Брал сантехнику тут, закажу еще
— Нет и не может быть благоденствия, если домом не управлять,— заверил ее дон Карлос, выдвигая ящик и заглядывая в него.— Я хочу, чтобы Франсиска по-серьезному взялась за свое хозяйство, а когда она научится управлять...
«Да чем управлять-то? — воскликнула про себя Бенина.— Что такое ты нам дашь, безумный старик? Ты безумней тех, кто обитает в сумасшедшем доме в Леганесе, сгноишь ты все свои деньги, и гной этот скопится у тебя в утробе и ты лопнешь от жадности, как худой бурдюк».
— Забирайте книгу и карандаш и глядите не потеряйте по дороге. Так вы поняли, в чем задача? Ручаетесь, что будете записывать все расходы и доходы?
— Да, сеньор, ручаюсь... Будем записывать все до последнего сентимо.
— Хорошо. А теперь, чтобы Франсиска вспомнила мою бедную Пуру и помолилась за упокой ее души... Вы обещаете, что помолитесь за нее и за меня?
— Да, сеньор, мы в голос будем молить за вас господа бога, пока язык не задубеет.
— Так вот, у меня здесь двенадцать дуро, предназначенных для помощи нуждающимся, которым стыд не позволяет просить милостыню... Несчастные! Они больше всех достойны сострадания.
Двенадцать дуро! У Бенины глаза округлились, как блюдца. Господи Иисусе, на двенадцать дуро чего она только не сделает! Ей уже мерещилась вереница безмятежных дней, этих денег хватит на то, чтобы заткнуть рты самым крикливым кредиторам, купить хотя бы самое необходимое, какое-то время обходиться без унизительного попрошайничества, не выбиваться из сил в многотрудных поисках средств к существованию. Перед бедняжкой разверзлись небеса, и в разломе ослепительно засверкали двенадцать монет — символ недосягаемого для нее в те времена счастья.
— Двенадцать дуро,— повторил дон Карлос, пересчитывая монеты,— но сразу я их не отдам, чтобы Франсиска сразу же их не растранжирила, я назначаю вам...
Бенина спустилась с небес на землю. — Если бы я отдал их все, завтра к этому часу от них не осталось бы ни сентимо. Я назначаю вам по два дуро в месяц, и двадцать четвертого числа каждого месяца вы можете за ними приходить, и так шесть раз, а в конце сентября посмотрю, стоит ли увеличивать вспомоществование. Помните, все будет зависеть от того, правильно ли ведется хозяйство, наведен ли в доме порядок или продолжается... хаос. Остерегайтесь хаоса.
— Хорошо, сеньор,— покорно согласилась Бенина, тотчас сообразив, что ничего не поделаешь, пусть хоть два дуро, не пререкаться же со вздорным гнусным старикашкой.— Ручаюсь, мы будем вести этот самый обсчет как положено, не пропустим ни гроша... Значит, мне приходить двадцать четвертого числа каждого месяца? Эти деньги очень помогут нам в хозяйстве. Господь да воздаст вам сторицей, а вашу покойную сеньору да приимет в царствие свое на веки веков, аминь.
Дон Карлос с видимым наслаждением записал два дуро в графу расхода, отпустил с миром Бенину, потом надел свой уличный плащ и новую шляпу, которую извлекал из шкафа только по торжественным дням, и направился к выходу, следуя повелению долга, призывавшего его творить богоугодные дела на благом пути от Монсеррата до собора святого Пуста.
XII
«Вот чертов старик,— говорила себе Бенина, быстро шагая по улице Уросас,— как видно, у него это в крови, и он поступает так, как велит ему его натура. Каких только диковин не сотворил господь в царстве растений и зверей, но среди людей найдешь диковинки и того чудней. Такое встретишь, что и не верится... В конце концов, бывают люди и похуже дона Карлоса: пусть он считает и записывает каждый грош, но от него нам хоть что-то перепадает... Другие-то еще почище... те, которые и не записывают и не подают никому... Беда в том, что мне сегодня этими двумя дуро не обойтись, один из них придется отдать Альмудене, перед ним я должна свое слово сдержать. Придут черные дни, и он опять поможет... Остается двадцать реалов, из них сколько-то надо выделить дочке, не то совсем пропадет, а остальные — на еду, чтобы и сегодня поесть и... Вот и придется сказать госпоже, что ее родственничек расщедрился только на книгу для записей расходов да карандаш, из которых получится роскошный обед... суп из цифр и жаркое из букв... Смех один!.. Ладно, донье Паке чего-нибудь наплету, бог надоумит, пойду домой. Хорошо бы по дороге повстречать Альмудену, в этот час он обычно идет к церкви. А если на улице его не повстречаю, наверняка сидит в кафе на Крусдель-Растро.
Пойдя в этом направлении, Бенина встретила слепого на углу улицы Энкомьенда.
— Я тебя искала, дружок,— сказала она, беря Альмудену под руку.— Держи, вот твой дуро. Как видишь, за мной не пропадет.
— Амри, я торопить нет.
— Теперь мы в расчете... Как знать, Альмуденилья, может, я снова окажусь в нужде, и ты мне поможешь, или с тобой что случится, тогда я тебя выручу... Ты заходил в кафе?
— Да, и снова туда ходить, если ты хотел. Я приглашать тебя.
Бенина приняла приглашение, и вскоре они сели за столик в «экономном кафе» и заказали по стаканчику вина — всего десять сентимо. Заведение представляло собой переоборудованную таверну с аляповатым убранством не то для господ, не то для простого люда: стулья с позолотой; размалеванные маринами и пейзажами стены; спертый воздух — публику составляли бедняки и торговцы с Растро, одни говорливые, другие — вяло-безучастные, некоторые читали вслух газету, окружающие слушали, и все чувствовали себя прекрасно в этом шумном заплеванном зале, пропахшем табачным дымом и водочным духом. Марокканец и Бенина сидели за столиком одни и рассказывали друг другу о своих делах: слепой жаловался на безобразия, которые вытворяла его квартирантка, Бенина поведала ему о своей встрече с доном Карлосом, о его смехотворном даянии, состоявшем из приходо-расходной книги и двух дуро в месяц. Они долго говорили о несметных богатствах, которыми, если верить молве, обладал сеньор Трухильо (тридцать четыре дома, уйма денег в государственных ценных бумагах, бог знает сколько тысяч в банке), прикидывали, например, сколько бедняков могли бы жить счастливо на те деньжищи, которые текли к дону Карлосу рекой; если из них вычесть то, что он отдавал своим детям — дело законное и естественное,— то на остальные можно было бы прокормить столько несчастных, что бродят по улицам и чуть ли не воют от голода. Но раз уж нельзя устроить все по справедливости, то нечего и ломать голову над такими вещами, пусть каждый добывает себе кусок хлеба, как может, до конца дней своих, а уж на том свете господь бог воздаст каждому по заслугам. Наконец Альмудена очень серьезно и убежденно заявил своей собеседнице, что, если она захочет, все капиталы дона Карлоса могут перейти к ней.
— Ко мне? И все богатство дона Карлоса станет моим? Ты с ума спятил, Альмуденилья.
— Все... клянусь белым светом. Если ты мне не верить, попробовать и сама увидеть.
— Скажи-ка еще раз: все деньги дона Карлоса станут моими? Когда?
— Когда захотеть ты.
— Не поверю, пока ты не объяснишь, как же может случиться такое чудо.
— Я знает как... Я тебе сказать секрет.
— Если ты можешь сделать так, чтобы капиталы этого старика перешли, скажем, к кому-то другому, что же ты живешь в нищете, а не забираешь их себе?
Альмудена на это ответил, что чудо, секрет которого ему известен, может совершить только зрячий. А чудо свершится наверняка, он клянется белым светом; если она сомневается, пусть возьмет и попробует, только надо все проделать в точности так, как он скажет.
Бенина всю жизнь была склонна к суевериям, верила всем рассказам о сверхъестественном, какие ей довелось услышать; к тому же и нищета ее пробуждала в ней тягу ко всему невероятному и чудесному; правда, ей самой до той поры не пришлось увидеть ни одного чуда, но она не теряла надежды, что придет и ее день. Немного суеверия, жажда чего-то потрясающего и невиданного и немалое любопытство — все это побудило ее просить марокканца, чтобы он объяснил поподробней свою науку, вернее, магию — как еще называть подобные вещи? Слепой сказал, что все дело в том, каким образом и манером попросить то, чего ты КОЧешь, у некоего существа, носящего имя Самдай.
— А кто такой этот сеньор?
— Царь под землей.
— Как? Владыка подземного царства? Так это, должно быть, дьявол!
— Дьявол — нет, царь добрый.
— Видно, так выходит по твоей вере. А какая у тебя вера?
— Я иудей.
— Господи боже! — в изумлении воскликнула Бенина, так как она не знала, что означает это слово.— Значит, ты зовешь этого самого царя и он является?
— И он тебе давать все, что ты просить.
— Чего бы ни попросила?
— Да, это так.
Альмудена говорил с таким глубоким убеждением, что озадачил несчастную женщину, и она, вглядевшись в безжизненные глаза своего друга под блестящим желтым лбом, увенчанным шапкой черных волос, сказала:
— А что надо сделать, чтобы позвать его?
— Я тебя научит.
— И мне ничего за это не будет?
— Нишего.
— И я не захвораю, не загублю душу, и черти не утащат меня в ад?
— Нет.
— Ну, рассказывай дальше, только не обманывай меня, не обманывай, прошу тебя.
— Я обманывать тебя — нет...
— А можно это сделать сейчас?
— Нет, это сделать в полночь.
— Обязательно в полночь?
— Да, это так, в полночь...
— Да как же я в полночь уйду из дому?.. Ладно, для меня это пустяк. Например, я могу сказать, что дон Рому-альдо захворал и я должна ходить за ним... Ну, так что же надо сделать?
— Надо сделать многая вещь. Одна-другая купить. Первая купить глиняный сосуд для масляный лампа. Но ты, когда покупать, не говори ни один слово.
— Прикинусь немой.
— Немой, да... Купить вещь... А если говорить, нишего не получаться.
— Бог ты мой... Ну ладно, куплю я глиняную масляную лампу, ни слова не говоря, и потом...
Потом Альмудена велел найти глиняный горшок с семью дырками — с семью, не больше и не меньше — и купить его, опять-таки не говоря ни слова, если заговоришь, все пропало. Но где же, черт побери, продают горшки с семью дырками? На это слепой ответил, что у него на родине их сколько угодно, а здесь можно взять горшок, которым пользуются торговки жареными каштанами, только подобрать такой, в котором семь дырок, не больше и не меньше.
— И купить тоже молча.
— Не говорить нишего.
Затем необходимо было раздобыть чурку карраша — это такое африканское дерево, здесь его называют лавром. Ее можно найти под любым навесом торговца дровами на Авенида-де-Америка. Купить, ничего не говоря. Ну, а когда все это собрано, положить чурку в огонь, чтоб хорошенько разгорелась... И сделать это надо в четверг, ровно в пять. Иначе ничего не получится. Чурка должна тлеть до субботы, а в субботу, тоже ровно в пять, надлежит семь раз окунуть ее в воду — семь, не шесть и не восемь.
— И все молчать?
— Не говорить нишего, нишего.
После этого головешку одевают в женское платье на манер куклы, чтоб все было как следует, и ставят к стене, прямо-прямо, ну, вроде бы на ноги. Перед ней зажигают масляную лампу и накрывают ее дырявым горшком, так чтобы огонь был виден только через семь дырок, а неподалеку ставят кастрюлю с горящими углями, на которые бросают благовония, и начинают читать про себя молитву — только про себя, в голос нельзя, все испортишь — раз, другой, сколько понадобится. Ни о чем другом не думать, не отвлекаться, не шевелиться и все смотреть на струйку дыма от росного ладана да на свет в дырках горшка, пока не наступит полночь...
— Полночь! — вздрогнув, воскликнула Бенина.— И как только пробьет двенадцать, он придет... выйдет из-под земли, явится!..
— Да, придет царь из-под земли, ты его просить, чего хотела, он тебе это давать.
— Альмудена, и ты в это веришь? Может ли так быть, чтобы этот самый владыка за одни только церемонии, о которых ты рассказал, отдал мне все, чем теперь владеет дон Карлос Трухильо?
— Ты сама увидит, если захотеть.
— Но в этой церемонии столько всякой всячины, а вдруг я что-то позабуду или перепутаю какое-нибудь слово на молитве, которую надо твердить про себя...
— Ты очень-очень стараться.
— А какая молитва?
— Я тебя научить, ты говорить: сема израиль адонай элохино, адонай исхат...
— Хватит, хватит, мне ни в жизнь такого не повторить без ошибки, ведь я понимаю только по-кастильски... А еще, скажу тебе, боюсь я всякого колдовства... Оставим это... Но если б такое могло случиться на самом деле, как здорово было бы отобрать у этого сквалыги дона Карлоса все его денежки... Да что там, хотя бы половину, и раздать тем, кто дохнет с голоду!.. Хорошо бы попробовать, купить горшки и полено, не говоря ни слова, и потом... Но нет, нет... Может, когда-нибудь этот волшебный царь и явится... Бывают, скажу я тебе, вещи или... как их там... феномены, например: летают по воздуху не то духи, не то души, смотрят, что мы делаем, слушают, что мы говорим. А вот еще то, что мы видим во сне — что оно такое? Наверно, в другом мире все зто взаправдашнее, но к нам попадает только через сон... И так может быть, откуда мы знаем... Но, как хочешь, не верится, что кто-то может дать мне столько денег просто так, за здорово живешь. Ну там, отобрать у богатых полмиллиона или четверть — это еще ладно, но чтоб такое богатство, такие деньжищи попали в наши руки — нет, куда там.
— Все, все деньги, что есть в банке, много миллион, лотерея — все твое, если делать, что я тебе говорить.
— Если это так легко, почему же другие не забирают себе всякие богатства? Неужели ты один знаешь секрет? Ты один во всем мире! Брось, расскажи это папскому нунцию, а мы такую наживку не берем... Говорю тебе, этого не может быть... Но если б я только сумела попробовать, я бы на это пошла и глазом не моргнула... Скажи-ка еще раз, что там надо купить, не открывая рта...
Альмудена повторил формулу заклинания и все правила действа, присовокупив к этому весьма живое и красочное описание царя Самдая: прекрасное лицо, благородная осанка, роскошные одежды; описал его свиту, князей и вельмож на белоснежных верблюдах, так что совсем зачаровал Бенину, которая хоть и не верила всему безрассудно, но все же так была поражена наивной поэзией рассказа Альмудены, что подумала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34