Прими удар как мужчина.
Я дотянулся до заднего сиденья и вытащил из машины чемодан. — Хорошо, — сказал я. — Большое спасибо, что ты меня подбросил. Я зайду к тебе через пару дней.
— Хорошо, — сказал Арти. — Ты уверен, что у тебя есть деньги?
— Я говорил тебе, что вернусь с выигрышем, — сказал я.
— Волшебник Мерлин, — сказал он. И мы оба засмеялись.
Я пошел по дорожке, которая вела к моей парадной и ждал, что он заведет машину, но он, видимо, следил, как я войду в дом. Я не оглядывался. У меня был ключ, но я постучал. Не знаю, почему. Как будто у меня не было права воспользоваться ключом. Открыв дверь, Валли подождала, чтобы я вошел и поставил чемодан на кухню прежде, чем обнять меня. Она была очень спокойна, очень бледна, очень сдержана. Мы обыденно поцеловались, как будто не было события, разлучившего нас впервые за десять лет.
— Дети хотели дождаться, — сказала Валли. — Но было уже слишком поздно. Они могут повидаться с тобой утром, прежде, чем пойдут в школу.
— Хорошо, — сказал я. Я хотел зайти к ним в спальни, но боялся, что разбужу их, и они встанут и будут утомлять Валли. Она выглядела очень усталой.
Я перетащил чемодан в нашу спальню, и она пошла за мной. Она начала распаковывать чемодан, а я сел на кровать и смотрел на нее. Она ловко управлялась; достала коробки, в которых, как она догадалась, были подарки, и положила их на тумбочку, грязную одежду сложила кучей для стирки. Потом отнесла ее в ванную и бросила в корзину. Она не выходила оттуда, поэтому я пошел за ней. Она плакала, опершись на стену.
— Ты бросил меня, — сказала она. И я засмеялся. Потому, что это было неправдой и потому, что ей не надо было этого говорить. Она могла быть остроумной или разумной, или трогательной, но должна была просто, без выкрутасов, сказать, что чувствует. Как писала рассказы в Новой Школе. И от ее честности я и засмеялся. И думаю, что засмеялся еще и потому, что знал теперь, что смогу справиться с ней и с ситуацией. Я мог быть остроумным и забавным, и нежным, и успокоить ее. Я мог доказать ей, что это ничего не значило, что я оставил ее и детей.
— Я писал тебе каждый день, — сказал я. — Я звонил тебе раза четыре или пять раз.
Она спрятала лицо в моих руках.
— Я знаю, — сказала она. — Просто я никогда не была уверена, что ты вернешься. Мне ничего не надо, я просто люблю тебя. Я просто хочу, чтобы ты был со мной.
— Я тоже, — сказал я. Это было легче всего сказать. Она хотела приготовить что-нибудь поесть, но я отказался. Я быстро принял душ, и она ждала меня в постели. Она всегда надевала ночную рубашку, даже если мы собирались заняться любовью, и я должен был снять ее. Это шло от ее католического детства, и ей это нравилось. Это входило в наш любовный ритуал. И, увидев ее лежащую в ожидании меня, я обрадовался, что сохранил ей верность. У меня было много других грехов, но этого, по крайней мере, не будет. А это тогда и там кое-чего стоило. Не знаю, давало ли это что-нибудь ей.
С потушенным светом, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить детей, мы занимались любовью, как всегда на протяжении более десяти лет, что знали друг друга. У нее было приятное тело, приятная грудь и естественная невинная чувственность. Все части ее тела страстно откликались на прикосновение. Наша любовь почти всегда была успешной, как и этой ночью. А потом она глубоко уснула, держа меня за руку, пока не перевернулась на другой бок, и наша связь не прервалась.
Но мои биологические часы на три часа опережали время. Теперь, очутившись в домашней безопасности с женой и детьми, я не мог понять, зачем я сбежал. Зачем оставался в Вегасе почти три месяца, такой одинокий и отрезанный. Я чувствовал облегчение животного, заползшего в нору, и был счастлив быть бедным, обремененным браком и детьми, быть неудачником до тех пор, пока могу лежать в постели рядом с женой, которая любит меня и поддержкой обезопасит против всего мира. А потом я подумал: — вот что должен был чувствовать Джордан прежде, чем узнал плохие новости. Но я не был Джорданом. Я был Волшебником Мерлином, я все устрою.
Важно помнить все хорошее, все счастливые времена. Большая часть десяти лет была счастливой. Один раз я даже перепугался оттого, что слишком счастлив для своих средств, обстоятельств и амбиций. Я подумал о казино, ярко горящем в пустыне, о Диане, играющей от заведения без возможности выиграть или проиграть, стать счастливой или несчастной. И о Калли в зеленом фартуке за столом, тоже играющем от заведения. И о мертвом Джордане.
Теперь, лежа в постели и чувствуя вокруг дыхание своей семьи, я испытывал необычайный прилив сил. Я обеспечу им безопасность от мира и даже от самого себя.
Я был уверен, что смогу написать еще книгу и стать богатым, что мы с Валли будем счастливы всегда, и что эта странная нейтральная зона, разделявшая нас, исчезнет; я никогда не предам ее и не погружусь в колдовской сон на тысячу лет. Я никогда не стану Джорданом.

Глава 10
В апартаментах Гроунвельта Калли выглядывал в большие окна. Красно-зеленый змей неонового Стрипа убегал в черные пустынные горы. Калли не думал о Мерлине или о Джордане, или о Диане. Он нервно ожидал выхода Гроунвельта из спальни, готовясь отвечать и зная, что его будущее поставлено на кон.
Это были огромные апартаменты со встроенным баром в гостиной, большой кухне, использовавшейся также как столовая; все окна выходили на пустынные окружающие горы. Пока Калли беспокойно переходил к другому окну, из спальни вышел Гроунвельт.
Гроунвельт был безупречно одет и причесан, хотя было уже за полночь. Он подошел к бару и спросил Калли:
— Хочешь выпить? — У него был восточный выговор, как у нью-йоркца или бостонца. Гостиная была окружена полками, набитыми книгами. Калли подумал, читает ли их Гроунвельт. Газетным репортерам, писавшим о Гроунвельте, такое не могло даже придти в голову.
Калли подошел к бару, и Гроунвельт махнул ему, чтобы наливал сам. Калли взял стакан и налил немного виски. Он заметил, что Гроунвельт пьет чистую содовую.
— Ты хорошо поработал, — сказал Гроунвельт. — Но ты помогал этому парню, Джордану, за столом баккара. Ты пошел против меня. Ты берешь мои деньги и идешь против меня.
— Он был моим другом, — сказал Калли. — Это не было большим бизнесом. И я знал, что такой, как он, поделится, если выиграет.
— Он тебе что-нибудь дал, — прежде, чем застрелился? — спросил Гроунвельт.
— Он собирался всем нам дать по двадцать тысяч, мне и этому мальчику, сшивавшемуся со мной и с Дианой, блондинкой, работающей за баккара.
Калли видел, что Гроунвельт заинтересован и не слишком гневается, что он помогал Джордану.
Гроунвельт подошел к большому окну и уставился на черные пустынные горы, сиявшие под лунным светом.
— Но ты не получил денег, — сказал Гроунвельт.
— Я был болваном, — сказал Калли. — Мальчик решил подождать, пока мы не посадим Джордана в самолет, так что нам с Дианой тоже пришлось ждать. Это ошибка, которой я никогда больше не сделаю. Гроунвельт спокойно сказал:
— Все делают ошибки. Это не имеет значения, если ошибка не смертельна. — Ты сделаешь и еще. — Он допил свой напиток. — Ты знаешь, почему этот парень, Джордан, так поступил?
Калли пожал плечами.
— От него ушла жена. Полагаю, забрала все, что у него было. Но возможно, с ним было и что-то не а порядке физически, возможно, у него был рак. Последние несколько дней он ужасно выглядел.
Гроунвельт кивнул.
— Эта девчонка из баккара, она хорошо трахается?
Калли пожал плечами.
— Неплохо.
В этот момент Калли с удивлением увидел молоденькую девушку, выходившую из спальни в гостиную. Она была накрашена и одета на выход. На плече у нее небрежно болталась сумочка. Калли признал в ней одну из стриптизерок отеля. Не солистка, а из кордебалета. Она была миловидна, и он припомнил, что ее голые груди со сцены производили впечатление.
Девушка поцеловала Гроунвельта в губы. Она не замечала Калли, и Гроунвельт не представил ее. Он проводил ее до двери, и Калли заметил, что он достал бумажник и вытащил стодолларовую банкноту. Он взял девушку за руку, когда она открывала дверь, и банкнота исчезла. Когда она ушла, Гроунвельт возвратился в комнату и сел на диван. Он снова махнул рукой, и Калли сел в одно из кресел к нему лицом.
— Я знаю про тебя все, — сказал Гроунвельт. — Ты мастер счета. Ты хорошо манипулируешь колодой карт. По работе, которую ты для меня сделал, знаю, что ты способный. И я всю дорогу проверял тебя.
Калли кивнул и ждал.
— Ты игрок, но не дегенерировавший игрок. Ты умеешь играть. Но ты знаешь, всех мастеров счета выдворяют из казино. Здешние боссы залов давно хотели тебя выкинуть. Я остановил их. Ты это знаешь.
Калли ждал.
Гроунвельт смотрел ему прямо в глаза.
— Я все про тебя понимаю, за исключением одной вещи. Твои взаимоотношения с Джорданом, и что ты делал с ним и с этим другим мальчиком. На девушку тебе, как я знаю, было плевать. Так что прежде, чем мы пойдем дальше, объясни мне это.
Калли сделал паузу и осторожно начал:
— Я мошенник. Джордан был странным парнем. У меня было предчувствие, что мы с ним могли бы подзаработать. Мальчик и девушка создавали обрамление.
Гроунвельт сказал:
— Этот мальчик, кто он такой? Шуточка, которую он сыграл с Чичем, могла оказаться опасной.
Калли пожал плечами.
— Хороший мальчик.
Гроунвельт сказал почти ласково:
— Он тебе нравился. Он тебе действительно нравился, и Джордану и тебе не следовало идти с ними против меня.
Калли внезапно согнулся. Он смотрел на сотни томов книг, окружавших комнату.
— Да, они мне нравились. Мальчик написал книгу, но заработал на ней немного. Нельзя прожить жизнь так, чтобы никто не нравился. Они были приятными парнями. В них не было мошеннической жилки. Им можно было доверять. Они не пытались меня обойти. Я рассудил, что это будет для меня новым опытом.
Гроунвельт рассмеялся. Он ценил юмор. И был заинтересован. Хотя очень немногие это знали, Гроунвельт был хорошо начитан. Сам он считал это позорным пороком. “Как зовут Мальчика? — Он спросил как бы между делом, но был заинтересован по-настоящему. — Как называется книга?”
— Его зовут Джон Мерлин, — сказал Калли. — Насчет книги не знаю.
Гроунвельт сказал:
— Я ничего о нем не слышал. Забавное имя. — Он на мгновение задумался. — Это его настоящее имя?
— Да, — сказал Калли. Наступила долгая пауза. Гроунвельт как будто размышлял о чем-то, а потом вздохнул и сказал Калли:
— Я намерен изменить твою жизнь. Если ты сделаешь то, что я скажу, и будешь держать язык за зубами, у тебя будет хорошая возможность заработать большие деньги и стать в этом отеле администратором. Ты мне нравишься, и я играю на тебя. Но помни, если ты проведешь меня, у тебя будут большие неприятности.
Я говорю — большие неприятности. Ты представляешь, о чем я говорю?
— Да, — сказал Калли. — Меня это не пугает. Вы знаете, что я нечист на руку. Но на меня можно положиться, если это требуется.
Гроунвельт кивнул.
— Самое главное — держать язык за зубами. — Говоря это, он вспомнил о начале вечера, проведенном в обществе девушки из кордебалета. Язык за зубами. Кажется, это единственное, что поддерживало его в эти дни. На мгновение он почувствовал усталость, упадок сил, что в последний год, кажется повторялось чаще. Но он знал, что просто ходя туда сюда, не восстановится. Как некий мифический великан, он черпал силу, если врастал в животворную почву казино. Он заряжался от всех людей, работавших на него, от всех людей, которых знал, богатых и знаменитых, и обладавших властью, изнывавших за его костями и картами, бичуя себя за зелеными фетровыми столами. Но он молчал слишком долго и видел, что Калли пристально наблюдал за ним с любопытством и раздумьем. Он показывал новому наемнику свою слабость.
— Язык за зубами, — повторил Гроунвельт. — И ты должен забросить свои дешевые мошенничества, особенно со шлюхами. Что с того, что они требуют подарков? Что с того, что они сдерут с тебя здесь сотню, здесь тысячу? Помни, что им надо платить. Тебе оказывают услугу. Ты не должен ничего брать от женщины. Ничего. Рассчитывайся со шлюхами, если ты не сводник и не болван. Запомни это. Давай им сотенную.
— Сто долларов? — обиженно спросил Калли. — А нельзя ли пятьдесят? Я же не владелец казино.
Гроунвельт слегка улыбнулся.
— Думай сам. Но если она что-то из себя представляет, давай сотенную.
Калли кивнул и ждал. Пока все было ерундой. Гроунвельт должен был подойти к сути. Что он и сделал.
— Сейчас самая моя большая проблема, — продолжал Гроунвельт, — это налоги. Ты знаешь, что обогатиться можно только в темноте. Некоторые из владельцев отелей просиживают со своими сотрудниками в бухгалтерии, подправляя счета. Болваны. Когда-нибудь федеральные власти выловят их. Кто-нибудь что-нибудь скажет, и они начинают горячиться. Сильно горячиться. Чего я не люблю, так это горячиться. Но настоящие деньги таятся именно в счетах. И здесь ты должен помочь.
— Я буду работать в бухгалтерии? — спросил Калли.
Гроунвельт нетерпеливо помотал головой.
— Ты будешь на сделках, — сказал он. — По крайней мере, некоторое время. И если ты себя проявишь, то поднимешься до моего личного помощника. Я обещаю. Но ты должен доказывать мне свою способность. Все время. Ты уловил, о чем я говорю?
— Конечно, — сказал Калли. — Есть риск?
— Только от тебя самого, — отвечал Гроунвельт. И внезапно он уставился на Калли спокойно и внимательно, как будто хотел без слов что-то донести. Калли смотрел ему в глаза, и лицо Гроунвельта искривилось гримасой усталости и брезгливости, и внезапно Калли понял. Если он докажет свою способность, но если он провалится, то получит возможность быть похороненным в пустыне. Он знал, что это расстраивало Гроунвельта, и почувствовал странную связь с этим человеком. Ему захотелось убедить его.
— Не беспокойтесь, мистер Гроунвельт, — сказал он. — Яне провалюсь. Я ценю, что вы делаете для меня. Я не подведу вас.
Гроунвельт медленно кивнул. Он отвернулся от Калли и стал смотреть в окно на пустыню и горы.
— Слова ничего не значат, — наконец проговорил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81