У Моисеенко дрожали колени, от выши
ны колокольни Ивана Великого.

5

Парень в овчинном полушубке, в смазных сапогах, у Драгомиловской заставы
у заезжего маклака торговал карюю кобылу. Кобылка была шустрая. Когда на
проводке маклак хлопал кнутом, кобыла рвалась из рук, била задом, вскидыв
ала передом, маклак приседал на карачки, чтоб удержать в поводу кобылу.
Каляев ничего в лошадях не понимал. Но кобылка понравилась, явного изъян
а не было и, вытаскивая из овчинного полушубка платок, развязал его, вынул
деньги и передавая маклаку 90 рублей, проговорил:
Ц А как звать-то ее?
Ц Чать не по имень отчеству, Ц заворачивая деньги в газету, засмеялся м
аклак, Ц зови, мол, Каряя.
Каляев стал звать кобылу Ц «Каряя». На извозчичьем дворе не было извозч
ика, кто бы так ходил за лошадью, как Иван Каляев. В две недели из мохнатой, р
ебрастой лошаденки вышла ладная кобыла. На зависть любому извозчику нос
ила «Каряя» по Москве легкие сани, не в сравнение с мерином Бориса Моисее
нко «Мальчиком».
«Мальчик» был никчемушный мерин, поджарый, плоского ребра, с сведенными
ногами, густо налившимися сквозными наливами. Он смешно бегал по Москве,
вприпрыжку, от шпата высоко подбрасывая левую заднюю. Но Моисеенко и не л
ихач. Ему по Москве не носиться. «Мальчик» тихо стоит на Тверской площади
против дворца генерал-губернатора.
Прохожие редко нанимали «Мальчика», уж очень плох голенястый мерин. Разв
е кто, чересчур заторопясь, крикнет:
Ц Извозчик, свободен?
Услышит в ответ глухой голос не оборачивающегося извозчика.
Ц Занят.

6

В пестро-крашеной будке стоит часовой. Отъезжают, подъезжают к дворцу са
ни, кареты. Выходят люди из подъезда в черных шинелях на красных подкладк
ах, в серых николаевках, разлетающихся по ветру. Но кареты великого князя
Сергея нет.
А какой мороз закрутил в Москве на Тверской площади! От мороза резво едут
кони. Переминается медленно «Мальчик». Не греет рваное рядно. Хлопает го
лицами Моисеенко. Но рысью въезжает на площадь каряя кобыла. Извозчик в с
инем армяке с серебряными пуговицами, в красном кушаке, с подложенным за
дом, осадив валкую рысь, становится на площади. И «Мальчик» трогает, с труд
ом разминая на морозе сведенные ноги.

7

Первый раз вымахнула карета великого князя ночью. Увидал ее Иван Каляев.
Какие рысаки! Как процокали по обледенелым торцам, словно кто-то проигра
л по белым клавишам. Ацетиленовые фонари кареты ослепили. Вихрем, как сме
рч, пронеслась карета с темным эскортом казаков. Но долго еще дымились ац
етиленовые глаза кареты великого князя Сергея.
«Стало быть верно сказал сторож Ивана Великого, не за Николаевским и Нес
кучным, а за дворцом на Тверской надо вести наблюдение». Каляев тронул с п
лощади.

8

Савинкову скучно от одиночества и от чего-то еще. Что это такое? «Ерунда с
музыкой», Ц определяет Савинков. В номерах «Княжьего двора» ходят непо
воротливые мамаши из провинции за руку с детьми. Детей водят в Грановиту
ю палату, к царь-пушке, царь-колоколу. Опиваются в «Княжьем дворе» чаем ст
риженые в кружалы костромские купцы. Сосут чай с блюдечка. И кажется Сави
нкову, всё это российской сонью и дурью, а царь-пушка грандиозным росчерк
ом этой же вот самой российской дури.
Но и Джемс Галлей иногда гуляет по Кремлю. Думает: не встретит ли случайно
карету великого князя Сергея? Хотя до сих пор не встречал. И пройдясь по Мо
скве, купив новую книжку стихов у Сытина, Джемс Галлей возвращался в «Кня
жий двор», дожидаться вечера.
Трудно ждать вечер. Джемс Галлей от скуки читает «Апокалипсис», и всё дум
ает о князе Сергее: Ц «Если б убил его рабочий, поротый мужик, иль битый со
лдат, всё было б в порядке. Но убью его я Ц дворянин, интеллигент. Почему же
именно я? Собственно у меня к нему нет ведь даже ненависти. Но смерти его я
хочу. Я связан с революцией. Правда, связь холодна, может быть в том и неувя
зка, что не горю, как Егор, Янек, а убиваю спокойно, может от скуки, а может и н
ет».

9

Трактир Бакастова у Сухаревой Башни был похож на «Отдых друзей» на Сенно
й. Это был извозчичий трактир, хороший тем, что были в нем грязные «отдельн
ые кабинеты», в которые можно было проходить со двора. Богатый барин в боб
ровой шубе с палкой с серебряным набалдашником мог свободно сидеть тут с
поддевочным русским человеком.
Ц Видел! Ночью, понимаешь, видел, вырвалась из ворот, совсем близко, с ацет
иленовыми фонарями, таких фонарей ни у кого в Москве нет…
Ц А охрана?
На столе Ц закуска, водка, несколько бутылок пива, про запас, чтоб не бесп
окоить полового.
Ц С казаками проехал, к Кремлю.
Ц Стало быть сторож с колокольни прав?
Ц Ну да. Я волновался, чорт знает как.
Ц Стало быть убьем.
Савинков налил рюмку, выпил, закусил вывертывающимся из-под вилки крепк
им огурцом.
Ц Янек, после убийства я узнал что-то, чего до убийства не знал. Всё как-то
странно, ей Богу странно. Словно старичок даром не прошел, Ц закашлялся С
авинков, Ц умер, а что-то оставил во мне, на мне, чорт знает где.
Ц Ты говоришь о грехе?
Ц Ни-ни, как раз обратное. Раньше, когда я никого еще не убивал, чувствовал
, что убить грех, было такое ощущенье. А теперь вот именно этого ощущенья-т
о и нет, сплыло.
Савинков налил пузырчатую рюмку.
Ц Понимаешь, как-то внезапно вышло всё по Верлену: «Je perds la memoire du mal et du bien». Мне как-т
о Гоц говорил, что его внутренней жизнью правит категорический императи
в Канта, а вот мой категорический императив Ц воля Б. О. И всё. И ничего боль
ше. Я сказал Гоцу, а он, Ц это, говорит, моральное язычество. Перед тем как к
окнуть старичка Ц улыбнулся Савинков, Ц вот перед этим была какая-то ве
ра в наше дело, в террор, в революцию, а после… Ц Савинков развел руками, Ц
не пойму, стерлось, понимаешь, вот самая эта тончайшая грань стерлась, пер
естал понимать, почему для революции убивать хорошо, а для контрреволюци
и, скажем дурно? Больше того Ц для партии убить надо, а для себя почему-то н
икак нельзя? Ц Савинков захохотал с хрипотцой голосом размоченным водк
ой, сводя на Каляеве узкие горячие глаза.
Каляев сидел, подавшись телом к Савинкову. На бледноватом, нежном лице бы
л даже как бы испуг.
Ц Не понимаю, Ц проговорил он. Ц Ты говоришь: убить надо, не надо. Да, доро
гой Борис, убить никогда не бывает надо; ведь мы убиваем только лишь для то
го, чтобы в будущем жить культурно, жить именно без этого проклятого терр
ора. Убить никогда не бывает «надо», только когда за убийством большая лю
бовь, великая любовь к человечеству, к правде, к справедливости, к социали
зму, к свободе, к человеку как брату, только тогда можно убить, и мы, выходя н
а террор, не только ведь убиваем «их», мы убиваем себя, «свою душу» отдаем
на алтарь идеи.
Савинков засмеялся.
Ц Ну, вот, стало быть я ее уже отдал.
Ц Не смейся, Ц взволнованно проговорил Каляев, Ц это больно.
Ц Прости, Янек, дай скажу, ты дитя, ты ребенок, и это вот твое принесение же
ртвы, как у Егора, как у Доры, по моему просто ваше биологическое, так сказа
ть, назначение. Понимаешь? Мне например начинает казаться, что все эти сло
ва о правдах-справедливостях, идеях-идеалах, о социализме и прочих фалан
стерах, всё это Ц у вас, лучших боевиков, прикрывает исступленную жажду ж
ертвы, как таковой. Ну, если б вот у нас, например, сейчас было не самодержав
ие, а социализм и рай на земле, то ты всё равно бы нашел какую-нибудь идею и
принес бы себя ей в жертву.
Ц Неверно! Ц страстно перебил Каляев.
Ц Да, да, Ц говорил Савинков, Ц смотрю на тебя, люблю тебя, Янек, но кажетс
я, что другой жизни, другого дела, чем «отдать жизнь» у тебя нет, даже быть н
е может. Аккуратно получать жалованье ты не можешь не только теперь, но да
же и при наступлении социализма. Ты и там принесешь жертву, но какую-нибуд
ь другую, такая уж твоя биология, рожден жертвенником, вот что я чувствую,
Янек. Ты говоришь, народ, социализм, хорошо, ну а что же это за народ? Ведь эт
о же, милый мой, чистый миф! Ведь вот этого лакея, который нам подавал, ты не
любишь? А кого же ты любишь? Ты жертву свою любишь, свою сумасшедшую идею, и
з-за нее и убиваешь Плеве.
На лбу Савинкова надулась толстым червяком жила, перерезавшая лоб попол
ам, глаза горели.
Ц Ты мистик, Янек, ты религиозен по своему, и живешь для смертного своего
часа, в этом всё твое оправдание. А я, Янек, человек другой биологии, я люблю
жизнь, Ц проговорил страстно Савинков, Ц у меня всё было ясно, а вот стар
ичке помешал, спутал карты, подтолкнул в моей любви к жизни, легонько так п
одтолкнул, любишь? говорит, убил, мол, меня за то, что жизнь любишь, сознайся
, говорит, за это ведь убил? ну так и люби дальше, шире, разгонистей, люби во в
сю и не меня только бей, а кого хочешь, потому что не всё ли равно, как и для ч
его убивать, если в конце концов все мы всё равно сдохнем.
Ц Ты лжешь, Борис!
Ц Ми-лый, Я-нек! Ц проговорил Савинков, нагнувшись обнял его и поцеловал
, Ц ну, конечно, лгу! конечно, это спьяну я, ты прав, Ц Савинков смеялся. А ко
нчив смеяться, сказал;
Ц А у тебя, Янек, старичок ничего не оставил? а?
Ц Что оставил, смою своей кровью и кровью нового палача нашего народа. Дл
я меня святыней горит Россия и социализм. Я иду на этот огонь и отдаю себя
радостно. Верь, Борис, наше место недолго останется пустым, наши смерти Ц
почки грядущих цветов.
Ц Понимаю, ты именно «отдаешь» себя, как женщина, не спрашивая ни о чем, мо
жет для мук, но в том-то и сладость, что отдаешь. В тебе Ц исступленная женс
твенность, Янек. Но тебе я не завидую, а есть люди, которым завидую.
Ц Егор?
Ц Иван, Ц сказал Савинков.
Ц Азеф?
Савинков кивнул головой: Ц Ты больше думаешь, Янек, о том, как ты умрешь, а н
е как убьешь. А он Ц обратное. У него душа неседая. Даже души нет, вставлена
революционная машина. Домашняя гильотина. Рубит, а он пальцами отстукива
ет, счет ведет. Жить ничто не мешает. Ни старичке, ни гибель товарищей. Вот я
веду одно дело. А он? Целых три! И задумывается только над тем, как быстрей и
верней убить всех трех. Ничего больше. Концы в воду. Всё на мельницу револю
ции. А там видно будет.
Ц Иван Николаевич по душе мне чужд, Ц сказал Каляев. Ц Я его уважаю, даж
е люблю, за то, что он наша большая сила, сила революции, без него б не осущес
твилось то, что взрывает трон, сотрясает государство, подымает революцию
.
Ц Ты ребенок, Янек, милый ребенок, ты его «уважаешь», «любишь даже», а он по
шлет тебя на смерть, тебя разорвет в клочья, и он даже не почешется, завтра
же тебя забудет.
Ц Идущие не обращают вниманья на падающих, Борис. Если б он оплакивал каж
дого из павших товарищей, как оплакивают некоторые, он не мог бы вести дел
о Б. О. Ты подумай только, какая ответственность? Какая тяжесть лежит на Ив
ане Николаевиче?
Ц Да, да, Ц сказал Савинков, прислушиваясь к граммофону за стеной. Сквоз
ь хохот многих голосов там пело граммофонное сопрано. Оба несколько мину
т просидели молча.
Ц Ты говорил, что в Женеве писал стихи?
Ц Писал, Ц смутившись сказал Каляев.
Ц Прочти.
Ц Тебе не понравится.
Ц Почему? Как называется?
Каляев улыбнулся по-детски. Ц Не знаю еще, может называться «Пусть гряне
т бой».
Ц Длинно. Стихи должны называться коротко.
Ц Можно придумать другое. Каляев стал читать отчетливо и тихо:

Моя душа пылает страстью бу
рной


И грудь полна отвагой боевой.

Ах, видеть лишь свободы блеск пурпурный
Рассеять мрак насилья вековой!
И маску лжи сорвав с лица злодея,

Вдруг обнажить его смертель
ный страх,
И бросить всем тиранам не робея
Стальной руки неотвратимый взмах!

Довольно слез! Пусть грянет б
ой победный!
Народ зовет Ц преступно, стыдно ждать!
Рази ж врага, мой честный меч наследный,
Я весь, весь твой, о родина, о мать!

Облокотясь на стол, Савинков слушал.
Ц Последнее четверостишие слабо, Ц сказал он, Ц а два первых хороши. «М
еч, наследный» плохо.
Ц Я не нашел рифмы, Ц засмеялся, захлебываясь, Каляев. Ц Прочти свое.
Ц Тебе мое не понравится.
Савинков прочел стихотворение, посланное Вере:

Дай мне немного нежности,
Мое сердце закрыто.
Дай мне немного радости,
Мое сердце забыто.

Ц Отчего оно может мне не понравиться? Наоборот, мне очень нравится, Ц с
казал Каляев и помолчав добавил: Ц знаешь что, Борис, ты талантливее меня.

Когда дымы из труб перестали уходить в небо, когда Москва погасла и стали
раздаваться дребезги городовых, оба вышли с темного двора трактира и, пр
ощаясь, обнялись в воротах.

10

Малейшую ухабинку видел с козел кучер Андрей Рудинкин. Ацетиленовые фон
ари взрывали снежную темь. Великокняжеская карета мчалась с Николаевск
ого вокзала. Сергей возвращался из Петербурга, после доклада императору
о принятии курса твердой власти. Каланчевской, Мясницкой, Никольской мча
лась великокняжеская карета. Она была больше кареты Плеве. Старинная, не
мецкой работы, с бронзовыми изогнутыми змеями вместо ручек. С желтыми сп
ицами. Ярким гербом. С сероватой шелковой обивкой внутри. Козлы были широ
кие. Так что кучер, несмотря на тяжкий вес, сидел несколько с краю. Рядом не
изменно ездил любимый лакей князя Оврущенко.
Жеребцы были не вороные, как у Плеве, а темно-серые. Невысокие, вершков тре
х, но ладные, широкогрудые, крепко подпружные, шли маховым низким ходом. Ле
вый «Жар» трехлеткой на московском ипподроме ставил вёрстный рекорд и п
равому «Вихрю» трудновато было в паре с «Жаром». Рудинкин не пускал их по
этому врезвую. Жеребцы ехали ровным махом ко дворцу генерал-губернатора
.

11

Каляев знал уже всё. Ночью: Ц ацетиленовые фонари. Днем Ц белые вожжи, же
лтые спицы, широкий кузов, герб, черная борода Рудинкина. Даже карету княг
ини не смешал бы с князевой, потому что сытый, словно молоком мытый, Андрей
Рудинкин возил только Сергея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44