Террористическая
борьба отжила свое, отнимая людей и средства, она ослабляет партию, и буде
т мешать разрешить главную экономическую задачу.
Савинков ждал речи Азефа. Заговорил Гоц, соглашаясь с Фундаминским, Сухо
млин, соглашаясь с Гоцем, Натансон, соглашаясь с Сухомлиным, Авксентьев, с
оглашаясь с Натансоном. Последним встал Азеф. Его внимательно слушали вс
е.
Он стоял, искривись толстым телом, не отрывая руки от кресла.
Ц Я буду краток, Ц рокотал он уверенно и твердо, Ц вмешательство в ход с
тихии социальных масс считаю гибелью. Мы помогали революции выйти из глу
хих берегов, она разливается. Мы должны заботиться, чтоб не быть оттертым
и ею. Я шел с партией, отдавая свою жизнь. Теперь пора многое пересмотреть
из программного и тактического багажа. Говорю, как будет достигнута конс
титуция, стану последовательным легалистом. Что ж касается, чтоб держать
под ружьем Б. О. Ц это слова. Держать под ружьем Б. О. нельзя. Я выслушал член
ов ЦК, и беру на свою ответственность: Ц боевая организация распущена!
Азеф грузно сел и взял с пепельницы недокуренную папиросу.

2

Когда кончилось собрание, крайне взволнованный Савинков подошел к Азеф
у.
Ц Что это значит, ты распустил Б. О.?
Ц А ты не слыхал все эти разговоры? Как же можно вести дальше дело? Ц Азеф
ласково улыбнулся, похлопывая Савинкова по плечу:
Ц Не кручинься, барин, найдем работу.
К ним подошел Чернов.
Ц Иван, пойдемте закусим в «Либерте».
Ц Пойдем, Павел Иванович, выпьем за упокой Б. О. Ц гнусаво проговорил Азе
ф.
Чернов, Савинков и Азеф сидели в красноватом ресторанчике «Либерте». Кра
сноват он был от красных лампионов, от пола, затянутого красным сукном. Ст
ол был дальний. Народу в ресторане не было. Если не считать женщину и мужчи
ну, целовавшихся в полутемной кабине.
Ц Ну и манифестик! Весь день проболтались, не заметили даже, что не ели. Эт
о вам скажу манифестик! Настоященский! Ц говорил Виктор Михайлович.
Азеф ел, не слушая.
Ц Да, интересное времячко. Сам в Россию поеду, своими глазами прикину, ка
к это выходит. Вести то хороши, да свой глаз ватерпас.
Ц Если будет настоящая конституция, нам работать не придется, Ц прохри
пел Азеф, выплевывая жилы на тарелку.
Ц Что ты, Ваня, в таком пессимизме, кто же работать-то будет, а?
Ц Кадеты. Нас ототрут.
Ц Чудишь, толстый, чудишь, Ц проговорил Чернов. Ц Хотя знаешь, тебя кой
кто из товарищей уже назвал: «кадет с бомбой».
Ц Вот увидишь.
Ц Нет, какую чудовищную ошибку совершает ЦК! Вы поймете это через полгод
а, через год, уверяю вас. Но тогда будет уже поздно, Ц говорил бледный, взви
нченный Савинков.
Ц А вы всё о своем? Кто про что, кузнец про угли. Преувеличиваете, Павел Ива
нович, преувеличиваете, голубок. Ошибки не сделано. Правильно поступлено
. Разумно, хладнокровно, хотя конечно… без эстетики… Ц улыбнулся Чернов.

Ц Дело тут не в эстетике, Виктор Михайлович, а в здравой политике. Бросае
те террор, когда он нужнее всего. А если хотите насчет «эстетики», то скажу
вам, что боевое дело надо понимать. Сейчас создалась боевая, а через год м
ожет ее и не создадите. Люди сжились, сработались, верят друг другу. Да нак
онец, люди отдали себя террору, а теперь что же? Писарями сделаете? У нас к т
еррористу такое отношение Ц болезненно засмеялся Савинков, Ц нужен, и
ди, бей, взрывай, подставляй лоб, нужда кончилась Ц ко всем чертям, с тобой
не считаются, а то, что может с бомбами свою душу выкинул, не в счет, сдачи не
дается.
Ц Ах душа-душа, душа-то может она и хороша, да когда живет не спеша, кормил
ец, Борис Викторович. Дело тут у вас вижу не столько революционное, партий
ное, сколько личное, голубчик. Ну что же, личные драмы конечно, всякие быва
ют, ну влюбились в бомбошку и расставаться жалко, Ц смеялся Чернов, Ц а р
асстаться, хоть может и временно, а нужно, ничего тут не поделаешь. Дело то
уж слишком ясное: Ц самодержавие, борьба, поэзия, романтизм жертвы, будит
ь героизмом массы, это всё, батюшка, понимаем, дело неплохое к тому же крас
ивое, прямо говорю красивое дело, за то и ореол носите «герой, мол», даром о
н ореол-то тоже не дается. Но вот открылись новые горизонты, вы и пасуете, б
омбошку-то бросить жаль, жаль расстаться то с ней и с ореолом. Вы меня уж по
дружбе то простите, ореол то вещь тоже притягательная, чего уж там говори
ть Ц все мы люди, все человек, рисовали поди красивую смерть, смерть за Ро
ссию, как Егор, как Иван, да… нет уж ничего тут не поделаешь. А насчет того чт
обы в Зимний то вторгаться, взрываться с динамитными поясами, так это же т
акая отчаянная романтика, что ужас! Понимаю, конечно, хочется вам эдакое д
инамитное кресчендо произнести, без него, чудится, клякса выйдет, но это в
сё ни к чему, пустенькое предложение, личная драма, личная…
После плотной еды Азеф ковырял в зубах зубочисткой. Трудно было понять, с
лушает он или нет. Азеф смотрел в одну точку на сиденье пустого стула.
Ц Ну, хотя бы и личная Ц говорил Савинков, Ц понимаю, что ЦК всех личных
драм на учет взять не может. Но дело то в том, что личная драма, как вы говори
те, Ц драма всех боевиков, а их человек 50 в наличии, людей довольно надо по
лагать решительных, людей террор бросать не желающих. Скажите вы вот мне,
что же я и товарищи должны теперь делать? Убить Дурново? Запрещаете. Убить
Витте? Запрещаете. Убить Николая? Тоже, оказывается не ко времени. Так что
же? Ц развел руками Савинков. Ц Может одного вы мне всё-таки не запретит
е? Подойти на улице к какому-нибудь жандарму Тутушкину и всадить в него по
следнюю пулю! Это ведь карт вашей игры, надеюсь, не смешает? А на мельницу р
еволюции всё же вода! Тутушкин не Дурново, не Витте, не царь всероссийский
, пройдет незаметно, для меня же по крайней мере не будет изменой всему про
шлому.
Ц Тут уж, ответить не берусь, дело ваше, хозяйское, Ц заливисто захохота
л Чернов и потребовал рюмочку бенедиктину.
Ц Пойдем, Ц зевая гиппопотамом, проговорил Азеф.
Ц Погоди, толстый, посошок выпью и пойдем.

3

Женева спала. Улицы тихие, сонные. Рю Верден, по которой шли Азеф и Чернов, п
огасала постепенно. Ехал черный велосипедист. Доезжая до фонаря, поднима
л шест. Квартал улицы погружался в мрак. Черный человек катился дальше. Че
рнова с Азефом он проехал, не обратив вниманья. Они шли в полной темноте.
Ц Все эти Тутушкины, Зимний дворец, разумеется, пустяки, Ц рокотал Азеф.
Ц С террором надо покончить, это верно, только вот одно еще осталось. Это
имело бы смысл, логически завершая борьбу и политически не помешало бы.
Ц О чем ты?
Ц Охранное взорвать? А?
Улица была пуста, темна. Грохнули жалюзи. Всё замерло.
Ц Как ты думаешь, Виктор? Стоящее дело, правда? Кто может что-нибудь возра
зить? Охранка живой символ всего низкого, подлого в самодержавии. И пойми
Ц просто сделать. Под видом кареты с арестованными во внутренний двор в
везти пять пудов динамита. Рррррраз! Никаких следов от клоаки! Всё к чорто
вой матери со всеми генералами!
Ц Как тебе сказать, дело конечно хорошее, Ц проговорил Чернов, Ц хотя т
оже, пожалуй, романтика больше, а? Ц он взял Азефа под руку, они шли медленн
о. В дверях магазина в странном костюме, похожем на чуйку, сидел сторож, си
дя спал.
Ц Что ты, какая к чорту романтика! Нужное дело, ты подумай!
Они стояли на углу. Уже расплывался синий рассвет. Город прорезался в тум
ане. Туман шел к небу. Оголились здания. Появлялись спешащие люди.
Ц Нннет, Иван, не знаю, пожалуй и ни к чему
Ц Да нет, важно, Виктор, очень важно. Я еще вернусь к этому плану. Ты подума
й.

4

Кроме прикованного к креслу Гоца, все эс-эры уезжали в революционно волн
овавшуюся Россию. Ехали с волнением, надеждами. Ехал Азеф, ехал Савинков. В
отеле «Мажестик» чемоданы Азефа были уже увязаны. Он перечитывал письмо
певицы «Шато де Флер» Ц Хеди де Херо. Конечно, Хеди была не де Херо. А прост
о Хедвиг Мюллер из саксонской деревеньки Фридрихсдорф. Но среди кокоток
петербургских шантанов Хедвиг гремела, как «La bella Hedy de Hero» и, став подругой вел.
кн. Кирилла Владимировича, ездила с ним даже на войну с Японией.
«Доброе утро Haenschen! Семь часов, сейчас ты вставает и позевывает по тому что е
ще очен рано. После чая гуляет в красивый парк. Я опросила тебе как здоровь
е? Думаю хорошо, здоровье лучше (besser) чем последний время в Петербурге. Ну теп
ерь я встаю… Время после обеда. Я ложусь на столе балкона, видаю легкие туч
ки, видаю Eisenbahn. Печалю оттого, что не могу придти к тебе. Но я знаю увидимся и э
то мне очень радоваться. Вспоминаю что ты не любит шоколад, но я знаю что т
ебе нравится горячий чай и буду вариться его тебе. Я очень обрадована пол
учить твой письмо, что ты хорошо поправил свой здоровье. Я хочу подарить т
ебе чудный Kissen. Я знаю что полежать этот Kissen очень надо для тебя. Пожалуйста п
исай мне по-немецки. Хеди».
Азеф достал открытку, обыкновенную «карт-посталь», с изображением декол
ьтированной «роскошной брюнетки». В волосах эспри. Зубы обнажены в запро
кинутой улыбке. Хеди очень полных, но красивых форм.
Даже глядя на открытку Азеф почувствовал возбуждение. Рот развела растя
жка приятных воспоминаний. Он знал запрокинутую шею, руки, ноги, губы. Они
встретились с Хеди в «Аквариуме», перед убийством Плеве. Они ели ананас.

Азеф любил Хеди. И сел писать ответ:

«Meine suesse Pipel!
Понимаешь ли ты и знаешь ли, как я о тебе мечтаю. Вот сейчас передо мной тво
я открытка, которую целую. Ах как я бы хотел, чтобы ты была со мной, как бы мы
мило провели время. С деньгами у меня не важно, но всё же я присмотрел тебе
красивую шубку из норки, какую ты хотела иметь. Мейне зюссе Пипель! ты долж
на обставить нашу квартирку уютно, как я и ты любим. Я вышлю тебе деньги, де
ньги у меня будут. Перед приездом я тогда тебе пошлю телеграмму. Выкупи об
становку, которую сдали на хранение Подъячеву на Зверинской, как получиш
ь деньги. Мы славно проведем время в Петербурге. Я отдохну с тобой, мы не бу
дем расставаться. Как я мечтаю с тобой снова проводить те ночки, как раньш
е, представляю тебя, целую мысленно тебя часто, часто. А ты? Как ты ведешь се
бя? Смотри, я не люблю твоих старых знакомых. И прошу не встречайся с ними. П
ора уже быть «solide» и «anstaendig». Мне тут раз не повезло. Хотел выиграть для тебя в к
азино, играл на твое счастье, чтобы нам в Петербурге было еще веселее. Удив
ительно, всем счастье, а папочке никогда. На втором кругу сорвали. Понимае
шь как я был зол. Ну буду писать тебе скоро, помни и думай о твоем Муши-Пуши.

Всю мою либе зюссе Пипель, папочка щекочет шершавыми усами.
Dein einziges armes Haenschen».

Азеф, улыбаясь, заклеивал письмо, зализывая его толcтым языком, и чуть зака
тив глаза.

5

Савинков писал: Ц

«Дорогая Вера! Я пишу тебе «д
орогая», а сам не знаю, Ц дорогая ты мне или нет? Нет, конечно, ты мне дорога,
а потому и дорогая. Иногда я думаю, что теперь, когда встретимся, ты не пойм
ешь меня. Не найдешь, кого знала и любила. Нового, может быть, разлюбишь. Жиз
нь делает людей. Иногда я не знаю: Ц живешь ли ты? Вот сейчас вижу: Ц в Пете
рбурге осенняя грязь, хмурится утро, волны на Неве свинец, за Невой туманн
ая тень, острый шпиль Ц крепость. Я знаю: в этом городе живешь ты. Порой нич
его не вижу. Люди, для которых жизнь стекло, Ц тяжелы.
Недавно я уезжал. Был ночью на берегу озера. Волны сонно вздыхали, ползли н
а берег, мыли песок. Был туман. В белесой траурной мгле таяли грани. Волны с
ливались с небом, песок сливался с водой. Влажное и водное обнимало меня. Я
не знал, где конец, начало, море, земля. Ни звезды, ни просвета. Мгла. Это наша
жизнь. Вера. Я не знаю в чем закон этой мглы? Говорят, нужно любить человека?
Ну а если нет любви? Без любви ведь нельзя любить. Говорят о грехе. Я не знаю
, что такое грех?
Мне бывает тяжело. Оттого что в мире всё стало чужим. Я не могу тебе о много
м писать. Последние дни стало тяжелей. Помню, я был на севере, тогда, в Норве
гии, когда бежал из Вологды. Помню пришел в первый норвежский рыбачий пос
елок. Ни дерева, ни куста, ни травы. Голые скалы, серое небо, серый сумрачный
океан. Рыбаки в кожаном тянут мокрые сети. Пахнет рыбой и ворванью. И всё к
ругом Ц рыбаки, рыба, океан Ц мне чужие. Но тогда не было страшно, у меня бы
ло мое, где то. Теперь я знаю: Ц моего в жизни нет. Кажется даже, ч
то жизни нет, хотя я вижу детей, вижу любовь. Кажется есть только Ц смерть
и время. Не знаю, что бы я мог делать в мирной жизни? Мне не нужна мирная жизн
ь. Мне нужна, если нужна, то не мирная, я не хочу мирной ни для себя, ни для ког
о. Часто думаю о Янеке. Завидую вере. Он свят в своей смерти, по-д
етски, он верил. В его муках поэтому была правда. А во мне этого нет. Мне каже
тся, как он я не умру. Люди разны. Святость недоступна. Я умру быть может на т
ом же посту, но Ц темною смертью. Ибо в горьких водах Ц полынь. Есть кораб
ли с надломленной кормой и без конечной цели. Ни в рай на земле, ни в рай на н
ебе не верую. Но я хочу борьбы. Мне нужна борьба. И вот я борюсь н
и во имя чего. За себя борюсь. Во имя того, что я хочу борьбы. Но мне скучно от
одиночества, от стеклянных стен.
Недели через две я наверное приеду. Я хочу чтоб ты жила возле меня. Люблю л
и? Я не знаю, что такое любовь. Мне кажется, любви нет. Но хочу, чтобы ты была в
озле меня. Мне будет спокойней. Может быть это и есть любовь?
В прошлый вторник я переслал тебе с товарищем 200 рублей.
Твой Борис Савинков»


ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

В Петербурге Савинков поселился, как Леон Родэ, на Лиговке в меблирашках
«Дагмара», в просторечии называвшихся пипишкиными номерами. С утра уход
ил на Среднюю Подъяческую в редакцию «Сын отечества». Там архиереи парти
и в табачном дыму решали, как отдать землю крестьянам с выкупом иль без вы
купа. Кричали о Витте, революции, манифесте 17-го октября. В боковушке собир
ались боевики. На массивном диване обычно Азеф, в кадильном куреве папир
ос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44