Все они были помешанными, как я не понимала этого раньше?!
– Значит, все вы поклоняетесь лесам? – уточнила я. – Вы верите, что обладаете силой, способной защитить их? Вы совершаете ритуалы и все такое?..
– Да, мы совершаем ритуалы, – мягко подтвердил Мартин, не сводя с меня глаз. Я знала, что он понял мое недоверие и печаль. – Мы не просто боготворим леса, это было бы слишком большим упрощением и заносчивой самонадеянностью, которую мы не можем себе позволить. Но мы живем, или стараемся жить, соблюдая определенный обет, так будет лучше сказать. Мы считаем, что очень важно жить с чувством почтения в самом центре нашего существа, и мы не находим ничего столь же достойного почтения, как дикая природа – река, леса и животные. Мы не верим, что сами можем обладать властью – ею обладают ритуалы, или, скорее, то, что они вызывают. Ведь ритуалы являются воплощением охотничьих и лесных мифов всего мира с самого его возникновения, и именно эти мифы и обладают подлинной властью. Именно легенды говорят о той силе и том знании, которые не могут постичь наши умы, но о которых знают наши сердца. И наша плоть. Мы считаем, что мир остро нуждается в этой истинной и самой правильной власти. Но никакие иные пути, известные нам, включая ортодоксальные религии, не смогли открыть для постижения эту власть. Поэтому мы используем то, что считаем самой реальной и верной силой в мире, чтобы защитить то, что находим самым важным, – дикую природу. Девственную природу. Леса. Это не такая уж древняя концепция. Кто-то – мне кажется, Юнг – утверждал, что леса – это метафора для самой неизменной добродетели и истины, известной нам, это наше подсознание. Конечно, он также называл это Богом. В этом смысле, пожалуй, мы и поклоняемся лесам. Но не в слепом и прямолинейном смысле, как, мне кажется, ты полагаешь. Мы считаем, что это единственный праведный путь жизни.
Мартин улыбнулся мне.
– Мы надеялись, что наше присутствие, когда ты… немного познакомишься с нашим образом мыслей, будет полезно для всех нас. Мы считали, что тебе будет труднее поверить в то, что все четверо свихнулись совершенно одинаково.
В этот момент я бросила взгляд в направлении кухни. Том стоял, прислонившись к дверному косяку, потягивая виски и глядя на меня. Его лицо было доброжелательным и спокойным. Но он не улыбался. Он просто наблюдал. Вдруг Том подмигнул мне.
– О Господи, – воскликнула я, чувствуя себя побежденной, и уронила лицо в ладони.
В тот момент я поняла, что Том безнадежно нормален, так же, как и я, так же, как и остальные мужчины, сидящие у огня. Безнадежно нормальны и обречены оставаться таковыми. Мне просто предстояло найти способ, как пристроить осознание всего происходящего к знакомому мне миру и залатать мою жизнь вокруг дыры, которую сотворила сегодняшняя ночь; практически мне предстояло поверить в невозможное. Неизбежность утомления, которое мне придется испытать, почти парализовала мое тело.
Я подняла голову и посмотрела на Тома. Теперь он улыбнулся.
– Как вы нашли друг друга? – спросила я. – Как вы объединились… и стали такой командой?
– Я рассказывал тебе о моем отце, говорил о том, как он учился у своего отца, тот – у своего, моего прадеда, а тот, в свою очередь, постиг науку лесов в Германии. У великих знатоков леса, я думаю. К моему великому стыду, Герман Геринг тоже был „человеком леса". Мне кажется, наиболее… мистические стороны нашего знания – ритуалы и тому подобное – возникли в результате чтения и слушания историй, которые рассказывали мой отец и дядя Клэй – северные, греческие и скандинавские мифы. Затем я открыл сэра Джеймса Фрейзера и прочел у него, что одни и те же лесные, охотничьи мифы и мифы о животных в значительной степени были распространены во всех культурах во все эпохи истории. Потом я подружился с Марти, а он познакомил меня с работами Джозефа Кэмпбелла. А однажды мы разговорились и узнали, что Риз независимо от нас занимается этой проблемой в течение многих лет. К тому же я всегда знал, что у Скретча больше интуитивных знаний о лесе и силе, которая властвует в лесах, чем у кого-либо из известных мне людей: он охотился еще вместе с моим отцом, и отец рассказывал, каким знатоком лесов является Скретч, ведь он знает африканские и карибские мифы – он слышал их всю жизнь… В общем, мы просто сошлись все вместе и создали что-то вроде морального кодекса, на почве наших знаний. Это не было спланировано, просто развилось с течением времени. Но мы были уверены, что поступаем правильно; для нас это было более естественно, чем все, что мы делали раньше или будем делать когда-либо. В основном, это интуитивный образ жизни. Он примиряет мозг человека с природными, естественными явлениями. Мозг имеет обыкновение уводить в сторону, но тело всегда знает верный путь. В этом и заключается смысл мистической жизни.
– То есть жизнь по законам „ты"? – спросила я.
– Совершенно верно, – подтвердил Том.
– Сколько же вас всего? – робко поинтересовалась я, прекрасно понимая безумие своих слов.
– Не знаю, – ответил Том. – Мы рассеяны по всему миру. Из того, что мы читаем и что нам известно, можно заключить, что подобные нам люди были всегда. А сейчас, когда наши наука и технология, кажется, не в силах больше помочь, я возьму на себя смелость утверждать, что нас больше, чем когда-либо. Нас, возвращающихся к пониманию древнего значения дикой природы и действующих по ее старым законам. А в наших краях? Я бы сказал, что только мы четверо. Мы бы знали, если бы нас было больше. Мы бы нашли друг друга. Большинство людей, бывающих в лесах, – это богачи и яппи, они участвуют в больших охотах, стреляют из мощных винтовок, стоящих бешеных денег, мажут лица оленьей кровью, хвастают у бивачных костров, пока не напьются виски по пятьдесят долларов за бутылку. Но они не знают секрета. Они полагают, что имеют некоторые сведения о лесах, о группах людей, о ритуалах и старых обрядах, но на самом деле они не знают ни черта. У них есть загонщики, собаки, носильщики ружей, „лендроверы" и снаряжение стоимостью в десять тысяч долларов, а на свои деньги они способны купить любую крупную фирму, но, если им придется в одиночку остаться ночью в лесу, они ударятся в панику, а через неделю лесной жизни просто погибнут. Большинство из них с великим удовольствием застрелили бы в качестве трофея старого козла у какого-нибудь фермера и привезли бы его на капоте своей машины, если их не остановить.
– Но ты же участвуешь в таких охотах? – заметила я. – Ты сам говорил, что принимаешь участие в охотах твоего дядя Клэя. Кое-кто из этих людей – твои друзья или, по крайней мере, люди, с которыми ты вместе вырос.
– Да, некоторые из них инстинктивные „люди леса", – ответил Том. – Они чувствуют… его образ и тайну, но они ничего не познали. Они в порядке – они прирожденные охотники. С ними хорошо отправляться в леса. И они многое бы поняли, если их научить. Но большинство этих людей никогда не захотят учиться. Потому что другое большинство, среди которого вращаются эти люди, приезжает из больших городов дважды в год, отращивает бороды, стреляет по всему, что движется в лесу, напивается допьяна, неприятно пахнет, рассказывает всякие небылицы и преследует совершенно иные цели. Конечно, они поступают очень мужественно: они как бы заявляют городу и галстучникам, а главное – их женщинам: „Плевать я на вас хотел, вы мне не нужны. Здесь, в глубине лесов, я – царь. Здесь, в дебрях, мне стоит только поднять руку – и что-то нибудь падает мертвым!"
– Разве это так плохо? – спросила я. – Не для тех, кого убивают, а для других? Для городских парней, играющих в мужество в лесах?
– Само по себе это не плохо. Просто леса не предназначены для этого.
– Не думаю, что когда-либо пойму все это, – безнадежно заявила я. – И не думаю, что когда-нибудь научусь жить по законам дикой природы.
Впервые в разговор вступил Риз Кармоди. Он обладал приятным голосом – низким, сухим и лишь слегка невнятным из-за выпитого виски. У него также была приятная улыбка.
– Может быть, ты и не поймешь, – сказал он. – Возможно, это и не имеет значения. Но имеет значение то, что ты сознаешь, почему это нужно нам. Почему это должно существовать. Почему кто-то должен стараться, чтобы все продолжалось. Я думаю, со временем ты поймешь. Это абсолют, последняя абсолютная истина, которая осталась у нас. Мы не привыкли иметь дело с абсолютами – поэтому вначале тебе так трудно. Но мы все уверены, что ты придешь к пониманию. С самого начала мы увидели в тебе то, что потом подтвердил Том. Ты обладаешь неким свойством абсолютности. Потенциалом величайших обязательств. Ты способна полностью отдаваться делу и чувствовать ответственность за него.
– Тогда почему я не могу почувствовать это? – безутешно спросила я, оглядывая лица мужчин. – Я не чувствую ничего подобного.
– Вы доберетесь и до этого, – заверил Скретч, не открывая глаз. Его улыбка была невыразимо мягкой, хотя он и казался очень усталым. – Доберетесь, когда перестанете бояться. Только страх лежит на вашем пути. Мы-то поможем вам.
– А кто-нибудь в округе знает, что… вы верите во все это? Что вы исполняете ритуалы? – спросила я.
– Может, и знают, но не все. Далеко не все, что теперь известно тебе, – ответил Том. – Хотя, возможно, Клэй и имеет какое-то представление. Он знает о лесах столько же, сколько и мы, но он никогда не участвовал в ритуалах. Зачем беспокоить людей по этому поводу? Они просто сочтут, что мы сумасшедшие. Я имею в виду по-настоящему сумасшедшие, а не просто чокнутые. Большинство из них видят во мне сейчас именно чокнутого. Тогда наша свобода окажется в опасности. Пэт уже кое-что знает, вот и забрала у меня мальчиков. Это оружие она держит у меня над головой как дамоклов меч. Я сделал величайшую ошибку в отношении моей бывшей жены. Я решил, что она одна из тех… кто поймет. Мне кажется, если бы она смогла, она засадила бы меня под замок. Возможно, так же поступили бы и многие другие, если бы узнали, что есть что. Поэтому у меня есть другая жизнь, которая проходит в реальном мире, на людях. Это не притворство. Я получаю от нее черт-те сколько удовольствия. Я уже говорил тебе об этом. Я люблю литературу. Люблю Юг. Мне нравится преподавать. Я люблю своих друзей, и мне нравятся почти все люди. Люблю заниматься сексом, есть, пить, рассказывать истории, читать, слушать музыку. Люблю все, что способно сделать мое тело и способны постичь мои ум и сердце. Но некоторые вещи и некоторых людей я ненавижу, а о некоторых сожалею, и это тоже хорошо. Все это приносит мне удовольствие, и все это нормально. Думаю, что я схожу за вполне обычного человека, как и всякий другой. Думаю, так можно сказать обо всех нас.
Со стороны Скретча послышалось тихое, скрипучее хихиканье. Том повернулся к старику и спросил:
– А что в этом такого смешного, старый дурак?
– Вот уж хочется мне знать, что бы подумали мисс Пэт, мисс Кэролайн да мисс Мигги, кабы увидели нас в лесу голыми, как сойки, полосатыми от крови да еще пляшущими вокруг мертвого оленя, – просипел Скретч.
– Нас бы взяли за задницы и усадили за решетку, – широко усмехнулся Том.
– Им бы пошло на пользу, если бы они посмотрели на это, – невозмутимо продолжал Скретч. – Сдается мне, мы выглядим не так потешно, как они, когда бегают этой своей трусцой туда-сюда по улицам, да еще в коротких штанах.
– Скретч может постичь самые глубокие, таинственные и мистические стороны лесной жизни, но смысл бега трусцой будет всегда ускользать от него, – объяснил Том.
– Если Скретч… шаман, то кто же вы, остальные? – спросила я. – Пехотинцы?
– Я – да, – ответил Том. – Именно пехотинец, простой солдат. Кто-то же должен убирать мусор после того, как пройдет караван.
– Наиболее вероятно, что Том будет следующим шаманом, – заметил Риз Кармоди глухим мягким голосом. – Никто из нас не обладает такой глубиной мировоззрения, как он. Нам бы очень этого хотелось, но – увы. Ведь это дар, ему нельзя научиться. Мартин – наш историк, наверно, так лучше всего сказать. Наш знаток „парламентской" практики. Он следит, чтобы мы выполняли все правильно, он – наивысший авторитет среди нас в вопросах, касающихся формы, этикета, академических знаний. Бесценный человек.
– А ты кто? – где-то подспудно я чувствовала безумие своих слов и в то же время – сильнейшее любопытство.
– Думаю, что я – consigliore. Я – мост, связывающий нас с реальным миром. Я слежу за тем, чтобы мы жили по его законам, когда это возможно, и использую те знания юриста, какими обладаю, когда нам требуется выработать тактику, чтобы выступить против внешнего мира. Роберт Дюваль в „Крестном отце" делал это лучше меня, но в основном я посредник.
– Против кого же вам приходится выступать там, во внешнем мире, как вы говорите, я хочу сказать, от кого вы защищаете леса, воды и все остальное? От охотников? Браконьеров?
– Иногда и так, – ответил Риз, – но в основном от завода „Биг Сильвер" – наших дружественных соседей-бомбопроизводителей. Теперь браконьеры не очень-то вредят нашим лесам. Но завод – явная и постоянная опасность.
Темный, запутанный, давнишний страх, который я впервые ощутила в день пикника у конюшен Пэт Дэбни, вновь нахлынул на меня, обжигая горло. Неистовый, одноклеточный страх за Хилари звучал доминирующей нотой, но в глубине моего существа клубилась ярость, чувство, что меня предали, и какое-то безнадежное осознание опасности. Сквозь шум страха я почти слышала голос моей матери: „Безопасности не существует. Опасайся всего".
– Мне говорили, что опасности нет, – заметила я холодным жестким голосом. – Все, кому я доверяла в городе, говорили мне об этом. Тиш и Чарли, Картер… Они сидели на солнышке, улыбались мне и Хилари и твердили, что все это не опасно. „Ты даже не заметишь, что завод здесь, под боком", – так они утверждали.
– Не думаю, что „Биг Сильвер" опасен, – сказал Риз. – Я всерьез уверен, что бояться нечего. Все известные мне анализы дают отрицательный результат. Но потенциал вреда от завода огромен, стоит только произойти малейшему нарушению в эксплуатации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82