Он выглядел очень молодо – наверно, из-за длинных волос, рассыпанных по плечам; Антония же приготовилась увидеть коротко стриженного воина. Девушка не фиксировала внимание на том факте, что Скалигер действительно был молод. Он был всесилен, подробности же вытекали из этого главного обстоятельства.
Девушка взглянула на Антонио Капуллетто. Славный парень, что проводил ее до палаццо, являл собою жалкое зрелище. Он был ранен. Повержен. Раздавлен.
«Что за удар, – думала Антония. – Вот во Флоренции такое никогда бы не произошло».
Антония не была влюблена и не мечтала о любви, как большинство ее сверстниц, однако прекрасно понимала горе молодого Капуллетто. Но она понимала и другое: годы, проведенные под назойливой опекой матери, научили Антонию ценить свободу, и теперь в ней проснулся бес неповиновения. Джаноцца сама выбрала свою судьбу. Возможно, она поступила неразумно, но зато ей некого будет винить в своих несчастьях, кроме самой себя. Антония изо всех сил старалась не восхищаться мужеством, которого потребовал от Джаноццы этот шаг.
Посреди залы потрясал кулаками желтоволосый толстяк. В отличие от отца Антонии, выделявшегося нарочитой скромностью одежды, старый Капуллетто пестротою и роскошью платья соперничал с богатым убранством залы. Он кричал впрочем, кричать он начал задолго до прихода семейства Алагьери.
– Особенно оскорбительно, что в сговоре участвовал родственник девушки! Племянница Гранде была обещана моему сыну! Этого союза, если вы помните, желал сам правитель Вероны! Этого союза желал наш почтенный гость из Падуи! Какое право имел Марцилио выдавать девушку замуж против воли своего дяди, главы семьи?! Какое право, если синьор Каррара обещал ее моему сыну?!
Антония старалась следить за мыслью старого Капуллетто, пробивавшей себе дорогу сквозь обиду и гнев, но взгляд ее то и дело возвращался к отцу – тот спокойно наблюдал за накалом страстей. Внезапно он подмигнул дочери. Смущенная Антония поспешно отвернулась – и увидела гобелен у себя за спиной. На гобелене кролики сражались с конными рыцарями. Антония хихикнула и тут же принялась кашлять, чтобы отец не счел ее легкомысленной.
Однако Данте излияния Капуллетто успели наскучить, тем более что толстяк пошел уже по четвертому кругу. Услышав смешок дочери, он тоже взглянул на гобелен.
– Нелепо, не правда ли? Обрати внимание на лозы, что изображены на заднем плане, – посоветовал он.
За спинами рыцарей и кроликов стеной стоял лес, а в лесу скрывались крохотные черти. Они-то и подстрекали грызунов на военные действия.
– Как тебе известно, милая Беатриче, даже самые невинные создания могут стать орудиями в руках нечистого.
Антония с умным видом кивнула. Данте шепотом стал объяснять дочери, какова политическая подоплека события.
– Сбежавшая невеста – падуанка, внучатая племянница Джакомо Гранде да Каррары. Хотя наш покровитель и в дружеских отношениях с Гранде, всякому ясно: тайный брак Джаноццы означает начало войны между ними. В настоящий момент у Вероны с Падуей перемирие. Кангранде хочет, чтобы оно продлилось возможно дольше.
– Значит, – прошептала в ответ Антония, – в какую бы сторону ни подул падуанский ветер, он наполнит паруса Скалигера?
– Умница.
Джакопо потянул отца за рукав и кивком указал на дверь.
– Пьетро пришел.
Антония проследила взгляд Поко. В залу вошел рыцарь в сопровождении низкорослого человечка и огромного мавра с ужасными шрамами на лице и шее. На рыцаре были длинный дублет и бриджи, которые, вопреки моде, скрывали бедра. Юноша опирался на костыль, однако плечи его от этого ничуть не ссутулились, лишь торс несколько искривился вправо. У ног рыцаря вертелся поджарый борзой пес. На секунду Антония представила, как хорош был бы рыцарь со своей маленькой свитой в качестве сюжета для гобелена – не то что двуличные кролики. Затем стала за спиной юноши искать глазами своего брата.
И вдруг Антония вспомнила. Ведь Пьетро был ранен в ногу. Девушка тотчас узнала цвет волос, почти скрытых шляпой и повязкой; увидела знакомые очертания лба и скул. Лицо было худощавое, как у отца, нос – материнский. В ладном юноше легко угадывался мальчик, когда-то дергавший ее за косички.
Поко вздумал помахать брату, но Данте схватил его за запястье и жестом велел сидеть смирно. Антония видела, как Пьетро огибает толпу, не сводя глаз с молодого Капуллетто. На лице брата читалось глубокое сострадание, однако он был спокоен, как и отец.
Антония перехватила еще один взгляд Данте и не смогла удержаться, чтобы не стиснуть его локоть. Данте погладил дочь по руке, не отвлекаясь от излияний старого Капуллетто. Антония знала: события этого дня возымеют самые тяжелые последствия, но не могла сдержать улыбки.
Пьетро же было не до смеха. Прочитай сестра его мысли, замаскированные спокойною печалью в глазах, она пришла бы в ужас.
«Мари, подлец, будь ты проклят! Чтоб тебе вечно гореть в аду! Антонио, вставай, кричи, плачь! Тебе станет легче. Нужно как следует разозлиться – только тогда ты вернешься к жизни!»
Но Антонио сидел без движения, повесив голову. Пьетро не сомневался: друг не слышит ни единого слова из впечатляющей речи старого Капуллетто. Тот продолжал как по писаному, голос его гремел под сводами залы.
– Что касается алчности клана Монтекки, теперь мы видим, как деньги, неправедно добытые основателями рода, прокладывают путь к любым привилегиям. Я не сомневаюсь, что молодой Каррара получил хороший куш за то, что отдал девушку спесивому юнцу…
Пьетро приблизился к возвышению, на котором восседал Капитан. Толпа расступалась перед героем войны, астрологом и его невольником, более походившим на дьявола: первый внушал обожание, второй уважение, третий – суеверный ужас. Слуги отвели Меркурио к остальным собакам, среди которых был и легендарный Юпитер. Отец и сын обнюхали друг друга, но родственные чувства в них не проснулись – псы улеглись по разным углам.
Прежде Пьетро доводилось бывать в Domus Nova только дважды – Скалигер редко решал здесь проблемы, не относящиеся к делам государственной важности. Для внутренних дел он предпочитал собирать совет на собственной лоджии или в палаццо дей Джурисконсульти. Сегодняшнее собрание, однако, было посвящено не чествованию правителя далекой страны и не приему сановника из соседнего города-государства. Сегодня народ собрался посмотреть, как Кангранде станет вершить правосудие.
– А как же наши права? – разорялся Капуллетто. – Неужели закон защищает только граждан Вероны, пусть и самого низкого происхождения, но не нас? Неужели старинный род имеет больше прав, чем семья, недавно получившая гражданство? Разве мы не доказали, что достойны быть гражданами Вероны? Если кто и заслуживает привилегий в глазах старейшин, так это мой сын. Антонио бросился защищать Верону еще до того, как стал ее гражданином. Он кровью добыл себе гражданство – кровью, пролитой у стен Виченцы! – Речь текла гладко, акценты ставились именно там, где нужно, – без сомнения, Капуллетто поднаторел в судебных процессах.
«Интересно, в каком качестве он выступал – адвоката или клиента?»
Пока крошка капуанец («браво, отец!») разорялся в таком духе, Пьетро обратил взгляд на Кангранде. Если тот и сердился, по нему этого было не видно. Каждые несколько минут Кангранде нагибался к Пассерино Бонаццолси, чтобы обсудить очередной пассаж Капуллетто; один раз дискуссии был удостоен Гранде, сидевший слева.
Имелась в зале и еще одна августейшая особа, с которою Кангранде не перемолвился ни словом. То был не кто иной, как Гаргано Монтекки. Отец «девичьего вора» сидел на скамье вместе с другими знатными синьорами Вероны прямо, точно палку проглотил. Никто не говорил с ним – все ждали приговора Кангранде.
«Вчера вечером он веселился от души, – подумал Пьетро. – А теперь словно постарел на тысячу лет».
Пьетро перевел взгляд на клан Капуллетти. Негодующий Людовико брызгал слюной. Луиджи не выказывал признаков волнения – пожалуй, он был даже доволен таким поворотом событий. Антонио смотрел прямо перед собой остекленевшими глазами; на лбу его застыла складка, как будто он никак не мог взять в толк, что же произошло. Пока Антонио не осмыслит случившегося, гнева в его душе не будет. Когда же потрясенный разум оправится, место шока займет боль.
Зато Людовико бушевал за двоих.
– Разве мой сын не был посвящен в рыцари рукою самого Скалигера? Разве это не вчера произошло? Разве он не занял второе место в скачках? Разве его не отделяла от победы в забеге всего одна пядь, когда на его пути возник девичий вор? Разве Скалигер не пожаловал нам фамилию старинной и уважаемой семьи? И разве сегодняшнее событие не является показателем фаворитизма, расточаемого Вероной на своих граждан? Или это у вас в обычае – похищать невест и выдавать их за юных фатов, что купаются в розовой воде? – Капуллетто обращался уже не к Скалигеру. Он пытался завоевать толпу, вызвать сочувствие к своей семье.
Такового не наблюдалось. Капуллетто выдохся и прервал свою проникновенную речь, чтобы отхаркнуть мокроту в салфетку. Заговорил Скалигер.
– Да, синьор Капуллетто, мы, как вы изволили заметить, понимаем вашу обиду. Уверяю вас, виновные не останутся безнаказанными. Я только жду, когда соберутся все, кто хоть как-то был замешан в известные события. А пока, Скалигер обвел глазами толпу, – позвольте огласить указ. Как и во времена, когда мой почтенный отец служил нашему славному городу в качестве народного капитана и подесты купцов, сейчас дуэли запрещены. – По толпе прошел ропот. – Ссоры не должны разрешаться посредством меча! Враждующим сторонам надлежит обращаться в суд! Указ распространяется не только на сам город, но и на все земли, находящиеся под управлением Вероны!
Пьетро сразу понял, к чему клонит Кангранде. Правитель Вероны не желал новых вспышек междоусобной борьбы на своей территории. Закон, разрешающий дуэли, возобновленный Бартоломео делла Скала, чтобы Монтекки и Капуллетти могли напоследок сразиться, Кангранде вторично отменил. Новые Капуллетти не имели права мстить за свои обиды.
«Как жестоко шутит судьба, – думал Пьетро. – Отец был прав. Игнаццио тоже об этом говорил. И даже синьор Монтекки. Имена обладают властью над людьми».
Однако Кангранде пошел дальше – он наложил на поединки строжайший запрет. Адвокаты загалдели, услышав об этом решении. Нет, они не возмущались, наоборот, им запрет был на руку. Ведь при таком раскладе веронцам ничего не останется, как нанимать адвокатов, чтобы защитить свою честь.
Голос Людовико, успевшего передохнуть, перекрыл галдеж почтенных слуг правосудия.
– Вы запрещаете поединки, чтобы не дать моему сыну самому отстаивать свою честь!
Кангранде покачал головой.
– Нет, я просто забочусь о том, чтобы никто не нарушал спокойствия веронцев. Я также стараюсь защитить честь вашего сына и всей вашей семьи. Вас не было в Вероне, синьор Капуллетто, когда в этих стенах бушевала междоусобная война. Представители двух почтенных семейств, отстаивая то, что они считали честью, не думали о безопасности горожан. Так называемая честь более пострадала от беспорядков, что они чинили в городе, нежели от всех оскорблений, настоящих и мнимых, нанесенных враждебным семейством. Новый закон защитит всех веронцев, спасет как их собственность, так и самые жизни.
Людовико исчерпал еще не все аргументы в защиту поединков, однако продолжить спор ему помешали. За дверью послышался шум, и взорам веронцев предстали шестеро солдат в полном боевом снаряжении. Среди них был Марцилио да Каррара. Он вошел в залу с гордо поднятой головой, не удостоив самых почтенных мужей Вероны даже взгляда. Марцилио смотрел только на Скалигера, и, хотя на лице его не дрогнул ни один мускул, в уголках глаз играла насмешливая улыбка.
Прежде чем заговорить с Марцилио, Кангранде обратился к Джакомо Гранде.
– Мессэр Джакомо, этот молодой человек – ваш племянник. Он не является гражданином Вероны. Считаете ли вы, что его следует допросить здесь и сейчас, или же предпочтете вести допрос в падуанском суде?
– Поскольку своим поступком Марцилио запятнал честь нашей семьи, – отвечал Джакомо, подавшись вперед, – его следует допросить немедленно. Я полностью полагаюсь на вашу мудрость, синьор Капитан, и на справедливость веронских судей. Пусть его допросят в Вероне! – Когда утих одобрительный гул, Джакомо добавил: – Я тоже задам ему пару вопросов.
– Как вам будет угодно. – Кангранде перевел взгляд на Марцилио – будто каменной плитой парня придавил. – Синьор Каррара, говорят, вы присутствовали при венчании вашей родственницы, синьорины Джаноццы, и Марьотто Монтекки.
– И не просто присутствовал, – усмехнулся Марцилио, – я был посаженым отцом.
Капитан проигнорировал как приглушенный ропот в рядах зрителей, так и возглас Людовико Капуллетто, далеко не такой приглушенный.
– Понятно. И вы сделали это, синьор Каррара, зная, что и двоюродный дед девушки, и ее покойный отец нашли для нее другого жениха?
– Да.
– Где состоялось венчание?
– В часовне, в главном имении Монтекки, что к востоку от Илласи.
– Кто их венчал?
– Какой-то монах-францисканец. Я слышал, Монтекки называл его братом Лоренцо.
Пьетро вспомнил симпатичного монашка, того, что накануне так смутился, когда его приняли за француза. Кангранде смерил взглядом епископа-францисканца – тот сидел мрачнее тучи.
– Давайте сразу проясним, синьор Каррара, – когда вы говорите «Монтекки», вы имеете в виду кавальери, а не мессэра Гаргано.
– Конечно. Полагаю, мессэр Гаргано ничего не знал о венчании. – Марцилио усмехнулся, посмотрев на бледного как полотно синьора Монтекки.
«Он полагает! Куда как любезно – полагать то, что всякому очевидно!»
– Что вам известно о новобрачных? – продолжал Кангранде.
– Мне известно, что до вчерашнего вечера они не встречались.
– Вы знаете, что случилось вчера вечером?
– Джаноцца сказала, что они… гм… разговаривали. – По тону Марцилио было ясно, что место имели не одни только разговоры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93