https://wodolei.ru/catalog/mebel/tumby-pod-rakovinu/
Так знай же: это жена Кангранде. Злоба императора Фридриха, разбавленная двумя поколениями, разделяющими его и Джованну да Свевиа, все еще видна в глазах последней и все еще достаточно сильна. Правда, Фридрих боролся всего-навсего с тремя Папами, в то время как Джованне приходится противостоять целой сотне любовниц Скалигера. Разумеется, Джованна много старше своего мужа. До сих пор она закрывала глаза на любовные похождения Кангранде – в данном случае скорее мартовского кота, нежели пса. Однако теперь, когда доказательство неверности мужа как бы в насмешку находится у нее под носом, и где – в доме ее же собственной золовки! – теперь Джованна объявила молчаливую войну. Причем не против мужа. Словно ревнивая волчица, она вцепилась в шею Катерине и терзает ее. Первым военным действием следует считать, по-видимому, приглашение в Верону на рождественский обед, которое таинственным образом затерялось по дороге в Виченцу. Затем новая колыбель, заказанная Катериной, неожиданно была продана другой семье, причем с убытком для плотника – если, конечно, не считать денег, что он получил от жены Скалигера. И это еще не все. Пока Катерина не осмелилась нанести ответный удар. Двор Кангранде с нетерпением ждет, когда же борьба станет открытой. Если это случится, ставлю на сестру Скалигера. Она восхитительная женщина, и твой брат не устает мне об этом говорить. На сегодняшний день я выслушал уже не менее пяти его заявлений.
Кстати о внебрачных детях. Мне очень неудобно, что смерть человека вызывает у меня столь глубокое удовлетворение, но ты знаешь: если речь идет о единокровном брате Скалигера, Джузеппе, презренном аббате Сан Зено, всякое злорадство простительно. Отец Кангранде сделал своего незаконного сына, это чудовище, аббатом, уже когда тот стоял одной ногой в могиле. Вероятно, он сам того не сознавал – потому что никогда еще аббатом бенедиктинцев не был столь алчный и злобный человек. Однако – как ни сложно в это поверить – сын его еще хуже! Я столкнулся с ним в день приезда в Верону и заявляю: это второй Чоло, только и умеющий, что выжимать соки из государства и церкви. Более того: честный, хотя и слабый епископ Джуэлко был вызван в Рим на неопределенный срок. Горе Вероне!
Есть и хорошая новость: францисканцы отправили в Верону нового магистра, и он везет с собой несколько новых членов ордена. По слухам, новый магистр лучше предыдущего. Скалигер уже говорит о переносе большей части главных служб в течение Палио из базилики Сан Зено и собора Девы Марии. Тогда шпионы бенедиктинцев, обосновавшихся в Вероне, придут в замешательство. Они и так в бешенстве оттого, что Скалигер в вопросах религии прислушивается к францисканцам. Теперь последователи святого Франциска, кажется, выигрывают политическую войну. Возможно, все дело в имени – в имени „Франческо“, которое Кангранде получил при крещении. Я уже слышу проповедь аббата.
Впрочем, я несправедлив. Мой новый покровитель – человек просвещенный, он вздумал взрастить в Вероне, второй столице мира, культуру и науки. Вполне понятно, что он прислушивается к францисканцам, а не к бенедиктинцам. Он – дитя своего времени.
Перейду к светским новостям. Я был приглашен на свадьбу Верде делла Скала, сестры одиозного Мастино и рассеянного Альберто. Она вышла замуж за Ризардо дель Камино, одного из двух близнецов, рожденных от союза Чеччино делла Скала и сестры Ризардо. Свадьба была назначена на сентябрь, однако ее пришлось отложить. Теперь же, когда действует договор и призрак мира вырисовывается на каждом углу, бракосочетание наконец состоялось. Тем обиднее, что я так и не смог посетить это торжество. Должен сказать, что попытки укрепить политические связи, связывая детей браком уже в раннем возрасте, становятся все более циничными. Сомневаюсь, что мой новый покровитель извлечет выгоду из этого брака – дель Камино возьмет земли, данные за невестой, и будет, как и раньше, делать что вздумается. Поживем – увидим.
Если я стал писать о браках по расчету, это свидетельствует только об одном: я уклоняюсь от главной темы, я, как могу, откладываю плохие новости на потом. Cara mia, настало время тебе узнать самое худшее. Веришь ли, я не представляю, как сказать об этом. Я, человек, которому приписывают способность овладевать душами посредством мыслей, не могу найти слов, чтобы смягчить самый страшный удар – мой сын Пьетро больше никогда не сможет бегать. Да, личный врач Ногаролы, знаменитый рыцарь по имени Морсикато, которому нет равных в его ремесле, вместе с личным врачом Скалигера, Авентино Фракасторо, спас ногу моему сыну. Однако у Пьетро теперь появилась третья нога – полированный костыль, на который он опирается, чтобы не упасть. Пьетро ходит так же медленно, как я – я, согбенный годами, проведенными за письмом! Теперь он носит брюки, а не кольцони, чтобы скрыть свое увечье. Увы, ни костыль, ни ужасную, медлительную неуклюжесть его походки скрыть невозможно.
Пьетро не говорит со мной о своем кресте. Он только улыбается. Но в улыбке зияет рана, а я не представляю, как ее залечить. Пьетро испытал, что значит быть рыцарем, ему пришлась по вкусу такая жизнь, и вот в одночасье он лишился всех радостей, естественных для юноши. Вероятно, это десятый круг ада, доселе мне неведомый. Пьетро – мой сын, однако место его среди девятерых достойнейших. Восхищение мое, как поступками Пьетро, так и улыбкой, которой он отвечает на удары судьбы, не знает меры. Однако я не представляю, как помочь бедному мальчику.
Я написал своим друзьям в Болонский университет – думаю, в Падуанском университете Пьетро будет чувствовать себя неловко. Не знаю, может быть, это не выход. Сам-то я нахожу радость в слове изреченном – а Пьетро? Вдруг он не такой? Я не могу отослать его, он сам должен сделать выбор, но как же я хочу помочь ему!
Посоветуй что-нибудь, Беатриче! Как мне объяснить своему сыну, что смысл жизни – не только в битвах? Как исцелить рану, что зияет в его улыбке?
Distinti,
Dante A.»
Дочитывая письмо, Антония плакала. Подумать только, Пьетро теперь калека! И главное, в своем письме он и словом об этом не обмолвился. Как ужасно! Как благородно!
Девушка попробовала взглянуть на Пьетро глазами своего отца. Данте ставит его в один ряд с Гектором Троянским, Александром Великим, Юлием Цезарем, Иисусом Навином, Давидом – царем Иерусалимским, Иудой Маккавеем, Артуром, Карлом Великим, Годефреем Болонским – девятью достойнейшими. Пьетро тотчас преобразился. Брат больше не казался Антонии флегматичным зубрилкой, каким она знала его в детстве, – нет, теперь Антония видела Пьетро в золотых доспехах, сжимающим в одной руке римское знамя с орлом, а в другой – меч Карла Великого. Она представила себе калеку, но он тотчас превратился в мученика. Раны Пьетро прославили его. Брат Антонии был теперь братом Христа.
Понадобилось несколько секунд, чтобы мысли Антонии обратились к грешной земле и приняли привычное направление.
«Если Пьетро уедет учиться в университете, кто станет заботиться об отце? Разумеется, не Поко!»
Ответ напрашивался сам собой.
«Я должна ехать. Я должна быть с ними в Вероне».
Девушка взяла чернильницу, нашла чистый лист бумаги и стала писать ответ.
Через несколько минут в гостиную вошла Джемма, искавшая свою единственную дочь.
– Антония! Франко с семьей скоро приедет, так что…
Однако Антонии в комнате не было. Девушка выскользнула из дома, чтобы с нарочным отправить письмо отцу. Джемма взяла оба письма, которые ее дочь так неосторожно оставила на столе. Сначала содержание ее позабавило, затем испугало.
– Ох, Дуранте… – только и смогла вымолвить Джемма. Она плакала, пока не услышала, как внизу хлопнула дверь.
Антония успела как раз к приезду зятя Джеммы с семьей. Промокнув глаза, Джемма встала и положила письма так же, как они лежали, оставленные Антонией. Джемма знала, о чем попросит дочь; Джемма устала отказывать. Активные поиски жениха для Антонии во Флоренции были напрасными попытками удержать девочку в родном городе, оставить подле себя хотя бы одно свое дитя. Однако Джемма знала силу слов, исходящих от Данте; знала она также, что отсутствие отца удесятеряло его влияние на Антонию. Поняв, что последний раз празднует Рождество в обществе единственного оставшегося при ней чада, Джемма стала спускаться по лестнице. Шаг ее был медлен и тяжел.
Пригороды Падуи
В тот самый момент, когда Антония выходила из церкви, за много миль от Флоренции в церковь входил граф Сан-Бонифачо. Входил он не в величественный собор, каких немало в Падуе, а в небольшую часовню за городскими стенами. За несколько месяцев до него именно в этой часовне ждал свою бывшую любовницу Кангранде. Сегодня, в святой день, в часовне было всего два человека. Один из них, священник с испуганными глазами, стоял у двери. Другой преклонил колени перед алтарем. Кивнув святому отцу, граф перекрестился и сел на скамью. Он ждал долго. Если бы ему удалось использовать помощь этого кающегося, дело могло бы и выгореть. Ключ к взлету, в духовном смысле, этого человека был у графа в руках, и дал ему этот ключ не кто иной, как Кангранде.
Молящийся стоял на каменном полу уже давно; теперь он поднимался с колен с трудом. С большим трудом. Он был невероятно высок и столь же тощ от природы, намеренным же голоданием довел свою худобу до гротеска. Прежде чем повернуться к графу, он осенил себя крестным знамением.
– Вы пришли не для молитвы, – наконец произнес он. – У вас на уме дела мирские. – Голос был глубокий, звучный, совсем не вяжущийся с жердеобразной внешностью.
– Исключительно мирские, – кивнул граф.
– И я говорю вам «нет», – произнес каявшийся.
– А я уважаю ваше «нет», – отвечал граф. – Однако дело в том, что обстоятельства изменились.
– Я не в ответе за ваше поражение. – На шее у каявшегося висел медальон с изображением Распятия. Фон был выложен жемчугом, причем несколько жемчужин потерялось.
– Конечно, вы не в ответе. Правда, вы живете так далеко от города. Вряд ли вы слыхали об этом событии.
– О каком событии?
– Кангранде взял на воспитание своего сына – внебрачного, разумеется, – и объявил его своим наследником.
Жердеобразный кающийся грешник не изменился в своем изможденном лице, однако по часовне будто холодок пробежал. Казалось, солнце подернула темная пелена.
– Значит, его наследник – бастард?
В глазах кающегося загорелся огонек. Граф понял, что наконец-то нашел способ заставить его действовать. Он подавил довольную улыбку и приступил к исполнению своего плана.
Венеция
Новость о том, что Скалигер объявил своего бастарда наследником, заставила шевелиться не одного только графа Сан-Бонифачо. Поздним вечером в сочельник заставу в Лидо миновало некое судно, хотя вообще-то с наступлением темноты проход для судов был закрыт. Якорь бросили в туманном порту Кастелло. Через десять минут две фигуры, закутанные в плащи, сошли с корабля и забрались в гондолу небесно-голубого цвета. Первым шел сутулый, словно всю жизнь проведший за книгами, коротышка. Тень второго выдавала в нем каменщика либо воина, высокого и широкоплечего. Они уселись; гондольер в черной шляпе направил зыбкую гондолу к рио ди Греци – Греческой улице, откуда по воде можно было попасть в Кастелло как раз напротив небольшого островка Сан-Джорджо-Маджиоре.
Первый мост они миновали в молчании; слышался только плеск воды о борта. До них долетали звуки музыки и обрывки разговоров. У второго моста пришлось остановиться. Темно-красная с золотом гондола завертелась на месте – обычное дело, когда гондольер неопытный. Пассажиры были в масках и, по всей видимости, пьяны. На мосту тотчас обнаружилось несколько умелых и добросердечных граждан – с помощью их шестов злополучная гондола приняла нужное направление.
В небесно-голубой гондоле сутулый коротышка спросил:
– А что, мимо них никак нельзя проплыть?
Гондольер коснулся широкого поля шляпы и послушно развернул свою гондолу, чтобы объехать застрявшую. Пассажиры его от резкого движения стукнулись лбами, однако злого умысла гондольера в том не было. Из-под маски послышался смех, засмеялись и на мосту.
Внезапно небесно-голубую гондолу атаковали со всех сторон. Словно по команде, четверо в масках сбросили плащи. Сверкнули мечи. Тут-то и стало понятно, для чего им маски. Еще двое спрыгнули с каменной балюстрады, обнажив кинжалы. Они тоже были в масках, полностью скрывавших лица.
Гондольер недолго думая бросился в ледяную воду. Он смекнул, что нападение было продумано заранее. Кем бы ни были его пассажиры, их ожидала смерть. В таких случаях свидетелей не оставляют, а гондольеру хотелось жить.
Но вернемся к пассажирам. Сутулый коротышка никак не ожидал, что его спутник, поднявшись вдруг в полный рост, принудит его растянуться на дне гондолы. Коротышка успел только взвизгнуть от удивления. Из-под плаща сверкнула сталь, повергшая нападавших в замешательство.
Люди в масках дрались отчаянно, но ряды их редели – высокий умело орудовал широкой короткой саблей. Казалось, сам дьявол движет его рукой. Нападавшие лишились уже половины товарищей, а также элемента неожиданности. Один из них с криком «Изыди, сатана!» прыгнул в воду. Остальные поколебались, выругались и последовали его примеру.
Гондола, уже без гондольера, доплыла до следующего моста. Теперь на небесно-голубых ее бортах виднелись алые пятна. На дне гондолы лежали четверо. Двое стонали, третий ныл, четвертый не подавал признаков жизни. Сутулый коротышка круглыми глазами смотрел на результат резни. Высокий спутник его вытирал окровавленный клинок.
Явились люди с баграми, и вскоре гондолу притянули к вымощенной плиткой пристани. Храбрый великан, раненный в ногу и в запястье, не обращая внимания на кровь, помог своему спутнику сойти на берег. Тот, казалось, ног под собой не чуял от пережитого потрясения. Несколько горожан немедля подхватили его под руки, повлекли за собой, стали успокаивать и спрашивать о причине драки.
– Не знаю, ничего не знаю, – отпирался коротышка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Кстати о внебрачных детях. Мне очень неудобно, что смерть человека вызывает у меня столь глубокое удовлетворение, но ты знаешь: если речь идет о единокровном брате Скалигера, Джузеппе, презренном аббате Сан Зено, всякое злорадство простительно. Отец Кангранде сделал своего незаконного сына, это чудовище, аббатом, уже когда тот стоял одной ногой в могиле. Вероятно, он сам того не сознавал – потому что никогда еще аббатом бенедиктинцев не был столь алчный и злобный человек. Однако – как ни сложно в это поверить – сын его еще хуже! Я столкнулся с ним в день приезда в Верону и заявляю: это второй Чоло, только и умеющий, что выжимать соки из государства и церкви. Более того: честный, хотя и слабый епископ Джуэлко был вызван в Рим на неопределенный срок. Горе Вероне!
Есть и хорошая новость: францисканцы отправили в Верону нового магистра, и он везет с собой несколько новых членов ордена. По слухам, новый магистр лучше предыдущего. Скалигер уже говорит о переносе большей части главных служб в течение Палио из базилики Сан Зено и собора Девы Марии. Тогда шпионы бенедиктинцев, обосновавшихся в Вероне, придут в замешательство. Они и так в бешенстве оттого, что Скалигер в вопросах религии прислушивается к францисканцам. Теперь последователи святого Франциска, кажется, выигрывают политическую войну. Возможно, все дело в имени – в имени „Франческо“, которое Кангранде получил при крещении. Я уже слышу проповедь аббата.
Впрочем, я несправедлив. Мой новый покровитель – человек просвещенный, он вздумал взрастить в Вероне, второй столице мира, культуру и науки. Вполне понятно, что он прислушивается к францисканцам, а не к бенедиктинцам. Он – дитя своего времени.
Перейду к светским новостям. Я был приглашен на свадьбу Верде делла Скала, сестры одиозного Мастино и рассеянного Альберто. Она вышла замуж за Ризардо дель Камино, одного из двух близнецов, рожденных от союза Чеччино делла Скала и сестры Ризардо. Свадьба была назначена на сентябрь, однако ее пришлось отложить. Теперь же, когда действует договор и призрак мира вырисовывается на каждом углу, бракосочетание наконец состоялось. Тем обиднее, что я так и не смог посетить это торжество. Должен сказать, что попытки укрепить политические связи, связывая детей браком уже в раннем возрасте, становятся все более циничными. Сомневаюсь, что мой новый покровитель извлечет выгоду из этого брака – дель Камино возьмет земли, данные за невестой, и будет, как и раньше, делать что вздумается. Поживем – увидим.
Если я стал писать о браках по расчету, это свидетельствует только об одном: я уклоняюсь от главной темы, я, как могу, откладываю плохие новости на потом. Cara mia, настало время тебе узнать самое худшее. Веришь ли, я не представляю, как сказать об этом. Я, человек, которому приписывают способность овладевать душами посредством мыслей, не могу найти слов, чтобы смягчить самый страшный удар – мой сын Пьетро больше никогда не сможет бегать. Да, личный врач Ногаролы, знаменитый рыцарь по имени Морсикато, которому нет равных в его ремесле, вместе с личным врачом Скалигера, Авентино Фракасторо, спас ногу моему сыну. Однако у Пьетро теперь появилась третья нога – полированный костыль, на который он опирается, чтобы не упасть. Пьетро ходит так же медленно, как я – я, согбенный годами, проведенными за письмом! Теперь он носит брюки, а не кольцони, чтобы скрыть свое увечье. Увы, ни костыль, ни ужасную, медлительную неуклюжесть его походки скрыть невозможно.
Пьетро не говорит со мной о своем кресте. Он только улыбается. Но в улыбке зияет рана, а я не представляю, как ее залечить. Пьетро испытал, что значит быть рыцарем, ему пришлась по вкусу такая жизнь, и вот в одночасье он лишился всех радостей, естественных для юноши. Вероятно, это десятый круг ада, доселе мне неведомый. Пьетро – мой сын, однако место его среди девятерых достойнейших. Восхищение мое, как поступками Пьетро, так и улыбкой, которой он отвечает на удары судьбы, не знает меры. Однако я не представляю, как помочь бедному мальчику.
Я написал своим друзьям в Болонский университет – думаю, в Падуанском университете Пьетро будет чувствовать себя неловко. Не знаю, может быть, это не выход. Сам-то я нахожу радость в слове изреченном – а Пьетро? Вдруг он не такой? Я не могу отослать его, он сам должен сделать выбор, но как же я хочу помочь ему!
Посоветуй что-нибудь, Беатриче! Как мне объяснить своему сыну, что смысл жизни – не только в битвах? Как исцелить рану, что зияет в его улыбке?
Distinti,
Dante A.»
Дочитывая письмо, Антония плакала. Подумать только, Пьетро теперь калека! И главное, в своем письме он и словом об этом не обмолвился. Как ужасно! Как благородно!
Девушка попробовала взглянуть на Пьетро глазами своего отца. Данте ставит его в один ряд с Гектором Троянским, Александром Великим, Юлием Цезарем, Иисусом Навином, Давидом – царем Иерусалимским, Иудой Маккавеем, Артуром, Карлом Великим, Годефреем Болонским – девятью достойнейшими. Пьетро тотчас преобразился. Брат больше не казался Антонии флегматичным зубрилкой, каким она знала его в детстве, – нет, теперь Антония видела Пьетро в золотых доспехах, сжимающим в одной руке римское знамя с орлом, а в другой – меч Карла Великого. Она представила себе калеку, но он тотчас превратился в мученика. Раны Пьетро прославили его. Брат Антонии был теперь братом Христа.
Понадобилось несколько секунд, чтобы мысли Антонии обратились к грешной земле и приняли привычное направление.
«Если Пьетро уедет учиться в университете, кто станет заботиться об отце? Разумеется, не Поко!»
Ответ напрашивался сам собой.
«Я должна ехать. Я должна быть с ними в Вероне».
Девушка взяла чернильницу, нашла чистый лист бумаги и стала писать ответ.
Через несколько минут в гостиную вошла Джемма, искавшая свою единственную дочь.
– Антония! Франко с семьей скоро приедет, так что…
Однако Антонии в комнате не было. Девушка выскользнула из дома, чтобы с нарочным отправить письмо отцу. Джемма взяла оба письма, которые ее дочь так неосторожно оставила на столе. Сначала содержание ее позабавило, затем испугало.
– Ох, Дуранте… – только и смогла вымолвить Джемма. Она плакала, пока не услышала, как внизу хлопнула дверь.
Антония успела как раз к приезду зятя Джеммы с семьей. Промокнув глаза, Джемма встала и положила письма так же, как они лежали, оставленные Антонией. Джемма знала, о чем попросит дочь; Джемма устала отказывать. Активные поиски жениха для Антонии во Флоренции были напрасными попытками удержать девочку в родном городе, оставить подле себя хотя бы одно свое дитя. Однако Джемма знала силу слов, исходящих от Данте; знала она также, что отсутствие отца удесятеряло его влияние на Антонию. Поняв, что последний раз празднует Рождество в обществе единственного оставшегося при ней чада, Джемма стала спускаться по лестнице. Шаг ее был медлен и тяжел.
Пригороды Падуи
В тот самый момент, когда Антония выходила из церкви, за много миль от Флоренции в церковь входил граф Сан-Бонифачо. Входил он не в величественный собор, каких немало в Падуе, а в небольшую часовню за городскими стенами. За несколько месяцев до него именно в этой часовне ждал свою бывшую любовницу Кангранде. Сегодня, в святой день, в часовне было всего два человека. Один из них, священник с испуганными глазами, стоял у двери. Другой преклонил колени перед алтарем. Кивнув святому отцу, граф перекрестился и сел на скамью. Он ждал долго. Если бы ему удалось использовать помощь этого кающегося, дело могло бы и выгореть. Ключ к взлету, в духовном смысле, этого человека был у графа в руках, и дал ему этот ключ не кто иной, как Кангранде.
Молящийся стоял на каменном полу уже давно; теперь он поднимался с колен с трудом. С большим трудом. Он был невероятно высок и столь же тощ от природы, намеренным же голоданием довел свою худобу до гротеска. Прежде чем повернуться к графу, он осенил себя крестным знамением.
– Вы пришли не для молитвы, – наконец произнес он. – У вас на уме дела мирские. – Голос был глубокий, звучный, совсем не вяжущийся с жердеобразной внешностью.
– Исключительно мирские, – кивнул граф.
– И я говорю вам «нет», – произнес каявшийся.
– А я уважаю ваше «нет», – отвечал граф. – Однако дело в том, что обстоятельства изменились.
– Я не в ответе за ваше поражение. – На шее у каявшегося висел медальон с изображением Распятия. Фон был выложен жемчугом, причем несколько жемчужин потерялось.
– Конечно, вы не в ответе. Правда, вы живете так далеко от города. Вряд ли вы слыхали об этом событии.
– О каком событии?
– Кангранде взял на воспитание своего сына – внебрачного, разумеется, – и объявил его своим наследником.
Жердеобразный кающийся грешник не изменился в своем изможденном лице, однако по часовне будто холодок пробежал. Казалось, солнце подернула темная пелена.
– Значит, его наследник – бастард?
В глазах кающегося загорелся огонек. Граф понял, что наконец-то нашел способ заставить его действовать. Он подавил довольную улыбку и приступил к исполнению своего плана.
Венеция
Новость о том, что Скалигер объявил своего бастарда наследником, заставила шевелиться не одного только графа Сан-Бонифачо. Поздним вечером в сочельник заставу в Лидо миновало некое судно, хотя вообще-то с наступлением темноты проход для судов был закрыт. Якорь бросили в туманном порту Кастелло. Через десять минут две фигуры, закутанные в плащи, сошли с корабля и забрались в гондолу небесно-голубого цвета. Первым шел сутулый, словно всю жизнь проведший за книгами, коротышка. Тень второго выдавала в нем каменщика либо воина, высокого и широкоплечего. Они уселись; гондольер в черной шляпе направил зыбкую гондолу к рио ди Греци – Греческой улице, откуда по воде можно было попасть в Кастелло как раз напротив небольшого островка Сан-Джорджо-Маджиоре.
Первый мост они миновали в молчании; слышался только плеск воды о борта. До них долетали звуки музыки и обрывки разговоров. У второго моста пришлось остановиться. Темно-красная с золотом гондола завертелась на месте – обычное дело, когда гондольер неопытный. Пассажиры были в масках и, по всей видимости, пьяны. На мосту тотчас обнаружилось несколько умелых и добросердечных граждан – с помощью их шестов злополучная гондола приняла нужное направление.
В небесно-голубой гондоле сутулый коротышка спросил:
– А что, мимо них никак нельзя проплыть?
Гондольер коснулся широкого поля шляпы и послушно развернул свою гондолу, чтобы объехать застрявшую. Пассажиры его от резкого движения стукнулись лбами, однако злого умысла гондольера в том не было. Из-под маски послышался смех, засмеялись и на мосту.
Внезапно небесно-голубую гондолу атаковали со всех сторон. Словно по команде, четверо в масках сбросили плащи. Сверкнули мечи. Тут-то и стало понятно, для чего им маски. Еще двое спрыгнули с каменной балюстрады, обнажив кинжалы. Они тоже были в масках, полностью скрывавших лица.
Гондольер недолго думая бросился в ледяную воду. Он смекнул, что нападение было продумано заранее. Кем бы ни были его пассажиры, их ожидала смерть. В таких случаях свидетелей не оставляют, а гондольеру хотелось жить.
Но вернемся к пассажирам. Сутулый коротышка никак не ожидал, что его спутник, поднявшись вдруг в полный рост, принудит его растянуться на дне гондолы. Коротышка успел только взвизгнуть от удивления. Из-под плаща сверкнула сталь, повергшая нападавших в замешательство.
Люди в масках дрались отчаянно, но ряды их редели – высокий умело орудовал широкой короткой саблей. Казалось, сам дьявол движет его рукой. Нападавшие лишились уже половины товарищей, а также элемента неожиданности. Один из них с криком «Изыди, сатана!» прыгнул в воду. Остальные поколебались, выругались и последовали его примеру.
Гондола, уже без гондольера, доплыла до следующего моста. Теперь на небесно-голубых ее бортах виднелись алые пятна. На дне гондолы лежали четверо. Двое стонали, третий ныл, четвертый не подавал признаков жизни. Сутулый коротышка круглыми глазами смотрел на результат резни. Высокий спутник его вытирал окровавленный клинок.
Явились люди с баграми, и вскоре гондолу притянули к вымощенной плиткой пристани. Храбрый великан, раненный в ногу и в запястье, не обращая внимания на кровь, помог своему спутнику сойти на берег. Тот, казалось, ног под собой не чуял от пережитого потрясения. Несколько горожан немедля подхватили его под руки, повлекли за собой, стали успокаивать и спрашивать о причине драки.
– Не знаю, ничего не знаю, – отпирался коротышка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93