Сантехника супер, советую
Звоните в милицию."
Позвонили в милицию и вызвали милиционера.
Через полчаса пришел милиционер с дворником.
- Чего у вас тут? - спросил милиционер.
- Полюбуйтесь, - сказал Коршунов, но его перебил Калугин и
сказал:" Вот. Этот гражданин все время лежит тут на полу и
мешает нам ходить по коридору. Мы его и так и этак..."
Но тут Калугина перебила Селезнева и сказала:
- Мы его просили уйти, а он не уходит.
- Да, - сказал Коршунов.
Милиционер подошел к Мышину.
- Вы, гражданин, зачем тут лежите? - спросил милиционер.
- Отдыхаю, - сказал Мышин.
- Здесь, гражданин, отдыхать не годится, - сказал милиционер.
- Вы где, гражданин, живете?
- Тут, - сказал Мышин.
- Где ваша комната? - спросил милиционер.
- Он прописан в нашей квартире, а комнаты не имеет, - сказал
Калугин.
- Обождите, гражданин, - сказал милиционер, - я сейчас с ним
говорю. Гражданин, где вы спите?
- Тут, - сказал Мышин.
- Позвольте, - сказал Коршунов, но его перебил Калугин и ска-
зал:
- Он даже кровати не имеет и валяется прямо на голом полу.
- Они давно на него жалуются, - сказал дворник.
- Совершенно невозможно ходить по коридору, - сказала Селез-
нева, - Я не могу вечно шагать через мужчину. А он нарочно ноги
вытянет, да еще руки вытянет, да еще на спину ляжет и глядит. Я
с работы усталая прихожу, мне отдых нужен.
- Присовокупляю, - сказал Коршунов, но его перебил Калугин и
сказал:
- Он и ночью тут лежит. Об него в темноте все спотыкаются. Я
через него одеяло свое разорвал.
Селезнева сказала:
- У него вечно из кармана какие-то гвозди вываливаются. Не-
возможно по коридору босой ходить, того и гляди ногу напорешь.
- Они давеча хотели его керосином поджечь, - сказал дворник.
- Мы его керосином облили, - сказал Коршунов, но его перебил
Калугин и сказал:
- Мы его только для страха керосином облили, а поджечь и не
собирались.
- Да я бы и не позволила в своем присутствии живого человека
сжечь, - сказала Селезнева.
- А почему этот гражданин в коридоре лежит? - спросил вдруг
милиционер.
- Здрасте-пожалуйста! - сказал Коршунов, но Калугин его пере-
бил и сказал:
- А потому, что у него нет другой жилплощади: вот в этой ком-
нате я живу, в этой - вот она, в этой - вот он, а уж Мышин тут в
коридоре живет.
- Это не годится, - сказал милиционер. - Надо, чтобы все на
своей жилплощади лежали.
- А у него нет другой жилплощади, как в коридоре, - сказал
Калугин.
- Вот именно, - сказал Коршунов.
- Вот он вечно тут и лежит, - сказала Селезнева.
- Это не годится, - сказал милиционер и ушел вместе с дворни-
ком.
Коршунов подскочил к Мышину.
- Что? - закричал он. - Как вам это по вкусу пришлось?
- Подождите,- сказал Калугин. И, подойдя к Мышину, сказал:
- Слышал, чего говорил милиционер? Вставай с полу!
- Не встану, - сказал Мышин, продолжая лежать на полу.
- Он теперь нарочно и дальше будет вечно тут лежать, - сказа-
ла Селезнева.
- Определенно, - сказал с раздражением Калугин.
И Коршунов сказал:
- Я в этом не сомневаюсь.
Parafaitement!
1940 год.
НА СМЕРТЬ КАЗИМИРА МАЛЕВИЧА
Памяти разорвав струю,
Ты глядишь кругом, гордостью сокрушив лицо.
Имя тебе Казимир.
Ты глядишь как меркнет солнце спасения твоего.
От красоты якобы растерзаны горы земли твоей.
Нет площади поддержать фигуру твою.
Дай мне глаза твои! Растворю окно на своей башке!
Что, ты человек, гордостью сокрушил лицо?
Только мука жизнь твоя и желание твое - жирная снедь.
Не блестит солнце спасения твоего.
Гром положит к ногам шлем главы твоей.
Пе - чернильница слов твоих.
Трр -желание твое.
Агалтон - тощая память твоя.
Ей Казимир! Где подруга твоя?
И той нет, и чернильница памяти твоей ПЕ.
Восемь лет прощелкало в ушах у тебя,
Пятьдесят минут простучало в сердце твоем,
Десять раз протекла река пред тобой,
Прекратилась чернильница желания твоего Трр и Пе.
"Вот штука-то", - говоришь ты и память твоя Агалтон.
Вот стоишь ты и якобы раздвигаешь руками дым.
Меркнет гордостью сокрушенное выражение лица твоего,
Исчезает память твоя и желание твое Трр.
Даниил Хармс-Шардам.
17 мая 1935 года.
СТРАННАЯ СМЕРТЬ
Однажды один человек, чувствуя голод,
сидел за столом и ел котлеты,
А рядом сидела его супруга и все говорила
о том, что в котлетах мало свинины.
Однако он ел, и ел, и ел, и ел, и ел, покуда
не почувствовал где-то в желудке
смертельную тяжесть.
Тогда, отодвинув коварную пищу,
он задрожал и заплакал.
В кармане его золотые часы перестали тикать.
Волосы вдруг у него посветлели, взор прояснился,
уши его упали на пол,
как осенью падают с тополя желтые листья,
и он скоропостижно умер.
Апрель 1935 года.
* * *
Все все все деревья пиф
Все все все каменья паф
Вся вся вся природа пуф
Все все все девицы пиф
Все все все мужчины паф
Вся вся вся женитьба пуф
Все все все славяне пиф
Все все все евреи паф
Вся вся вся Россия пуф.
Октябрь 1929 года.
* * *
Так начинается голод:
с утра просыпаешься бодрым,
потом начинается слабость,
потом начинается скука,
потом наступает потеря
быстрого разума силы,
потом наступает спокойствие.
А потом начинается ужас.
1937 год.
* * *
Погибли мы в житейском поле.
Нет никакой надежды боле.
О счастье кончилась мечта -
осталась только нищета.
1937 год.
* * *
Откажите, пожалуйста, ему в удовольствии
Сидеть на скамейке,
Сидеть на скамейке,
Сидеть на скамейке...
Откажите ему в удовольствии
Сидеть на скамейке и думать о пище,
Сидеть на скамейке и думать о пище, мясной
непременно,
О водке, о пиве, о толстой еврейке.
* * *
* * *
- Есть ли что-нибудь на земле, что имело бы значение и могло
бы даже изменить ход событий не только на земле, но и в других
мирах? - спросил я своего учителя.
- Есть, - ответил мне мой учитель.
- Что же это? - спросил я.
- Это... - начал мой учитель и вдруг замолчал.
Я стоял и напряженно ждал его ответа. А он молчал.
И я стоял и молчал.
И он молчал.
И я стоял и молчал.
И он молчал.
Мы оба стоим и молчим.
Хо-ля-ля!
Мы оба стоим и молчим.
Хо-лэ-лэ!
Да, да, мы оба стоим и молчим.
16-17 июля 1936 года.
РЕАБИЛИТАЦИЯ.
Не хвастаясь, могу сказать, что, когда Володя ударил меня по
уху и плюнул мне в лоб, я так его схватил, что он этого не забу-
дет. Уже потом я бил его примусом, а утюгом я бил его вечером.
Так что умер он совсем не сразу. Это не доказательство, что ногу
я оторвал ему еще днем. Тогда он был еще жив. А Андрюшу я убил
просто по инерции, и в этом я себя не могу обвинить. Зачем Ан-
дрюша с Елизаветой Антоновной попались мне под руку? Им было ни
к чему выскакивать из-за двери. Меня обвиняют в кровожадности,
говорят, что я пил кровь, но это неверно: я подлизывал кровяные
лужи и пятна - это естественная потребность человека уничтожить
следы своего, хотя бы и пустяшного, преступления. А так-же я не
насиловал Елизавету Антоновну. Во-первых, она уже не была девуш-
кой, а во-вторых, я имел дело с трупом, и ей жаловаться не при-
ходится. Что из того, что она вот-вот должна была родить? Я и
вытащил ребенка. А то, что он вообще не жилец был на этом свете,
в этом уж не моя вина. Не я оторвал ему голову, причиной тому
была его тонкая шея. Он был создан не для жизни сей. Это верно,
что я сапогом размазал по полу их собачку. Но это уж цинизм -
обвинять меня в убийстве собаки, когда тут рядом, можно сказать,
уничтожены три человеческие жизни. Ребенка я не считаю. Ну хоро-
шо: во всем этом (я могу согласиться) можно усмотреть некоторую
жестокость с моей стороны. Но считать преступлением то,что я сел
и испражнился на свои жертвы, - это уже, извините, абсурд. Ис-
пражняться - потребность естественная, а, следовательно, и
отнюдь не преступная. Таким образом, я понимаю опасения моего
защитника, но все же надеюсь на полное оправдание.
1940 год.
* * *
Одному французу подарили диван, четыре стула и кресло.
Сел француз на стул у окна, а самому хочется на диване полежать.
Лег француз на диван, а ему уже на кресле посидеть хочется.
Встал француз с дивана и сел на кресло, как король, а у самого
мысли в голове уже такие, что на кресле-то больно пышно. Лучше
попроще, на стуле.
Пересел француз на стул у окна, да только не сидится французу на
этом стуле, потому что в окно как-то дует.
Француз пересел на стул возле печки и почувствовал,что он устал.
Тогда француз решил лечь на диван и отдохнуть, но, не дойдя до
дивана, свернул в сторону и сел на кресло.
- Вот где хорошо! - сказал француз, но сейчас же прибавил: - А
на диване-то, пожалуй, лучше.
* * *
Один англичанин никак не мог вспомнить, как эта птица называ-
ется.
- Это, - говорит, - крюкица. Ах нет, не крюкица, а кирюкица.
Или нет, не кирюкица, а курякица. Фу ты! Не курякица, а кукри-
кица. Да и не кукрикица, а кирикрюкица.
Хотите я расскажу вам рассказ про эту крюкицу? То есть не
крюкицу, а кирюкицу. Или нет, не кирюкицу, а кирякицу. Фу ты!
Не курякицу, а кукрикицу. Да не кукрикицу, а кирикрюкицу! Нет,
опять не так! Курикрятицу? Нет, не курикрятицу! Кирикрюкицу?
Нет, опять не так!
Забыл я, как эта птица называется. А уж если б не забыл, то
то рассказал бы вам рассказ про эту кирикуркукукрекицу.
ТЕТРАДЬ
Мне дали пощечину.
Я сидел у окна. Вдруг на улице что-то свистнуло. Я высунулся
на улицу из окна и получил пощечину.
Я спрятался обратно в дом. И вот теперь на моей щеке горит,
как раньше говорили, несмываемый позор.
Такую боль обиды я испытал раньше один только раз. Это было
так. Одна прекрасная дама, незаконная дочь короля, подариля мне
роскошную тетрадь.
Это был для меня настоящий праздник: так хороша была тетрадь!
Я сразу сел и начал писать туда стихи. Но когда эта дама, неза-
конная дочь короля, увидала, что я пишу в эту тетрадь черновики,
она сказала:
- Если бы знала я, что вы сюда будете писать свои бездарные
черновики, никогда бы не подарила я вам этой тетради. Я ведь
думала, что эта тетрадь вам послужит для списывания туда умных и
полезных фраз, вычитанных вами из различных книг.
Я вырвал из тетради написанные мной листки и вернул тетрадь
даме.
И вот теперь, когда мне дали пощечину через окно, я ощутил
знакомое мне чувство. Это было то же чувство, какое я испытал,
когда вернул прекрасной даме ее роскошную тетрадь.
12 октября 1938 года.
VI
ОПУБЛИКОВАННОЕ
О ВОДЯНЫХ НУЛЯХ
Нуль плавал по воде:
Мы говорили: это круг,
должно быть, кто-то
бросил в воду камень.
Здесь Петька Прохоров гулял -
вот след его сапог с подковками,
Он создал этот круг.
Давайте нам скорей
картон и краски,
мы зарисуем Петькино творенье.
И будет Прохоров звучать,
как Пушкин.
И много лет спустя
подумают потомки:
"Был Прохоров когда-то,
должно быть,
славный был художник."
И будут детям назидать:
"Бросайте, дети, в воду камни.
Рождает камень круг,
а круг рождает мысль.
А мысль, вызванная кругом,
зовет из мрака к свету нуль."
"Аврора". 1973 год. №3
ОЛЕЙНИКОВУ*
Кондуктор чисел, дружбы злой насмешник,
О чем задумался? Иль вновь порочить мир?
Гомер тебе пошляк, и Гете глупый грешник,
Тобой осмеян Дант, лишь Бунин твой кумир.
Твой стих порой смешит, порой тревожит чувство,
Порой печалит слух иль вовсе не смешит,
Он даже злит порой, и мало в нем искусства,
И в бездну мелких дум он сверзиться спешит.
Постой! Вернись назад! Куда холодной думой
Летишь, забыв закон видений встречных толп?
Кого дорогой в грудь пронзил стрелой угрюмой?
Кто враг тебе? Кто друг? И где твой смертный столб?
23 января 1935 года.
"Русская литература". 1970 г. №3
МАРИЯ
Выходит Мария, отвесив поклон,
Мария выходит с тоской на крыльцо -
а мы, забежав на высокий балкон,
поем, опуская в тарелку лицо.
Мария глядит -
и рукой шевелит,
и тонкой ногой попирает листы -
а мы за гитарой поем да поем
да в ухо трубим непокорной жены.
Над нами встают золотые дымы,
за нашей спиной пробегают коты,
поем и свистим на балкончике мы -
но смотришь уныло за дерево ты.
Остался потом башмачок да платок,
да реющий в воздухе круглый балкон,
да в бурое небо торчит потолок.
Выходит Мария, отвесив поклон.
И тихо ступет Мария в траву,
и видит цветочек на тонком стебле.
Она говорит: "Я тебя не сорву,
я только пройду, поклонившись тебе."
А мы, забежав на балкон высоко,
кричим: "Поклонись!" - и гитарой трясем.
Мария глядит и рукой шевелит
и вдруг, поклонившись, бежит на крыльцо
и тонкой ногой попирает листы -
а мы за гитарой поем да поем,
да в ухо трубим непокорной жены,
да в бурное небо кидаем глаза.
1927 г.
"День поэзии." Сов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Позвонили в милицию и вызвали милиционера.
Через полчаса пришел милиционер с дворником.
- Чего у вас тут? - спросил милиционер.
- Полюбуйтесь, - сказал Коршунов, но его перебил Калугин и
сказал:" Вот. Этот гражданин все время лежит тут на полу и
мешает нам ходить по коридору. Мы его и так и этак..."
Но тут Калугина перебила Селезнева и сказала:
- Мы его просили уйти, а он не уходит.
- Да, - сказал Коршунов.
Милиционер подошел к Мышину.
- Вы, гражданин, зачем тут лежите? - спросил милиционер.
- Отдыхаю, - сказал Мышин.
- Здесь, гражданин, отдыхать не годится, - сказал милиционер.
- Вы где, гражданин, живете?
- Тут, - сказал Мышин.
- Где ваша комната? - спросил милиционер.
- Он прописан в нашей квартире, а комнаты не имеет, - сказал
Калугин.
- Обождите, гражданин, - сказал милиционер, - я сейчас с ним
говорю. Гражданин, где вы спите?
- Тут, - сказал Мышин.
- Позвольте, - сказал Коршунов, но его перебил Калугин и ска-
зал:
- Он даже кровати не имеет и валяется прямо на голом полу.
- Они давно на него жалуются, - сказал дворник.
- Совершенно невозможно ходить по коридору, - сказала Селез-
нева, - Я не могу вечно шагать через мужчину. А он нарочно ноги
вытянет, да еще руки вытянет, да еще на спину ляжет и глядит. Я
с работы усталая прихожу, мне отдых нужен.
- Присовокупляю, - сказал Коршунов, но его перебил Калугин и
сказал:
- Он и ночью тут лежит. Об него в темноте все спотыкаются. Я
через него одеяло свое разорвал.
Селезнева сказала:
- У него вечно из кармана какие-то гвозди вываливаются. Не-
возможно по коридору босой ходить, того и гляди ногу напорешь.
- Они давеча хотели его керосином поджечь, - сказал дворник.
- Мы его керосином облили, - сказал Коршунов, но его перебил
Калугин и сказал:
- Мы его только для страха керосином облили, а поджечь и не
собирались.
- Да я бы и не позволила в своем присутствии живого человека
сжечь, - сказала Селезнева.
- А почему этот гражданин в коридоре лежит? - спросил вдруг
милиционер.
- Здрасте-пожалуйста! - сказал Коршунов, но Калугин его пере-
бил и сказал:
- А потому, что у него нет другой жилплощади: вот в этой ком-
нате я живу, в этой - вот она, в этой - вот он, а уж Мышин тут в
коридоре живет.
- Это не годится, - сказал милиционер. - Надо, чтобы все на
своей жилплощади лежали.
- А у него нет другой жилплощади, как в коридоре, - сказал
Калугин.
- Вот именно, - сказал Коршунов.
- Вот он вечно тут и лежит, - сказала Селезнева.
- Это не годится, - сказал милиционер и ушел вместе с дворни-
ком.
Коршунов подскочил к Мышину.
- Что? - закричал он. - Как вам это по вкусу пришлось?
- Подождите,- сказал Калугин. И, подойдя к Мышину, сказал:
- Слышал, чего говорил милиционер? Вставай с полу!
- Не встану, - сказал Мышин, продолжая лежать на полу.
- Он теперь нарочно и дальше будет вечно тут лежать, - сказа-
ла Селезнева.
- Определенно, - сказал с раздражением Калугин.
И Коршунов сказал:
- Я в этом не сомневаюсь.
Parafaitement!
1940 год.
НА СМЕРТЬ КАЗИМИРА МАЛЕВИЧА
Памяти разорвав струю,
Ты глядишь кругом, гордостью сокрушив лицо.
Имя тебе Казимир.
Ты глядишь как меркнет солнце спасения твоего.
От красоты якобы растерзаны горы земли твоей.
Нет площади поддержать фигуру твою.
Дай мне глаза твои! Растворю окно на своей башке!
Что, ты человек, гордостью сокрушил лицо?
Только мука жизнь твоя и желание твое - жирная снедь.
Не блестит солнце спасения твоего.
Гром положит к ногам шлем главы твоей.
Пе - чернильница слов твоих.
Трр -желание твое.
Агалтон - тощая память твоя.
Ей Казимир! Где подруга твоя?
И той нет, и чернильница памяти твоей ПЕ.
Восемь лет прощелкало в ушах у тебя,
Пятьдесят минут простучало в сердце твоем,
Десять раз протекла река пред тобой,
Прекратилась чернильница желания твоего Трр и Пе.
"Вот штука-то", - говоришь ты и память твоя Агалтон.
Вот стоишь ты и якобы раздвигаешь руками дым.
Меркнет гордостью сокрушенное выражение лица твоего,
Исчезает память твоя и желание твое Трр.
Даниил Хармс-Шардам.
17 мая 1935 года.
СТРАННАЯ СМЕРТЬ
Однажды один человек, чувствуя голод,
сидел за столом и ел котлеты,
А рядом сидела его супруга и все говорила
о том, что в котлетах мало свинины.
Однако он ел, и ел, и ел, и ел, и ел, покуда
не почувствовал где-то в желудке
смертельную тяжесть.
Тогда, отодвинув коварную пищу,
он задрожал и заплакал.
В кармане его золотые часы перестали тикать.
Волосы вдруг у него посветлели, взор прояснился,
уши его упали на пол,
как осенью падают с тополя желтые листья,
и он скоропостижно умер.
Апрель 1935 года.
* * *
Все все все деревья пиф
Все все все каменья паф
Вся вся вся природа пуф
Все все все девицы пиф
Все все все мужчины паф
Вся вся вся женитьба пуф
Все все все славяне пиф
Все все все евреи паф
Вся вся вся Россия пуф.
Октябрь 1929 года.
* * *
Так начинается голод:
с утра просыпаешься бодрым,
потом начинается слабость,
потом начинается скука,
потом наступает потеря
быстрого разума силы,
потом наступает спокойствие.
А потом начинается ужас.
1937 год.
* * *
Погибли мы в житейском поле.
Нет никакой надежды боле.
О счастье кончилась мечта -
осталась только нищета.
1937 год.
* * *
Откажите, пожалуйста, ему в удовольствии
Сидеть на скамейке,
Сидеть на скамейке,
Сидеть на скамейке...
Откажите ему в удовольствии
Сидеть на скамейке и думать о пище,
Сидеть на скамейке и думать о пище, мясной
непременно,
О водке, о пиве, о толстой еврейке.
* * *
* * *
- Есть ли что-нибудь на земле, что имело бы значение и могло
бы даже изменить ход событий не только на земле, но и в других
мирах? - спросил я своего учителя.
- Есть, - ответил мне мой учитель.
- Что же это? - спросил я.
- Это... - начал мой учитель и вдруг замолчал.
Я стоял и напряженно ждал его ответа. А он молчал.
И я стоял и молчал.
И он молчал.
И я стоял и молчал.
И он молчал.
Мы оба стоим и молчим.
Хо-ля-ля!
Мы оба стоим и молчим.
Хо-лэ-лэ!
Да, да, мы оба стоим и молчим.
16-17 июля 1936 года.
РЕАБИЛИТАЦИЯ.
Не хвастаясь, могу сказать, что, когда Володя ударил меня по
уху и плюнул мне в лоб, я так его схватил, что он этого не забу-
дет. Уже потом я бил его примусом, а утюгом я бил его вечером.
Так что умер он совсем не сразу. Это не доказательство, что ногу
я оторвал ему еще днем. Тогда он был еще жив. А Андрюшу я убил
просто по инерции, и в этом я себя не могу обвинить. Зачем Ан-
дрюша с Елизаветой Антоновной попались мне под руку? Им было ни
к чему выскакивать из-за двери. Меня обвиняют в кровожадности,
говорят, что я пил кровь, но это неверно: я подлизывал кровяные
лужи и пятна - это естественная потребность человека уничтожить
следы своего, хотя бы и пустяшного, преступления. А так-же я не
насиловал Елизавету Антоновну. Во-первых, она уже не была девуш-
кой, а во-вторых, я имел дело с трупом, и ей жаловаться не при-
ходится. Что из того, что она вот-вот должна была родить? Я и
вытащил ребенка. А то, что он вообще не жилец был на этом свете,
в этом уж не моя вина. Не я оторвал ему голову, причиной тому
была его тонкая шея. Он был создан не для жизни сей. Это верно,
что я сапогом размазал по полу их собачку. Но это уж цинизм -
обвинять меня в убийстве собаки, когда тут рядом, можно сказать,
уничтожены три человеческие жизни. Ребенка я не считаю. Ну хоро-
шо: во всем этом (я могу согласиться) можно усмотреть некоторую
жестокость с моей стороны. Но считать преступлением то,что я сел
и испражнился на свои жертвы, - это уже, извините, абсурд. Ис-
пражняться - потребность естественная, а, следовательно, и
отнюдь не преступная. Таким образом, я понимаю опасения моего
защитника, но все же надеюсь на полное оправдание.
1940 год.
* * *
Одному французу подарили диван, четыре стула и кресло.
Сел француз на стул у окна, а самому хочется на диване полежать.
Лег француз на диван, а ему уже на кресле посидеть хочется.
Встал француз с дивана и сел на кресло, как король, а у самого
мысли в голове уже такие, что на кресле-то больно пышно. Лучше
попроще, на стуле.
Пересел француз на стул у окна, да только не сидится французу на
этом стуле, потому что в окно как-то дует.
Француз пересел на стул возле печки и почувствовал,что он устал.
Тогда француз решил лечь на диван и отдохнуть, но, не дойдя до
дивана, свернул в сторону и сел на кресло.
- Вот где хорошо! - сказал француз, но сейчас же прибавил: - А
на диване-то, пожалуй, лучше.
* * *
Один англичанин никак не мог вспомнить, как эта птица называ-
ется.
- Это, - говорит, - крюкица. Ах нет, не крюкица, а кирюкица.
Или нет, не кирюкица, а курякица. Фу ты! Не курякица, а кукри-
кица. Да и не кукрикица, а кирикрюкица.
Хотите я расскажу вам рассказ про эту крюкицу? То есть не
крюкицу, а кирюкицу. Или нет, не кирюкицу, а кирякицу. Фу ты!
Не курякицу, а кукрикицу. Да не кукрикицу, а кирикрюкицу! Нет,
опять не так! Курикрятицу? Нет, не курикрятицу! Кирикрюкицу?
Нет, опять не так!
Забыл я, как эта птица называется. А уж если б не забыл, то
то рассказал бы вам рассказ про эту кирикуркукукрекицу.
ТЕТРАДЬ
Мне дали пощечину.
Я сидел у окна. Вдруг на улице что-то свистнуло. Я высунулся
на улицу из окна и получил пощечину.
Я спрятался обратно в дом. И вот теперь на моей щеке горит,
как раньше говорили, несмываемый позор.
Такую боль обиды я испытал раньше один только раз. Это было
так. Одна прекрасная дама, незаконная дочь короля, подариля мне
роскошную тетрадь.
Это был для меня настоящий праздник: так хороша была тетрадь!
Я сразу сел и начал писать туда стихи. Но когда эта дама, неза-
конная дочь короля, увидала, что я пишу в эту тетрадь черновики,
она сказала:
- Если бы знала я, что вы сюда будете писать свои бездарные
черновики, никогда бы не подарила я вам этой тетради. Я ведь
думала, что эта тетрадь вам послужит для списывания туда умных и
полезных фраз, вычитанных вами из различных книг.
Я вырвал из тетради написанные мной листки и вернул тетрадь
даме.
И вот теперь, когда мне дали пощечину через окно, я ощутил
знакомое мне чувство. Это было то же чувство, какое я испытал,
когда вернул прекрасной даме ее роскошную тетрадь.
12 октября 1938 года.
VI
ОПУБЛИКОВАННОЕ
О ВОДЯНЫХ НУЛЯХ
Нуль плавал по воде:
Мы говорили: это круг,
должно быть, кто-то
бросил в воду камень.
Здесь Петька Прохоров гулял -
вот след его сапог с подковками,
Он создал этот круг.
Давайте нам скорей
картон и краски,
мы зарисуем Петькино творенье.
И будет Прохоров звучать,
как Пушкин.
И много лет спустя
подумают потомки:
"Был Прохоров когда-то,
должно быть,
славный был художник."
И будут детям назидать:
"Бросайте, дети, в воду камни.
Рождает камень круг,
а круг рождает мысль.
А мысль, вызванная кругом,
зовет из мрака к свету нуль."
"Аврора". 1973 год. №3
ОЛЕЙНИКОВУ*
Кондуктор чисел, дружбы злой насмешник,
О чем задумался? Иль вновь порочить мир?
Гомер тебе пошляк, и Гете глупый грешник,
Тобой осмеян Дант, лишь Бунин твой кумир.
Твой стих порой смешит, порой тревожит чувство,
Порой печалит слух иль вовсе не смешит,
Он даже злит порой, и мало в нем искусства,
И в бездну мелких дум он сверзиться спешит.
Постой! Вернись назад! Куда холодной думой
Летишь, забыв закон видений встречных толп?
Кого дорогой в грудь пронзил стрелой угрюмой?
Кто враг тебе? Кто друг? И где твой смертный столб?
23 января 1935 года.
"Русская литература". 1970 г. №3
МАРИЯ
Выходит Мария, отвесив поклон,
Мария выходит с тоской на крыльцо -
а мы, забежав на высокий балкон,
поем, опуская в тарелку лицо.
Мария глядит -
и рукой шевелит,
и тонкой ногой попирает листы -
а мы за гитарой поем да поем
да в ухо трубим непокорной жены.
Над нами встают золотые дымы,
за нашей спиной пробегают коты,
поем и свистим на балкончике мы -
но смотришь уныло за дерево ты.
Остался потом башмачок да платок,
да реющий в воздухе круглый балкон,
да в бурое небо торчит потолок.
Выходит Мария, отвесив поклон.
И тихо ступет Мария в траву,
и видит цветочек на тонком стебле.
Она говорит: "Я тебя не сорву,
я только пройду, поклонившись тебе."
А мы, забежав на балкон высоко,
кричим: "Поклонись!" - и гитарой трясем.
Мария глядит и рукой шевелит
и вдруг, поклонившись, бежит на крыльцо
и тонкой ногой попирает листы -
а мы за гитарой поем да поем,
да в ухо трубим непокорной жены,
да в бурное небо кидаем глаза.
1927 г.
"День поэзии." Сов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25