В очерке о Шаляпине Бунин еще раз вспомнил эпизод своей последней (тоже т
еплой, дружеской) встречи с Горьким в апреле 1917 года. В этой встрече участво
вал и Шаляпин.
«В России я видел его (Шаляпина. Ц П.Б.) в последний раз в начале
апреля 1917 года, в дни, когда уже приехал в Петербург Ленин, встреченный орке
стром музыки на Финляндском вокзале, когда он тотчас же внедрился в особ
няк Кшесинской. Я в эти дни тоже был в Петербурге и вместе с Шаляпиным полу
чил приглашение от Горького присутствовать на торжественном сборище в
Михайловском театре, где Горький должен был держать речь по поводу учреж
дения им какой-то «Академии свободных наук». Не понимаю, почему мы с Шаляп
иным явились на это во всех смыслах нелепое сборище. Горький держал свою
речь весьма долго и высокопарно и затем объявил:
Ц Товарищи, среди нас Шаляпин и Бунин! Предлагаю их приветствовать!
Зал стал бешено аплодировать, стучать ногами и вызывать нас. Мы скрылись
за кулисы, как вдруг кто-то прибежал вслед за нами, говоря, что зал требует,
чтобы Шаляпин пел. Выходило так, что Шаляпину опять надо было «становить
ся на колени». Но он очень решительно сказал прибежавшему:
Ц Я не трубочист и не пожарный, чтобы лезть на крышу по первому требовани
ю. Так и объявите в зале.
Прибежавший скрылся, а Шаляпин сказал мне, разводя руками:
Ц Вот, брат, какое дело: и петь нельзя и не петь нельзя, Ц ведь в свое время
вспомнят, на фонаре повесят, черти. А все-таки петь я не стану.
И так и не стал, несмотря на рев из зала».
История с «коленопреклонением» такова. 6 января 1911 года на премьере оперы
«Борис Годунов» в конце спектакля артисты хора встали на колени и переда
ли находившемуся в театре Николаю II прошение о надбавке жалования. Оказа
вшийся среди них Шаляпин тоже встал на колени. После 9 января 1905 года, пораж
ения революции 1905Ц 1907 годов, так называемых «столыпинских галстуков» (вис
елицы, на которых казнили особо опасных революционеров) отношение к импе
ратору Николаю со стороны либеральной интеллигенции было безоговорочн
о отрицательным. В то же время Шаляпина с его знаменитыми «Дубинушкой», «
Марсельезой», которую он исполнял в конце «Двух гренадеров», числили сре
ди «левых» по убеждениям. Шаляпин на коленях перед «Николаем Кровавым»?
Скандал был огромный! В знак протеста А.В.Амфитеатров вернул Шаляпину ег
о фотографическую карточку с дарственной надписью.
Горького, находившегося в это время в эмиграции в Италии, на Капри, извест
ие о «позорном» поступке Шаляпина тоже возмутило.«…Если бы ты мог понять
, как горько и позорно представить тебя, гения, Ц на коленях перед мерзав
цем…» Ц писал он Шаляпину, еще не разобравшись в существе дела. Между тем
поступок Шаляпина, который не только материально не нуждался, как просты
е артисты хора, но и был достаточно состоятельным человеком, являлся как
раз демократическим жестом. Этот поступок свидетельствовал об отсутст
вии у гениального певца высокомерия перед людьми низшего социального п
оложения, тем более перед своими коллегами «на театрах». Именно это особ
енно ценил в Шаляпине Горький. «Этот человек Ц скромно говоря Ц гений»,
Ц писал он В.А.Поссе. А в письме к К.П.Пятницкому уточнил: «Шаляпин Ц это не
что огромное, изумительное и Ц русское. Безоружный, малограмотный сапож
ник и токарь, он сквозь тернии всяких унижений взошел на вершину горы, вес
ь окурен славой и Ц остался простецким, душевным парнем».
Что же произошло на сцене Мариинки 6 января 1911 года? Об этом Шаляпин рассказ
ал Бунину:
«Как же мне было не стать на колени? Был бенефис императорского оперного
хора, вот хор и решил обратиться на высочайшее имя с просьбой о прибавке ж
алования, которое было просто нищенским, воспользоваться присутствием
царя на спектакле и стать перед ним на колени. И обратился и стал. И что же м
не, тоже певшему среди хора, было делать? Я никак не ожидал этого коленопре
клонения, как вдруг вижу: весь хор точно косой скосило на сцене, Ц весь он
оказался на коленях, протягивая руки к царской ложе! Что же мне было делат
ь? Одному торчать над всем хором телеграфным столбом?»
Разобравшись в сути дела, Горький счел должным вступиться за своего друг
а. Шаляпин, написал он А.В.Амфитеатрову, «похож на льва, связанного и отдан
ного на растерзание свиньям». Между Горьким и Шаляпиным состоялось пись
менное объяснение, а затем Шаляпин отправился на Капри.
«Против своего обыкновения ждать гостей дома или на пристани, Ц вспоми
нал Шаляпин, Ц Горький на этот раз выехал на лодке к пароходу мне навстре
чу. Этот чуткий друг понял и почувствовал, какую муку я в то время пережива
л. Я был так растроган этим его благородным жестом, что от радостного волн
ения заплакал. Алексей Максимович меня успокоил, лишний раз дав мне поня
ть, что знает цену мелкой пакости людской…»
Может показаться странной, даже искусственной и неестественной такая з
ависимость «гения» от публичного мнения. Плюнуть и растереть! В конце ко
нцов, А.В.Амфитеатров не имел и десятой доли шаляпинской славы, хотя был по
пулярным писателем, создателем многотомных «семейных хроник» («малень
кий русский Золя» Ц называла его критика) и журналистом, автором прогре
мевшего в 1902 году фельетона «Господа Обмановы» с критикой царствующего д
ома Романовых, за который его сослали в Вятку. Почему так переживал Шаляп
ин?
Надо учитывать психологию артиста. Для него мнение публики, отношение к
нему Ц это не просто суетное желание славы, но крайне важная составляющ
ая часть творчества. Если артист не чувствует любви публики к себе, он вян
ет, как цветок, который перестали поливать. Артист «заряжается» от любви
публики, от ее обожания, от своего успеха. А если он чувствует, что публика
или хотя бы ее значительная часть не доверяет ему и подозревает его в под
обострастии к сильным мира сего, он и играть не может полнокровно, и петь н
е может во весь голос, с открытой настежь душой. Во всяком случае, такой ар
тист, как Шаляпин. И это тоже понял Горький.
Не случайно в тот визит на Капри благодарный своему другу Шаляпин много
и охотно пел. Две недели пробыл он у Горького. На прощание он устроил потря
сающий концерт. «Два гренадера», «Ноченька», «Сомнение» Глинки, неизменн
ая «Блоха», «Молодешенька» и, конечно, «Вдоль по Питерской». Но это не все.
«Действительно Ц пел Ф. (Шаляпин. Ц П.Б.) сверхъестественно, ст
рашно, Ц писал тогда Горький А.Н.Тихонову, Ц особенно Шуберта «Двойник»
и «Ненастный день» Корсакова. Репертуарище у него расширен очень сильно
. Изумительно поет Грига и вообще северных. И Ц Филиппа II. Да вообще Ц что
же говорить Ц маг».
А вот встреча в Риме в 1929 году закончилась скверно. Горький не захотел поня
ть Шаляпина. Может быть, потому, что и самого себя в то время не очень хорош
о понимал. «Я почувствовал, Ц продолжает свои воспоминания Шаляпин, Ц ч
то Алексею Максимовичу мой ответ не очень понравился».
Эти строки были написаны уже после возвращения Горького в СССР. Шаляпин
тактично «закруглял углы». Но если он объяснил Горькому свой отказ верну
ться на родину именно в тех словах, которые я выше цитировал, то несложно п
редставить, до какой степени он задел и оскорбил своего друга. Фактическ
и он сказал Горькому, что дружба дружбой, а характеры у них все-таки разны
е. Горький (по крайней мере, уже в то время) был способен не только подчинит
ься «аппарату», но и сам быть «аппаратом», чем он и стал при сталинском реж
име. Шаляпин же не столько разбойник, сколько птица, которая поет где хоче
т, и эти песни всюду нужны людям. Правда, именно Шаляпину принадлежит афор
изм: «Я не птичка, чтобы петь задаром». Как раз материально Шаляпина, верни
сь он вместе с Горьким в СССР, обеспечили бы не хуже, чем в Европе. Лучше. Но
свобода!..
Горький поступался ею, а Шаляпин не желал. Но у него были другие возможнос
ти. Знаменитый оперный певец всегда более востребован за границей, чем з
наменитый писатель.
Этот отчасти субъективный, но отчасти и неизбежный конфликт стал точкой
в их многолетней дружбе. «Среди немногих потерь и нескольких разрывов по
следних лет, не скрою, и с волнением это говорю, Ц потеря Горького для мен
я одна из самых тяжелых и болезненных».
«Я думаю, Ц опять же тактично продолжает Шаляпин, Ц что чуткий и умный Г
орький мог бы при желании менее пристрастно понять мои побуждения в этом
вопросе. Я, с своей стороны, никак не могу предположить, что этот человек м
ог бы действовать под влиянием низких побуждений. И всё, что в последнее в
ремя случалось с моим милым другом, я думаю, имеет какое-то неведомое ни м
не, ни другим объяснение, соответствующее его личности и характеру.
Что же произошло? Произошло, оказывается, то, что мы вдруг стали различно п
онимать и оценивать происходящее в России. Я думаю, что в жизни, как в иску
сстве, двух правд не бывает Ц есть только одна правда. Кто этой правдой об
ладает, я не смею решить. Может быть, я, может быть, Алексей Максимович. Во вс
яком случае, на общей нам правде прежних лет мы уже не сходимся».
Возвращаясь в СССР, Горький входил в новый, на этот раз уже последний зигз
аг своего духовного пути. Это был выбор уже не писателя, который мог созда
вать «Жизнь Клима Самгина» где угодно, как А.В.Амфитеатров продолжал раб
отать над своими «семейными хрониками» в эмиграции, в том числе в Италии,
где до возвращения в СССР жил Горький. Это был выбор пророка и деятеля, кот
орому Сталин обещал огромные возможности. Если не для пророчеств, то для
дела.
Вряд ли Шаляпин, при всем своем удивительно цепком народном уме, это до ко
нца понимал. А если понимал, то едва ли это было приемлемым для него. Правд
а, к «умственной» стороне личности Горького он относился почтительно. «Я
уважаю в людях знание. Горький так много знал! Я видал его в обществе учен
ых, философов, историков, художников, инженеров, зоологов и не знаю еще ког
о. И всякий раз, разговаривая с Горьким о своем специальном предмете, эти к
омпетентные люди находили в нем как бы одноклассника. Горький знал больш
ие и малые вещи с одинаковой полнотой и солидностью. Если бы я, например, в
здумал спросить Горького, как живет снегирь, то Алексей Максимович мог б
ы рассказать мне о снегире такие подробности, что, если бы собрать всех сн
егирей за тысячелетия, они этого о себе знать не могли бы».
За почтением здесь видна и ирония. Но легкая, необидная. Шаляпин действит
ельно не мог, как и всякий честный «самоучка», не преклоняться перед знан
иями Горького, перед его культурным багажом. Но для чего были эти знания и
этот культурный багаж? Какие цели, кроме исключительно художественных, с
тавил перед собой Горький, Ц это едва ли всерьез интересовало Шаляпина.
«Вождь», «революционер». Это все, что он мог сказать о духовной миссии сво
его друга.
Это была дружба двух талантов и русских мужиков, которых связывал один, м
ожет быть, самый главный жизненный исток Ц великая и прекрасная Волга.
И это была красивая дружба!
На духовное развитие Горького она не имела того резкого, внезапного, даж
е катастрофического влияния, какое имело короткое знакомство с Львом То
лстым или «тонкая», заведомо проигранная игра со Сталиным. Но в той, как ск
азал бы Солженицын, «сплотке» двух родственных русских характеров был к
райне важный элемент взаимной духовной поддержки и «подпитки». Вот поче
му Горький так настойчиво звал Шаляпина за собой. Он не хотел оставаться
один. Он желал, чтобы и Шаляпин разделил с ним ответственность за лукавый
во многом шаг. Чтобы «сплотка» сохранилась. Чтобы взаимообмен таинствен
ной русской энергией, питавшей эти таланты отчасти и от Волги, с ее волнам
и, ритмично и неутомимо набегающими на песчаные плесы, не прерывался. Но Ш
аляпин не пожелал следовать в западню.
И все-таки в основном своем выводе Шаляпин был не прав. «Правд» на земле м
ного. И в возвращении Горького была правда. И тоже глубоко русская, как и «
разбойная» правда Шаляпина. Возвращаясь, Горький жертвовал не только св
ободой. Он жертвовал собой. Оставаясь в эмиграции, Бунин и Шаляпин сохран
яли себя. Горький собой жертвовал.
Ах, какая красивая это была дружба!
«При Шаляпине особый размах приобретали так называемые «большие рыбны
е ловли», Ц пишет исследователь двух итальянских периодов жизни Горько
го Л.П.Быковцева, Ц которыми время от времени «угощали» на Капри самых до
рогих гостей. В таких случаях привычный распорядок дня ломался. И с самог
о раннего утра на нескольких лодках большими компаниями отправлялись и
з Марина Пиккола, влево за Фаральони, к Белому гроту. В громадной пещере гр
ота свободно могло разместиться много людей. Там была своего рода «база»
, где складывали провизию и разводили огонь. Оттуда уходили в море ловить
рыбу. К полудню возвращались с уловом, и вскоре в Белом гроте закипала уха
. Иногда в завершение такого дня большой лодочный караван объезжал вокру
г острова, что соответствовало давней местной традиции рыбацкого Капри
и называлось "повенчаться с островом"».
Вспоминает один из участников рыбалки Ц М.М.Коцюбинский:
«В 6 часов утра мы уже были в море, на трех лодках… Вода тихая и такая прозра
чная, что на большой глубине уже видишь, как серебряным пятном или серебр
яным ужом плывет еще живая, но на крючке, рыба. Вот вытаскивают вьюна, кото
рый длиннее меня, а толщиной в две человеческих ноги. Вьюн вьется, бьется,
и его оглушают железным крюком и бросают в лодку. Затем опять идет рыба Ц
черт, вся красная, как коралл, с большими крыльями, как Мефистофель в плаще
. Затем опять вьюны, попадаются маленькие и большие акулы. Последних долж
ны убивать в воде, потому что втаскивать их живыми в лодку опасно, могут от
кусить руку или ногу… Каких только рыб не наловили… Наконец вытащили так
ую большую акулу, что даже страшно стало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48