Она понимала, что их жизнь станет более устроенной и налаженной, если Ричард будет с ними. Это была неплохая мысль. У нее теперь было достаточно работы в кино, чтобы хорошо жить. Они могли бы даже переехать в большую квартиру и устроиться там по-настоящему.
— Хорошо, — сказала она. — Я напишу Ричарду, и посмотрим, как он это воспримет.
Она так и не написала. Она знала, что ее бывший муж не согласится. Да к тому же она сама не хотела, чтобы Элис становилась слишком важной частью ее жизни.

Глава 38
Когда я узнал точно, что Дженел жила одновременно в двух измерениях и что Элис тоже была ее “возлюбленной”, я почувствовал облегчение. Ну и что? То, что две женщины любят друг друга, было подобно тому, как когда две женщины вяжут вместе. Я сказал это Дженел, чтобы рассердить ее. И потом, ее положение ставило меня в положение “парашютиста”, человека, любовницей которого является замужняя женщина, муж которой понимает все это, а женщина пытается комбинировать.
И все-таки все это не так просто. Постепенно я понял, что Дженел любит Элис, по меньшей мере, настолько же сильно, насколько и меня. Но что было еще хуже, я понял, что Элис любит Дженел больше, чем я, то есть менее эгоистично и, следовательно, причиняя Дженел меньше вреда по сравнению со мной. Ибо к тому времени я понял, что эмоционально я не очень-то много даю Дженел. И не имело значения, что это была неразрешимая загадка, что никогда никакой мужчина не будет в состоянии решить ее проблемы. Я использовал ее для своего удовольствия, как инструмент удовлетворения. Ну, да ладно. Опять же, пусть так. Но я ожидал, что она согласится занять в моей жизни строго подчиненное положение. В конце концов, у меня были жена, дети и мое писательство. Я даже ожидал, что она даст мне в своей жизни место первостепенной значимости.
В конце концов, все, до определенной степени, есть торговля, сделка, результат соглашения. И я выторговывал больше, чем она. Это было так просто.
Но здесь вклинивается осложнение: ее бисексуальность. В один из моих приездов она заболела. У нее удалили кисту. Она пробыла в больнице десять дней. Конечно, я посылал ей цветы, тонны цветов, выполнял эту бессмыслицу, которую так любят женщины и из-за которой заставляют убиваться мужчин. Конечно, я приходил к ней каждый вечер примерно на час. Но Элис была у нее на посылках, проводила у нее весь день. Иногда она на какое-то время выходила из палаты, чтобы Дженел и я могли побыть одни. Может, она знала, что Дженел захочет, чтобы я держал ее за обнаженную грудь, когда буду говорить с ней. Не из каких-либо иных побуждений, но потому, что это ей доставляет удовольствие. О боже, как много секса присутствует во всех удовольствиях: и в горячей ванне, и в обильном обеде, и в хорошем вине. Если бы для удовлетворения требований секса можно было ограничиться лишь такими удовольствиями, без любви и прочих осложнений.
Во всяком случае, когда Элис была в палате вместе с нами, меня всегда поражало, до какой степени было полно любви лицо Элис. Они с Дженел были словно сестры, они смотрели друг на друга как любящие женщины, мягко, женственно. У Элис был маленький, почти тонкий рот, который редко выглядит благородно, но у Элис он выглядел именно так. Мне она очень нравилась. А почему бы, черт побери, и нет? Она делала всю грязную работу, которую должен был делать я. Но я был занятый человек. Я был женат. И назавтра должен был улететь в Нью-Йорк. Может быть, если бы Элис не было, то я бы делал все то, что делала она, но я так не думаю.
Я тайком принес бутылку шампанского, чтобы отметить наш последний совместный вечер. Но я не намеревался разделять этот вечер с Элис. У Дженел было припасено три стаканчика. Элис открыла бутылку. Она была очень способной.
На Дженел был красивый ночной халат, и как всегда, она выглядела несколько трагично, лежа на этой больничной койке. Я знал, что она специально не использовала косметики (чтобы подготовиться к моему посещению), чтобы играть свою роль. Болезненная, бледная, прямо Камилла. Если не считать того, что в действительности она была вполне здорова и прямо дышала жизненной силой. Ее глаза блестели от удовольствия, когда она пробовала шампанское. Она держала, как в западне, в своей палате двух человек, которых она любила больше других. Им не позволялось быть в отношении ее нечестными никоим образом, или же как-то задевать ее чувства, даже не позволялось останавливать ее в ее нечестном отношении к ним. Но, может быть, именно это заставило ее протянуть ко мне руки и взять в них мою и держать ее, а Элис сидела тут же и смотрела.
С тех пор как я узнал об их отношениях, я постоянно старался не вести себя как любимый Дженел перед Элис. Элис тоже никогда не выдавала своих действительных отношений с Дженел. Глядя на них, можно было поклясться, что это две сестры или подруги. В своих отношениях они были совершенно естественными и спокойными, и только Дженел иногда прорывало, она вдруг принимала вид господина-мужа.
Элис отодвинула свой стул от постели Дженел к дальней стене, подальше от нее, от нас. Как будто тем самым хотела признать за нами статус любовников. По какой-то причине я воспринял этот жест очень болезненно, а он был так благороден.
Я стал смутно чувствовать, что завидую им. Им было так хорошо вместе, что они могли пойти даже на то, чтобы позволить мне выступать здесь открыто в роли официального любовника. И я понял, что это не была извращенность с ее стороны, а искреннее желание сделать меня счастливым, и я улыбался ей. Через час мы выпьем шампанское, я уйду, сяду в самолет и полечу в Нью-Йорк, а они останутся одни, и Дженел помирится с Элис. И Элис знала это. И еще она знала, что Дженел нужен этот момент со мной. Я преодолел возникшее у меня желание убрать свою руку. Это было бы неблагородно, а мужское заблуждение говорит о том, что мужчины в глубине души благороднее женщин. Но знал, что мое благородство натянутое. Я не мог дождаться того момента, когда уйду.
Наконец, я смог на прощание поцеловать Дженел и уйти, обещая позвонить ей на следующий день. Мы обнялись, когда Элис скромно вышла из палаты. Но она ждала меня за дверью и проводила меня до машины. Она тоже поцеловала меня, в губы, и я ощутил мягкую сладость ее губ.
— Не беспокойся, — проговорила она. — Я проведу ночь у нее.
Дженел рассказала мне об этом после операции. Элис провела у нее целую ночь, свернувшись клубком на кресле в палате. Это меня не удивило.
Я сказал Элис:
— Спасибо. Береги себя, — сел в машину и поехал в аэропорт.
Когда самолет полетел на восток своим обычным маршрутом, было уже темно. В самолете я не мог заснуть.
Я мог себе представить, как им будет хорошо вдвоем, Элис и Дженел, и был рад, что Дженел будет не одна. И был рад, что утром на рассвете буду завтракать со своей семьей.

Глава 39
В чем я никогда не хотел себе сознаться, так это в том, что моя ревность в отношении Дженел была нисколько не романтической, а прагматической. Я читал романтическую литературу, но ни в одной из прочитанных мною романтических повестей не смог найти утверждения о том, что одной из причин, по которым женатый человек хочет верности от своей любовницы, является его боязнь подхватить гонорею или что-нибудь еще похуже и передать потом своей жене. Я думаю, что одной из причин, по которым подобное не допускалось для любовницы, была та причина, по крайней мере, что женатый мужчина обычно лжет и говорит, что он более не разделяет ложе со своей женой. И по той еще причине, что он уже лгал и лжет своей жене и что, если он ее заразил, если он вообще может считаться человеком, то ему нужно было бы в этом случае сказать об этом обеим. Он ловится на двойной лжи.
Так, однажды ночью я сказал об этом Дженел. Она посмотрела на меня с мрачным видом и проговорила:
— А как насчет того, что ты подхватишь это от своей жены и передашь мне? Или ты считаешь это невозможным?
Мы проводили нашу обычную игру в пикирование, эту словесную битву, дуэль двух умов, дуэль сообразительностей, в которой допускались юмор и правда, даже жестокость, но не зверство.
— Нет, конечно, — сказал я. — Только шансы меньше. Моя жена очень строгая католичка. Она праведница. — Я поднял руку, как бы заранее предупреждая возражения Дженел. — И она старше тебя и не такая красивая, и у нее меньше возможностей.
Дженел несколько успокоилась. Любой комплимент по поводу ее красоты мог смягчить ее.
Потом я произнес, немного злорадно:
— Но ты права в одном. Если бы моя жена заразила меня, а я тебя, я не чувствовал бы вины. Все было бы в порядке вещей. Это было бы что-то вроде торжества справедливости, потому что и ты, и я — мы оба преступники.
Дженел не могла больше ничего возразить. Она просто подскочила на месте от возмущения.
— Я просто ушам своим не верю, не верю, что ты мог такое сказать. Просто не могу поверить. Я, может, и преступница, — сказала она, — а ты просто трус и подлец.
На следующую ночь, ранним утром, когда, как обычно, мы не могли больше уснуть, потому что были так обессилены друг другом и выпили бутылку вина, она стала так настаивать, чтобы я рассказал ей о своих детских годах, проведенных в приюте.
Когда я был ребенком, я любил использовать книги как магическое средство. В спальне поздним вечером, один-одинешенек, испытывая такое чувство отрешенности от остального мира, которое я никогда с тех пор не испытывал, я мог мысленно уноситься прочь и уходить от действительности, погружаясь в мир книги, а потом давая волю своей фантазии. Больше всего в свои десять, одиннадцать, двенадцать лет я любил читать романтические легенды о Роланде, Карле Великом, об американском Западе, но особенно про короля Артура и его круглый стол и его доблестных рыцарях Ланселоте и Галахаде. Но больше всего мне нравился Мерлин, потому что я считал себя похожим на него. А потом я давал волю своей фантазии и представлял своего брата Арти Королем Артуром, и это тоже было справедливо, потому что Арти обладал тем же благородством и честностью короля Артура, его целеустремленностью, самоотверженностью, чего у меня не было. Ребенком я фантазировал, представляя себя хитрым и дальновидным, и был твердо убежден в том, что буду строить свою жизнь, руководствуясь магией, волшебством. Так я полюбил мага короля Артура, Мерлина, который жил в прошлом, мог предвидеть будущее, который был бессмертен и премудр.
Именно тогда я разработал трюк моего реального переноса из настоящего в будущее. Я пользовался им всю свою жизнь: ребенком в приюте превращался в молодого человека, у которого умные ученые друзья; мог перенестись и жить в роскошных апартаментах и на диване в этих апартаментах заниматься любовью со страстной прекрасной женщиной.
Во время войны я служил в охране и в скучные часы этой службы, в патруле переносился в будущее, когда я буду уезжать в Париж, есть прекрасные изысканные кушанья и спать с блудницами. Под обстрелом я мог, как по волшебству, исчезать и переноситься в леса, где мог спокойно отдохнуть у тихого ручья, читая любимую книгу.
Все это срабатывало, действительно срабатывало. Я исчезал, как по волшебству. А потом вспоминал то время, когда я действительно принимал участие в тех великих событиях: вспоминал ужасное время и мне казалось, что мне всего этого удалось избежать, что я никогда и не страдал. Что все это было лишь сном.
Я вспоминаю, как был поражен словами Мерлина, который говорит королю Артуру, что тот будет править без его, Мерлина, помощи, потому что он, Мерлин, будет заточен в пещере молодой волшебницей, которую он обучил всем своим секретам. Подобно королю Артуру я спросил, почему. Почему Мерлин обучает молодую девушку всему своему колдовскому искусству только для того, чтобы стать ее пленником и почему он так счастлив спать в пещере тысячу лет, зная о трагическом конце своего короля? Я не мог понять этого. А потом, когда я вырос, почувствовал, что тоже могу сделать то же самое. Каждый великий герой, понял я, должен иметь какую-то слабость, и то же будет со мной.
Я прочитал много разных вариантов легенды о короле Артуре и в одном из них увидел картинку с изображением Мерлина. Это был человек с длинной седой бородой. На голове его был конический колпак, усеянный звездами и знаками зодиака. В мастерской приюта я смастерил себе точно такой же и носил его, бродя по территории приюта. Я очень любил эту шляпу — свой колпак, пока однажды один из мальчишек стащил ее и меня, и мне больше не пришлось никогда ее увидеть, и я не стал делать ее снова. Я использовал эту шляпу, чтобы вызывать у себя состояние отрешения, перенестись в иной мир и стать тем героем, которым я должен был стать в будущем, пережить свои будущие приключения, совершить те хорошие дела, которые я совершу и пережить то счастье, которое найду. Но шляпа эта, вообще-то, не нужна. Фантастический мир появился как-то сам собой. Моя жизнь в этом приюте кажется мне сном. Я никогда тем не был. Я был Мерлином в образе ребенка десяти лет, был волшебником, и ничто никогда не могло принести мне никакого вреда.
Дженел смотрела на меня, слегка улыбаясь.
— Ты действительно думаешь, что ты Мерлин, не правда ли? — спросила она.
— В какой-то степени, — ответил я.
Она снова улыбнулась и ничего не сказала. Мы выпили немного вина, и вдруг она сказала:
— Ты знаешь, иногда меня охватывает какое-то странное чувство и я начинаю по-настоящему бояться, что у нас может получиться. Знаешь, вот смешно? Один из нас связывает другого и потом предается утехе с тем, кто связан. Как насчет такого варианта? Дай мне связать тебя и потешиться с тобой, когда ты будешь совершенно беспомощен. Это будет вещь!
Меня это удивило, потому что мы уже пытались проделать нечто подобное прежде, но не получилось. Одно лишь я хорошо понял: никому никогда не удастся связать меня. И я сказал ей:
— Хорошо, я свяжу тебя, но ты меня — нет.
— Так нечестно, — сказала Дженел. — Это нечестная игра.
— Я не хочу заниматься глупостью, — ответил я. — Никто меня не связывал. Откуда мне знать, каким образом ты меня свяжешь, не будешь ли подносить к ступням моих ног зажженные спички или же не выколешь ли мне глаз булавкой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81