исправляет мальчиш
ка этого самого «нарочного», то есть измалковской бабы Махоточки, котора
я возит нам телеграммы. Встаю и иду через темную гостиную и темную залу в п
рихожую. В прихожей, распространяя крепкий запах овчинного полушубка, см
ешанный с запахом избы и мороза, стоит закутанная заиндевевшей шалью, с к
нутом в руке, небольшая баба.
Ц Махоточка, опять приписала за доставку? И еще прибавить просишь?
Ц Барин, Ц отвечает Махоточка деревянным с морозу голосом, Ц ты глянь,
дорога-то какая. Ухаб на ухабе. Всю душу вышибло. Опять же стынь, мороз, коле
нки с пару зашлись. Ведь двадцать верст туда и назад…
С укоризной качаю головой, потом сую Махоточке рубль. Проходя назад по го
стиной, смотрю в окна: ледяная месячная ночь так и сияет на снежном дворе.
И тотчас же представляется необозримое светлое поле., блестящая ухабист
ая дорога, промерзлые розвальни, стукающие по ней, мелко бегущая бокаста
я лошаденка, вся обросшая изморосью, с крупными, серыми от изморози ресни
цами… О чем думает Махоточка, сжавшись от холоду и огненного ветра, прива
лившись боком в угол передка?
В кабинете разрываю телеграмму: «Вместе со всей Стрельной пьем славу и г
ордость русской литературы!»
Вот из-за чего двадцать верст стукалась Махоточка по ухабам».
От кого могла быть эта телеграмма? Ее могли подписать Горький с Шаляпины
м, Куприн с Леонидом Андреевым, Скиталец с Телешовым. В самом тексте телег
раммы чувствуется пьяный кураж, желание сделать приятное коллеге по пер
у. И, конечно, никто из них не думал о какой-то Махоточке. Впрочем, и Махоточ
ка не осталась в накладе: получила тридцать копеек сверх положенного. Но
именно такие «сюжеты» (Бунин вспомнил его уже в феврале 1918 года, когда бежа
л от большевиков на юг, в Одессу, а затем за границу, в Париж) и предвещали ре
волюцию.
В эмиграции Бунин несколько раз публично высказывался о Горьком, и всяки
й раз отрицательно. Только в написанном после смерти Горького, опубликов
анном в газете «Иллюстрированная Россия» (июль 1936 г.) своеобразном «некро
логе» он позволил себе сказать, что смерть Горького вызвала у него «очен
ь сложные чувства». Но вслед за этим признанием Бунин не пощадил мертвог
о и изобразил Горького все-таки в карикатурных тонах. И опять, как и в преж
них выступлениях Бунина, чувствовалось, что его страшно раздражала ранн
яя, по его мнению, незаслуженная слава молодого Горького.
Эту славу он объяснял чем угодно, но только не крупным талантом (впрочем, м
астеровитость его признавал).
«Мало того, что это была пора уже большого подъема русской революционнос
ти: в ту пору шла еще страстная борьба между народниками и недавно появив
шимися марксистами. Горький уничтожал мужика и воспевал «Челкашей», на к
оторых марксисты, в своих революционных надеждах и планах, делали такую
крупную ставку. И вот, каждое новое произведение Горького тотчас делалос
ь всероссийским событием. И он все менялся и менялся Ц и в образе жизни, и
в обращении с людьми. У него был снят теперь целый дом в Нижнем Новгороде,
была большая квартира в Петербурге, он часто появлялся в Москве, в Крыму, р
уководил газетой «Новая жизнь», начинал издательство «Знание»… Он уже п
исал для Художественного театра, артистке Книппер делал на книгах такие
, например, посвящения: «Эту книгу, Ольга Леонардовна, я переплел бы для Ва
с в кожу сердца моего!»
Он уже вывел в люди сперва Андреева, потом Скитальца и очень приблизил их
к себе. Временами приближал и других писателей».
Живописуя Горького подобным образом, Бунин сперва «забыл» сказать, что с
реди этих «других писателей» был и он сам, что он охотно печатался в руков
одимых Горьким периодических изданиях, а еще более охотно Ц в издательс
тве «Знание», где писателям платили огромные гонорары, выдавали неслыха
нные авансы под еще не написанные вещи, что позволяло роскошно жить, езди
ть за границу. Ничего удивительного, что первую свою поэму Ц «Листопад»
Ц Бунин посвятил Горькому, как посвятил Горькому Куприн свою повесть «П
оединок» (оба посвящения затем были сняты). Он «вспомнит» об этом страниц
ей позже, но скороговоркой: «Мы встречались в Петербурге, в Москве, в Нижне
м, в Крыму, Ц были и дела у нас с ним: я сперва сотрудничал в его газете «Нов
ая жизнь», потом стал издавать книги в его издательстве «Знание», участв
овал в сборниках «Знания». Его книги расходились чуть не в сотнях тысяч э
кземпляров, прочие, Ц больше всего из-за марки «Знания», Ц тоже неплохо
».
Прочие Ц это чьи? В том числе и бунинские.
Бунин Ц великий художник. Но его «некролог» о Горьком говорит о том, что о
н не выдержал испытания славой… чужой славой. Иначе не стал бы писать и пе
чатать о недавно скончавшемся (и немало сделавшем ему доброго человеке)
следующее:
«В гостях, в обществе было тяжело видеть его: всюду, где он появлялся, наби
валось столько народу, не спускавшего с него глаз, что протолпиться было
нельзя. Он же держался все угловатее, все неестественнее, ни на кого из пуб
лики не глядел, сидел в кружке двух, трех избранных друзей из знаменитост
ей, свирепо хмурился, по-солдатски (нарочито по-солдатски) кашлял, курил п
апиросу за папиросой, тянул красное вино, Ц выпивал всегда полный стака
н, не отрываясь, до дна, Ц громко изрекал иногда для общего пользования к
акую-нибудь сентенцию или политическое пророчество и опять, делая вид, ч
то не замечает никого кругом, то хмурясь, то барабаня большими пальцами п
о столу, то с притворным безразличием поднимая вверх брови и складки лба,
говорил только с друзьями, но и с ними как-то вскользь, Ц хотя и без умолку
, Ц они же повторяли на своих лицах меняющиеся выражения его лица и, упив
аясь на глазах публики гордостью близости с ним, будто бы небрежно, будто
бы независимо, то и дело вставляли в свое обращение к нему его имя:
Ц Совершенно верно, Алексей… Нет, ты не прав, Алексей… Видишь ли, Алексей
… Дело в том, Алексей…»
Но кто же был среди этих «друзей»? Вероятно, Скиталец, Леонид Андреев. Несо
мненно Шаляпин. А сам Бунин? Видимо, смерть Горького действительно вызва
ла в Бунине «очень сложные чувства», если в конце «некролога» он все-таки
решил признаться:
«Мы с женой лет пять подряд ездили на Капри, провели там целых три зимы. В э
то время мы с Горьким встречались каждый день, чуть не все вечера проводи
ли вместе, сошлись очень близко. Это было время, когда он был наиболее прия
тен мне, в эти годы я видел его таким, каким еще никогда не видал.
В начале апреля 1917 года мы расстались с ним дружески. В день моего отъезда и
з Петербурга он устроил огромное собрание в Михайловском театре, на кото
ром выступал с каким-то культурным призывом, потащил и меня туда. Выйдя на
сцену, он сказал: «Господа, среди нас такой-то…» Собрание очень бурно мен
я приветствовало, но оно было уже такого состава, что это не доставило мне
большого удовольствия.
Потом мы с ним, с Шаляпиным, с А.Н.Бенуа отправились в ресторан «Медведь». Б
ыло ведерко с зернистой икрой, было много шампанского… Когда я уходил, он
вышел за мной в коридор, много раз крепко обнял меня, крепко поцеловал, на
вечную разлуку, как оказалось…»
Так заканчивается «некролог», тоже вызывающий «очень сложные чувства».
Попытка позднего Бунина отстраниться от писателей-реалистов начала дв
адцатого века, во главе которых стоял Горький, была заведомо обреченной.
Сам Бунин это, скорее всего, понимал. Только пристрастным, ревнивым (не в т
олстовском смысле) отношением его к Горькому объясняется то, что именно
в заметках о Горьком Бунин представал в стане литераторов в одиночестве
. Это была не столько попытка отстраниться от коллег, с которыми у Бунина б
ыли хотя и сложные, но, так или иначе, полнокровные творческие и дружеские
отношения, сколько желание вывести себя за круг легенды, когда-то создан
ной с тяжелой руки Зинаиды Гиппиус, выступавшей в качестве критика под п
севдонимом Антон Крайний.
Это была легенда о «подмаксимках». Именно так назвала она писателей-реа
листов Ц Андреева, Скитальца, Телешова, Чирикова и других. Бунин тоже ока
зался в их числе. До последних дней гордый Ц не менее гордый, чем Горький,
но только по-своему, Ц Бунин не мог простить этой обиды. В какую ярость он
пришел, когда увидел в иллюстрированной газете «Искры» (не путать с боль
шевистской «Искрой») от 2 февраля 1903 года ехидный шарж Кока (псевдоним Н.И.Ф
идели) под названием «Подмаксимки»! Там Горький был изображен в своей ши
рокополой шляпе в виде большого гриба, под которым росли очень маленькие
грибочки с физиономиями Андреева и Скитальца. И уж совсем крохотный гри
бок с лицом Ивана Бунина стыдливо выглядывал из-за спины… простите, «нож
ки» Маэстро. К тому времени Бунин был уже автором «Листопада», рассказов
«Танька», «На чужой стороне», «Антоновские яблоки».
«Есть, Ц пишет Бунин, Ц знаменитая фотография, Ц знаменитая потому, чт
о она, в виде открытки, разошлась в свое время в сотнях тысяч экземпляров,
Ц та, на которой сняты Андреев, Горький, Шаляпин, Скиталец, Чириков, Телеш
ов и я. Мы сошлись однажды на завтрак в московском немецком ресторане «Ал
ьпийская роза», завтракали долго и весело и вдруг решили ехать сниматься
». Значит, по крайней мере, внешняя сторона жизни Бунина в начале двадцато
го века не слишком отличалась от жизни его соратников по «Знанию»? Прост
о поздний Бунин, или, вернее, Бунин после «Окаянных дней» и бегства из Росс
ии, на многое смотрел иначе. Как, впрочем, и Максим Горький.
В дружбе Горького и Шаляпина «звездная» сторона не играла решающей роли
. Рожденные и выросшие на Волге, хлебнувшие в детстве и юности горя и тяжел
ого труда и при этом органически талантливые, Горький и Шаляпин были род
ственны по природе своей. Куда менее был родственен Горькому Бунин. И даж
е Куприн, проведший, как и он, горькое полусиротское детство в приюте для п
рестарелых с нищей матерью, не стал Горькому близким другом. В Куприне ав
антюрность, свойственная и Горькому, сочеталась с армейской выправкой и
строгими понятиями о чести бывшего выпускника Московского пехотного А
лександровского училища.
А вот Шаляпин…
Как же они бросились друг к другу, когда во время следующей, уже не мимолет
ной, как в Москве, но основательной встречи в Нижнем Новгороде вдруг выяс
нили, что все это время (до славы) жили где-то рядом и наверняка не раз видел
и один другого, но так и не познакомились! Вспоминает Федор Шаляпин:
«Хотя познакомились мы с ним сравнительно поздно Ц мы уже оба в это врем
я достигли известности, Ц мне Горький всегда казался другом детства. Та
к молодо и непосредственно было наше взаимоощущение. Да и в самом деле: на
ши ранние юношеские годы мы действительно прожили как бы вместе, бок о бо
к, хотя и не подозревали о существовании друг друга. Оба мы из бедной и тем
ной жизни пригородов, он Ц нижегородского, я Ц казанского, одинаковыми
путями потянулись к борьбе и славе. И был день, когда мы одновременно в оди
н и тот же час постучались в двери Казанского оперного театра и одноврем
енно держали пробу на хориста: Горький был принят, я Ц отвергнут. Не раз м
ы с ним по поводу этого впоследствии смеялись. Потом мы еще часто оказыва
лись соседями в жизни, одинаково для нас горестной и трудной. Я стоял в «це
пи» на волжской пристани и из руки в руку перебрасывал арбузы, а он в качес
тве крючника тащил тут же, вероятно, какие-нибудь мешки с парохода на бере
г. Я у сапожника, а Горький поблизости у какого-нибудь булочника…»
Дружба Горького с Шаляпиным длилась более четверти века, до серьезной ра
змолвки в конце двадцатых годов, когда Шаляпин наотрез отказался от уже
не первого совета Горького приехать из эмиграции в Советский Союз, и око
нчательного разрыва в тридцатые годы, когда Шаляпин потребовал от совет
ского издательства гонорар за публикацию своей автобиографии, в реальн
ости написанной Горьким (Шаляпин был полуграмотен). Были между ними и ран
ьше трения, но всегда как-то разрешались, а этот конфликт уже был неразреш
им. Горький возвращался на родину в одиночестве, хотя и окруженный множе
ством людей, поклонников и поклонниц, хотя и встреченный на Белорусском
вокзале многотысячной толпой народа. Конечно, он понимал, что за возвращ
ение и комфортное устройство быта его семьи в СССР он будет обязан «запл
атить» Сталину. Шаляпин же прямо сказал ему во время их все еще теплой, дру
жеской встречи в Риме в 1929 году, что на родину ехать не хочет.
«Не хочу потому, Ц объяснял он позднее в своей мемуарной книге «Маска и д
уша. Мои сорок лет на театрах», Ц что не имею веры в возможность для меня т
ам жить и работать, как я понимаю жизнь и работу. И не то что я боюсь кого-ни
будь из правителей или вождей в отдельности, я боюсь, так сказать, всего ук
лада отношений, боюсь «аппарата»… Самые лучшие намерения в отношении ме
ня любого из вождей могут остаться праздными. В один прекрасный день как
ое-нибудь собрание, какая-нибудь коллегия могут уничтожить все, что мне о
бещано. Я, например, захочу поехать за границу, а меня оставят, заставят, и н
ишкни Ц никуда не выпустят. А там ищи виноватого, кто подковал зайца. Один
скажет, что это от него не зависит, другой скажет: «вышел новый декрет», а т
от, кто обещал и кому поверил, разведет руками и скажет:
Ц Батюшка, это же революция, пожар. Как вы можете претендовать на меня?..
Алексей Максимович, правда, ездит туда и обратно, но он же действующее лиц
о революции. Он вождь. А я? Я не коммунист, не меньшевик, не социалист-револю
ционер, не монархист и не кадет, и вот когда так ответишь на вопрос: кто ты?
Ц тебе и скажут:
Ц А вот потому именно, что ты ни то ни се, а черт знает что, то и сиди, сукин с
ын, на Пресне…
А по разбойничьему характеру моему я очень люблю быть свободным и никаки
х приказаний Ц ни царских, ни комиссарских Ц не переношу».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48