупилась на ласковые слова:
— Если бы не ты, не знаю что бы со мной было. И я еще ропщу на господа бога, чего только ему не говорю, даже ругаю его, как простого смертного. Правда, он лишил меня многого, но он даровал мне тебя, твою дружбу, которая для меня дороже серебра, золота и бриллиантов... И вот еще я вспомнила: что ты мне посоветуешь делать, если снова придут дон Франсиско Моркечо и дон Хосе Мария Порсель но этому делу насчет наследства?..
— Но, сеньора, вам же это приснилось, а эти господа уже сто лет смирнехонько лежат в земле.
— Правильно, мне это приснилось... Ну, а если не эти, а другие придут по такому же делу, разве этого не может быть?
— Может, что и говорить. А вам не снились пустые ящики? Это верный знак, что скоро получите наследство.
— А тебе что снилось?
— Мне? Вчера снилось, будто мы повстречали черного быка.
— А это значит, что мы найдем клад... Послушай, кто может утверждать, что в этом старом доме, где когда-то жили богатые торговцы, не запрятан в стене или переборке какой-нибудь горшок, полный золотых унций?
— Слыхала я, что сто лет тому назад здесь жили торговцы тканями, очень богатые, а когда умерли... никаких денег в доме не нашли. Они вполне могли замуровать их в стену. Таких случаев не счесть.
— Я совершенно уверена, что эти деньги спрятаны здесь, в доме. Но куда же, черт побери, эти скопидомы их засунули? Нет ли какого-нибудь способа узнать об этом?
— Не знаю... не знаю,— пробормотала Бенина, а в памяти ее всплыл восточный колдовской обряд, описанный Альмуденой.
— Если не в стене, то под плитами на кухне или в чулане могли эти сеньоры припрятать денежки, как будто надеялись попользоваться ими на том свете.
— Может быть, и так... Но скорей всего в стенах или крыше между стропилами...
— Думаю, ты права. Клад может находиться как внизу, так и наверху. Знаешь, когда я ступаю по половицам в коридорах и в столовой и весь дом сотрясается, будто вот-вот рухнет, мне слышится какой-то шум, вроде бы звякает металл о металл... Ты не замечала?
— Замечала, сеньора.
— А то попробуй хоть сейчас. Пройдись по спальне, топай посильней и послушаем...
Бенина прошлась по спальне, веря словам госпожи не меньше, чем та сама, и на самом деле... они услышали звон металла, какой могли производить, разумеется, лишь груды серебра и золота (золота было больше, чем серебра), схороненного под старыми досками. О этой надеждой обе уснули и во сне продолжали слышать: дзинь... дзинь...
Огромный дом потел, как живое существо, и из бесчисленных пор выскакивали унции, сентены и другие старинные монеты.
XXVII
Наутро Бенина, шагая с корзиной на руке по дороге на Камбронерас, с беспокойством думала о бредовых мыслях несчастного Альмудены, которые, чего доброго, доведут его до сумасшествия, если она не придумает, как удержать его в границах благоразумия. Миновав Толедские ворота, увидела Потешницу и еще какую-то нищенку с большеголовым ребенком. Подруга по приходу Сан-Себастьян рассказала ей, что живет теперь у Толедского моста, из-за того что в центре Мадрида жилье слишком дорого, а милостыни подают мало. А в лачуге у реки она получает приют за сущие гроши, к тому же дышит вольным воздухом, совершая ежедневные прогулки от реки до места и от места обратно к реке. Бенина спросила, не знает ли Потешница, где живет слепой марокканец, и та ответила, что видела, как он просил у фонтана за мостом, а где он живет, она не знает.
— Помогай вам бог, сеньора,— сказала Потешница, прощаясь.— Вы сегодня на место не идете? А я иду... хоть и мало мы там собираем, но я все же устроилась неплохо. Мне каждый день приносят кучу еды из дома сеньора банкира, который живет прямо напротив церковных ворот на улице Уэртас, так что я теперь питаюсь что твоя аббатиса, а какое удовольствие видеть, как вытягивается рыло Капралыпи, когда служанка сеньора банкира приносит мне целую кастрюлищу всякой снеди... В общем, этим и живу помаленьку, да кое-что и подают по мелочи, вот так, донья Бенина, назло всем богачкам. Прощайте, всего вам доброго, надеюсь, вы встретите вашего слепого в добром здравии... Храни вас бог.
На том они разошлись, и Бенина перед мостом свернула направо, на мощенную камнем дорогу, которая спускалась в предместье Камбронерас, расположенное в низине на левом берегу Мансанареса. Вышла она на небольшую площадь, с запада ограниченную невзрачным каменным домом, с юга огражденным перилами контрфорсом моста, а с двух других сторон — неровными откосами и песчаными насыпями, поросшими диким кустарником, чертополохом и чахлой травой. Место было живописное, открытое ветрам и, можно сказать, радовало глаз, потому что отсюда видны были зеленые берега реки, прачечные на берегу и разноцветное белье на площадках для просушки. На западе виднелись горы, а на том берегу Мансанареса — кладбища Сан-Исидро и Сан-Хусто, украшавшие пейзаж многочисленными куполами пантеонов и темной зеленью кипарисов... Грусть, навеваемая видом кладбищ, здесь не лишала их своеобразной прелести, они как бы представляли собой декорацию, добавленную человеком к созданной природой панораме.
Неторопливо спустившись на эспланаду, наша нищенка увидела двух ослов... какое там двух!— восемь, десять, а то и больше, все в кричаще алых ошейниках; неподалеку от них небольшими группами расположились цыгане, гревшиеся на солнце, которое поднялось уже довольно высоко, и в его ослепительных лучах яркими пятнами горели цветастые наряды людей и украшения на животных. Говор, шутки, смех и беготня. Парни гонялись за молодыми цыганками, те проворно убегали; одетые в лохмотья дети кувыркались в пыли, и лишь ослы держались степенно и важно среди всеобщего гама и суеты. Старые цыганки, смуглые до черноты, судачили, собравшись отдельной группой у большущего дома с галереей, похожего на коробку. Какие-то девушки стирали тряпье в луже, образовавшейся посередине эспланады у водоразборной колонки. У одних лица были темные, почти черные, и на них ярко выделялись крупные серьги; у других кожа была посветлей, и все они были стройные, грациозные, ловкие и бойкие на язык. Старушка поискала, нет ли среди цыган кого-нибудь знакомого, прошлась туда-сюда, и ей показалось, что одного из цыган она когда-то видела в больнице, куда он приходил встретить свою подругу, которую в тот день выписывали. Но подходить сразу не стала, потому что ее знакомый вел жаркий спор с товарищами о потертостях на крупе осла, и момент был неподходящий. Но вот подрались двое мальчишек, на одном из них были штаны с разорванными сверху донизу штанинами, из которых выглядывали черные ноги до самого бедра, у другого на голове было что-то вроде тюрбана, а на теле — один лишь мужской пиджак; цыган подошел разнять их, Бенина, пользуясь случаем, пришла ему на помощь и тут же спросила:
— Скажите, добрый человек, не видели ли вы здесь вчера или сегодня слепого мавра по имени Альмудена?
— Видел, сеньора, и говорил с ним,— ответил цыган, раздвинув в улыбке толстые мясистые губы и показывая два ряда идеально ровных белых зубов.— Повстречал его на мосту... Он сказал, что со вчерашнего дня живет в одном из домов Ульпиано... и что... не помню, что еще... Посторонитесь, добрая женщина, этот осел норовистый, как бы не лягнул...
Бенина отскочила, увидев вблизи задние ноги крупного осла, которого двое парней охаживали палками, как видно, с целью воспитания строптивого животного в цыганском духе, и направилась к тем домам, на которые ей указал белозубый цыган.
По направлению к Сеговийскому мосту от эспланады отходила не то дорога, не то кривая улица. По левую руку от нее стоял домина с галереей — гигантский улей, разделенный на дешевые клетушки, за которые брали всего шесть песет в месяц, а дальше шли глинобитные стены и надворные постройки некоей фермы, именовавшейся «усадьбой Вальдеморо». По правую руку в беспорядке лепились друг к другу обветшалые домишки с внутренними дворами, заржавелыми оконными решетками и грязно-белыми глинобитными стенами — трудно представить себе более жалкую и примитивную городскую или сельскую архитектуру. Кое-где над дверями красовались мозаичные изразцы с изображением святого Исидора и датой постройки, а над покоробившимися дырявыми крышами торчали затейливой формы жестяные флюгера. Приблизившись к одному из домов, Бенина заметила, что кто-то выглядывает в забранное решеткой окно, и хотела навести дальнейшие справки — оказалось, это белый осел, который при звуках ее голоса высунул наружу длиннущие уши. Старушка зашла в первый двор: он был мощен камнем, но весь в рытвинах, его окружали лачуги разной величины, жилые сараи или просто дощатые коробки, крытые латунными листами; на одной из беленых стен, не такой грязной, как остальные, Бенина увидела намалеванный красной охрой корабль, трехмачтовый фрегат вроде тех, что рисуют дети: с длинной трубой, над которой вьется дым. Рядом с дверью худая, изможденная женщина стирала в корыте какие-то тряпки, это была не цыганка, а здешняя. Она рассказала, что по левую сторону двора живут цыгане со своими ослами, причем под одной крышей мирно уживаются люди и животные, тем и другим ложем служит мать-земля, а деревянные кормушки люди используют как изголовье. Справа, в таких же грязных ослиных стойлах, живет много бедняков из тех, что утром уходят в Мадрид: за десять сентимо им предоставляется место на земле — спи себе на здоровье. Когда Бенина сообщила женщине приметы Аль-мудены, та заверила, что он действительно здесь ночевал, но ушел спозаранку вместе с остальными, так как подобные спальни к утренней неге не располагают. Если сеньора хочет передать что-нибудь слепому мавру, она передаст, как только он вернется на ночлег.
Поблагодарив женщину, Бенина вышла из двора и прошла до конца улицы, поглядывая по сторонам. Она рассчитывала увидеть на каком-нибудь из лысых холмов фигуру марокканца, предающегося грусти под лучами утреннего солнца. После домов Ульпиано справа идут лишь голые каменистые склоны, которые служат свалкой для всякого рода отбросов и мусора. Метрах в ста от эспланады дорога делает поворот, вернее, зигзаг и идет к станции Пульгас, ее снизу можно узнать по горе угля, заборам, ограждающим пути, да по клубам дыма, поднимающимся к небу. Недалеко от станции, чуть восточнее, проходит сточная канава, по которой течет темная, как чернила, вода; поток прорезает склоны холмов, скрываясь в сточной трубе, и удобряет огороды, прежде чем впасть в реку. Тут наша нищенка задержалась и, острым, рысьим взглядом окинув окрестности, увидела, как черная вода каскадами низвергается из трубы в глубокую канаву, оглядела грядки, засаженные белой свеклой и салатом-латуком. Кинула взгляд и еще дальше, ибо знала, что африканец любит пустынные дикие места. День был погожий: яркое солнце высвечивало буйную зелень свекольной ботвы и фиолетовые завязи салатной капусты, разливая радость на всю долину. Старушка не раз останавливалась, давая взору насладиться созерцанием богатых всходов на грядках, оглядывала лысые холмы, но нигде не увидела греющегося на солнце марокканца. Возвратившись на эспланаду, спустилась к реке, прошла мимо прачечных и домов, лепившихся к контрфорсу моста,— не видать Мордехая. Изрядно устав; поплелась обратно в Мадрид с твердым намерением продолжить поиски завтра.
Дома особых новостей не было — да что это я?— была новость, да такая, которую можно было бы назвать чудом, происшедшим по велению подземного духа Самдая.
Только Бенина вошла, как донья Пака взволнованно сообщила:
— Ты знаешь, Бенина, я так тебя ждала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
— Это неправда.
— И что ты отдала его в приют...
— Это неправда,— твердо и громко повторила Бенина, садясь в постели.
Услышав такой ответ, донья Пака вдруг замолчала, как ночная мышь, которая перестает скрестись, заслышав человеческие шаги или голос. Некоторое время слышались только глубокие вздохи госпожи, которые затем перешли в тихое и жалобное бормотанье. Служанка не откликалась. Состояние духа несчастной вдовы резко изменилось, флюгер повернулся в другую сторону, гнев и раздражение уступили место мягкости и кротости. Буря утихла, и наступило искреннее раскаяние в содеянном, госпоже теперь было стыдно вспомнить свои речи, и верным признаком перемены настроения были стоны и жалобы на воображаемые боли. Так как Бенина на эти сигналы не отвечала, донья Пака уже почти в полночь принялась звать ее:
— Нина, Нина, если б ты знала, как мне плохо! Ну и ночка мне выдалась! Будто кто-то прижигает мне бок каленым железом, а из ног выдергивает по одной все косточки. В голове будто не мозги, а хлебный мякиш с какой-то острой приправой... Я не хотела тебя беспокоить и не попросила, чтобы ты заварила мне липового чаю, потерла спину и дала бы порошок аспирина, бромистого натрия или сульфонала... Это ужасно... А ты спишь, как колода. Что ж, ладно, отдыхай, может, пополнеешь хоть немного... Не буду тебя беспокоить.
Нина, не говоря ни слова, встала с тюфяка, надела юбку, пошла в кухню, вскипятила воду на спиртовке и заварила липовый чай, дала госпоже лекарство, растерла спину и наконец легла к ней в постель, чтобы убаюкать ее, как ребенка. Госпоже хотелось загладить впечатление от своих злоехидных речей и, пока служанка ее убаюкивала, она не скупилась на ласковые слова:
— Если бы не ты, не знаю что бы со мной было. И я еще ропщу на господа бога, чего только ему не говорю, даже ругаю его, как простого смертного. Правда, он лишил меня многого, но он даровал мне тебя, твою дружбу, которая для меня дороже серебра, золота и бриллиантов... И вот еще я вспомнила: что ты мне посоветуешь делать, если снова придут дон Франсиско Моркечо и дон Хосе Мария Порсель но этому делу насчет наследства?..
— Но, сеньора, вам же это приснилось, а эти господа уже сто лет смирнехонько лежат в земле.
— Правильно, мне это приснилось... Ну, а если не эти, а другие придут по такому же делу, разве этого не может быть?
— Может, что и говорить. А вам не снились пустые ящики? Это верный знак, что скоро получите наследство.
— А тебе что снилось?
— Мне? Вчера снилось, будто мы повстречали черного быка.
— А это значит, что мы найдем клад... Послушай, кто может утверждать, что в этом старом доме, где когда-то жили богатые торговцы, не запрятан в стене или переборке какой-нибудь горшок, полный золотых унций?
— Слыхала я, что сто лет тому назад здесь жили торговцы тканями, очень богатые, а когда умерли... никаких денег в доме не нашли. Они вполне могли замуровать их в стену. Таких случаев не счесть.
— Я совершенно уверена, что эти деньги спрятаны здесь, в доме. Но куда же, черт побери, эти скопидомы их засунули? Нет ли какого-нибудь способа узнать об этом?
— Не знаю... не знаю,— пробормотала Бенина, а в памяти ее всплыл восточный колдовской обряд, описанный Альмуденой.
— Если не в стене, то под плитами на кухне или в чулане могли эти сеньоры припрятать денежки, как будто надеялись попользоваться ими на том свете.
— Может быть, и так... Но скорей всего в стенах или крыше между стропилами...
— Думаю, ты права. Клад может находиться как внизу, так и наверху. Знаешь, когда я ступаю по половицам в коридорах и в столовой и весь дом сотрясается, будто вот-вот рухнет, мне слышится какой-то шум, вроде бы звякает металл о металл... Ты не замечала?
— Замечала, сеньора.
— А то попробуй хоть сейчас. Пройдись по спальне, топай посильней и послушаем...
Бенина прошлась по спальне, веря словам госпожи не меньше, чем та сама, и на самом деле... они услышали звон металла, какой могли производить, разумеется, лишь груды серебра и золота (золота было больше, чем серебра), схороненного под старыми досками. О этой надеждой обе уснули и во сне продолжали слышать: дзинь... дзинь...
Огромный дом потел, как живое существо, и из бесчисленных пор выскакивали унции, сентены и другие старинные монеты.
XXVII
Наутро Бенина, шагая с корзиной на руке по дороге на Камбронерас, с беспокойством думала о бредовых мыслях несчастного Альмудены, которые, чего доброго, доведут его до сумасшествия, если она не придумает, как удержать его в границах благоразумия. Миновав Толедские ворота, увидела Потешницу и еще какую-то нищенку с большеголовым ребенком. Подруга по приходу Сан-Себастьян рассказала ей, что живет теперь у Толедского моста, из-за того что в центре Мадрида жилье слишком дорого, а милостыни подают мало. А в лачуге у реки она получает приют за сущие гроши, к тому же дышит вольным воздухом, совершая ежедневные прогулки от реки до места и от места обратно к реке. Бенина спросила, не знает ли Потешница, где живет слепой марокканец, и та ответила, что видела, как он просил у фонтана за мостом, а где он живет, она не знает.
— Помогай вам бог, сеньора,— сказала Потешница, прощаясь.— Вы сегодня на место не идете? А я иду... хоть и мало мы там собираем, но я все же устроилась неплохо. Мне каждый день приносят кучу еды из дома сеньора банкира, который живет прямо напротив церковных ворот на улице Уэртас, так что я теперь питаюсь что твоя аббатиса, а какое удовольствие видеть, как вытягивается рыло Капралыпи, когда служанка сеньора банкира приносит мне целую кастрюлищу всякой снеди... В общем, этим и живу помаленьку, да кое-что и подают по мелочи, вот так, донья Бенина, назло всем богачкам. Прощайте, всего вам доброго, надеюсь, вы встретите вашего слепого в добром здравии... Храни вас бог.
На том они разошлись, и Бенина перед мостом свернула направо, на мощенную камнем дорогу, которая спускалась в предместье Камбронерас, расположенное в низине на левом берегу Мансанареса. Вышла она на небольшую площадь, с запада ограниченную невзрачным каменным домом, с юга огражденным перилами контрфорсом моста, а с двух других сторон — неровными откосами и песчаными насыпями, поросшими диким кустарником, чертополохом и чахлой травой. Место было живописное, открытое ветрам и, можно сказать, радовало глаз, потому что отсюда видны были зеленые берега реки, прачечные на берегу и разноцветное белье на площадках для просушки. На западе виднелись горы, а на том берегу Мансанареса — кладбища Сан-Исидро и Сан-Хусто, украшавшие пейзаж многочисленными куполами пантеонов и темной зеленью кипарисов... Грусть, навеваемая видом кладбищ, здесь не лишала их своеобразной прелести, они как бы представляли собой декорацию, добавленную человеком к созданной природой панораме.
Неторопливо спустившись на эспланаду, наша нищенка увидела двух ослов... какое там двух!— восемь, десять, а то и больше, все в кричаще алых ошейниках; неподалеку от них небольшими группами расположились цыгане, гревшиеся на солнце, которое поднялось уже довольно высоко, и в его ослепительных лучах яркими пятнами горели цветастые наряды людей и украшения на животных. Говор, шутки, смех и беготня. Парни гонялись за молодыми цыганками, те проворно убегали; одетые в лохмотья дети кувыркались в пыли, и лишь ослы держались степенно и важно среди всеобщего гама и суеты. Старые цыганки, смуглые до черноты, судачили, собравшись отдельной группой у большущего дома с галереей, похожего на коробку. Какие-то девушки стирали тряпье в луже, образовавшейся посередине эспланады у водоразборной колонки. У одних лица были темные, почти черные, и на них ярко выделялись крупные серьги; у других кожа была посветлей, и все они были стройные, грациозные, ловкие и бойкие на язык. Старушка поискала, нет ли среди цыган кого-нибудь знакомого, прошлась туда-сюда, и ей показалось, что одного из цыган она когда-то видела в больнице, куда он приходил встретить свою подругу, которую в тот день выписывали. Но подходить сразу не стала, потому что ее знакомый вел жаркий спор с товарищами о потертостях на крупе осла, и момент был неподходящий. Но вот подрались двое мальчишек, на одном из них были штаны с разорванными сверху донизу штанинами, из которых выглядывали черные ноги до самого бедра, у другого на голове было что-то вроде тюрбана, а на теле — один лишь мужской пиджак; цыган подошел разнять их, Бенина, пользуясь случаем, пришла ему на помощь и тут же спросила:
— Скажите, добрый человек, не видели ли вы здесь вчера или сегодня слепого мавра по имени Альмудена?
— Видел, сеньора, и говорил с ним,— ответил цыган, раздвинув в улыбке толстые мясистые губы и показывая два ряда идеально ровных белых зубов.— Повстречал его на мосту... Он сказал, что со вчерашнего дня живет в одном из домов Ульпиано... и что... не помню, что еще... Посторонитесь, добрая женщина, этот осел норовистый, как бы не лягнул...
Бенина отскочила, увидев вблизи задние ноги крупного осла, которого двое парней охаживали палками, как видно, с целью воспитания строптивого животного в цыганском духе, и направилась к тем домам, на которые ей указал белозубый цыган.
По направлению к Сеговийскому мосту от эспланады отходила не то дорога, не то кривая улица. По левую руку от нее стоял домина с галереей — гигантский улей, разделенный на дешевые клетушки, за которые брали всего шесть песет в месяц, а дальше шли глинобитные стены и надворные постройки некоей фермы, именовавшейся «усадьбой Вальдеморо». По правую руку в беспорядке лепились друг к другу обветшалые домишки с внутренними дворами, заржавелыми оконными решетками и грязно-белыми глинобитными стенами — трудно представить себе более жалкую и примитивную городскую или сельскую архитектуру. Кое-где над дверями красовались мозаичные изразцы с изображением святого Исидора и датой постройки, а над покоробившимися дырявыми крышами торчали затейливой формы жестяные флюгера. Приблизившись к одному из домов, Бенина заметила, что кто-то выглядывает в забранное решеткой окно, и хотела навести дальнейшие справки — оказалось, это белый осел, который при звуках ее голоса высунул наружу длиннущие уши. Старушка зашла в первый двор: он был мощен камнем, но весь в рытвинах, его окружали лачуги разной величины, жилые сараи или просто дощатые коробки, крытые латунными листами; на одной из беленых стен, не такой грязной, как остальные, Бенина увидела намалеванный красной охрой корабль, трехмачтовый фрегат вроде тех, что рисуют дети: с длинной трубой, над которой вьется дым. Рядом с дверью худая, изможденная женщина стирала в корыте какие-то тряпки, это была не цыганка, а здешняя. Она рассказала, что по левую сторону двора живут цыгане со своими ослами, причем под одной крышей мирно уживаются люди и животные, тем и другим ложем служит мать-земля, а деревянные кормушки люди используют как изголовье. Справа, в таких же грязных ослиных стойлах, живет много бедняков из тех, что утром уходят в Мадрид: за десять сентимо им предоставляется место на земле — спи себе на здоровье. Когда Бенина сообщила женщине приметы Аль-мудены, та заверила, что он действительно здесь ночевал, но ушел спозаранку вместе с остальными, так как подобные спальни к утренней неге не располагают. Если сеньора хочет передать что-нибудь слепому мавру, она передаст, как только он вернется на ночлег.
Поблагодарив женщину, Бенина вышла из двора и прошла до конца улицы, поглядывая по сторонам. Она рассчитывала увидеть на каком-нибудь из лысых холмов фигуру марокканца, предающегося грусти под лучами утреннего солнца. После домов Ульпиано справа идут лишь голые каменистые склоны, которые служат свалкой для всякого рода отбросов и мусора. Метрах в ста от эспланады дорога делает поворот, вернее, зигзаг и идет к станции Пульгас, ее снизу можно узнать по горе угля, заборам, ограждающим пути, да по клубам дыма, поднимающимся к небу. Недалеко от станции, чуть восточнее, проходит сточная канава, по которой течет темная, как чернила, вода; поток прорезает склоны холмов, скрываясь в сточной трубе, и удобряет огороды, прежде чем впасть в реку. Тут наша нищенка задержалась и, острым, рысьим взглядом окинув окрестности, увидела, как черная вода каскадами низвергается из трубы в глубокую канаву, оглядела грядки, засаженные белой свеклой и салатом-латуком. Кинула взгляд и еще дальше, ибо знала, что африканец любит пустынные дикие места. День был погожий: яркое солнце высвечивало буйную зелень свекольной ботвы и фиолетовые завязи салатной капусты, разливая радость на всю долину. Старушка не раз останавливалась, давая взору насладиться созерцанием богатых всходов на грядках, оглядывала лысые холмы, но нигде не увидела греющегося на солнце марокканца. Возвратившись на эспланаду, спустилась к реке, прошла мимо прачечных и домов, лепившихся к контрфорсу моста,— не видать Мордехая. Изрядно устав; поплелась обратно в Мадрид с твердым намерением продолжить поиски завтра.
Дома особых новостей не было — да что это я?— была новость, да такая, которую можно было бы назвать чудом, происшедшим по велению подземного духа Самдая.
Только Бенина вошла, как донья Пака взволнованно сообщила:
— Ты знаешь, Бенина, я так тебя ждала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34