На крепком заостренном подбородке виднелась темная тень бороды, а на черных волосах покоился венок, сплетенный из каких-то небольших острых и блестящих листьев.
И – это было восхитительно, волшебно – на плече у Тома сидел большой енот с черными глазами-пуговками, посверкивающими из бандитской маски. Зверек цеплялся за волосы хозяина маленькими, умными, темными лапками.
Хилари робко и недоуменно улыбнулась.
– Очаровательные женщины семьи Колхаун, – произнес Том Дэбни, – очень рад, что вы прибыли на мой праздник в День Благодарения. Это придает моему дому еще большее значение. Картер, дружище! Спасибо, что привез их.
Он наклонился и поцеловал меня в щеку – серьезный, целомудренный поцелуй. Я затаила дыхание и медленно выдохнула. Том протянул руку, поднял кисть Хилари, наклонился и поцеловал, пробормотав: „Мадемуазель, я очарован. Вы оказываете мне честь".
Хилари захихикала – тоненький, невообразимый звук. Том продолжал держать руку девочки в своей, он повернул голову и пробормотал что-то еноту. Зверек проковылял по его руке на плечо Хилари и примостился у ее волос. Хил вздрогнула, сгорбила плечи и посмотрела на меня, затем очень медленно повернула голову так, что ее щека легла на густой полосатый мех енота. Едва заметная улыбка вновь появилась и стала разрастаться, девочка подняла руку и опасливо прикоснулась к пушистой шее зверька. Енот застрекотал, протянул свои маленькие лапки и похлопал Хил по лицу.
– Это не страшно? – опасливо спросила я Тома. Я тоже улыбалась, едва осмеливаясь позволить себе чувствовать улыбку.
– Нет, конечно, – заверил Том. – Старый Эрл живет у меня с тех пор, как я нашел его в лесу, под деревом, плачущим мальчуганом. Какая-то задница подстрелил его маму. Он не знает, что он енот. Но он очень разборчив и на ном попало не катается. Это должно польстить тебе, Хилари.
Мы обошли вокруг дома. Около тридцати человек стояли и сидели на огромной старой веранде. Она не имела крыши, как патио или палуба, простиралась над ручьем и была открыта солнцу, которое лилось с небес, подобно дикому меду. Должно быть, она поддерживалась сваями – темная вода текла прямо под ней, и я могла видеть ее через щели в широких досках. В дальнем конце дома часть веранды была огорожена; я не знала, что там находится.
Я подумала, что лес и вода были в такой же степени частью жизни в этом пристанище чародея, как обои и ковер в нормальном доме. Наверное, обычные стены и крыша вскоре могут надоесть и даже станут давить на того, кто жил в подобной обители. И я решила, что теперь понимаю, почему Том Дэбни не желал покидать лес.
– Было бы тяжело оставить все это, – заметила я.
– Самое прекрасное время здесь – осень и весна, – рассказывал Том. – Вы видите самое лучшее, что здесь может быть. В середине августа в лесах невозможно глубоко вздохнуть от духоты, а москиты вооружены обрезами; в феврале – все равно что жить в холодильнике, полном грибов. Каждое лето и зиму я называю себя дураком. Зато когда наступает осень или весна, я кажусь сам себе гением. Рад, что вам здесь нравится, надеюсь, это не просто из вежливости.
Он пристально посмотрел на меня. Голубые глаза казались почти противоестественно сосредоточенными.
– Конечно, нет, это место действительно волшебно, – воскликнула я. – Оно похоже… на что-то, описанное в книге, мифе или сказке.
Том усмехнулся:
– Да. Я тоже так думаю.
Он провел нас к гостям и представил. Хил все еще держала на плече Эрла, как талисман. Среди приглашенных была небольшая группа жителей Старого Пэмбертона, с которыми я уже была знакома, среди них Тиш и Чарли; они сидели в продавленных шезлонгах, пили пиво и лениво улыбались нам. Гвен и Фиппс Каррингтон помахали с перил веранды; они выглядели до смешного элегантно во всей окружающей простоте даже в свободных брюках и сапогах. Также там присутствовал один из партнеров Картера по юридическим делам, с которым я уже познакомилась раньше, и его жена, а кроме них – Арн Вольф, управляющий пэмбертонской Гостиницей, которого я видела несколько раз в обществе Тома Дэбни. Он пил что-то из бумажного стакана и спокойно кивал головой, как старая черепаха, разомлевшая на солнце. Он явно был гостем, а не нанятым для обслуживания человеком, как я сочла вначале.
На веранде также расположился и худой юрист с замотанными проволокой очками. Он блаженно улыбался, прикрыв веки, и постоянно потягивал что-то из стакана. Мартин Лонгстрит, декан Пэмбертонского колледжа, держал в руне высокий бокал с плавающим там лаймом, причем ухитрялся выглядеть как преподаватель-англичанин даже в ужасно неподходящих камуфляжных брюках, рубашке и высохших старых сапогах. На головах двух последних были надеты ухарские венки, как у Тома Дэбни. Больше не было никого из колледжа и никого, с кем я была знакома или виделась раньше.
Том представил меня присутствующим, среди которых были владельцы салона „Беттиз бьюти бокс" в Нью-Моргантоне, помощник библиотекаря из средней школы Эрнеста П. Фортнума, механик, работник строительной фирмы, фермер, специализирующийся на выращивании соевых бобов, владелец сети прачечных-автоматов, хозяин оружейной лавки с Пальметто-стрит, молодой католический священник из Таллахасси и бородатый молодой человек, который управлял отделением „Гринпис" в Олбани.
Глядя на их хаки, камуфляжные брюки, клетчатые рубашки, пуховые жилеты и резиновые туфли, можно было решить, что они – завсегдатаи тренировочных дорожек Старого Пэмбертона. Гости улыбались и были какими-то томными, словно солнце и пунш из нового оцинкованного таза, стоящего в углу веранды, заколдовали их и погрузили в нечто подобное полусну: все они держались дружелюбно и непринужденно с Хилари и со мной. Картер, видимо, был знаком со многими из гостей.
У края воды, на небольшом мысе, отгороженном ивами, кричали и смеялись дети, и им аккомпанировал счастливый лай больших собак и кряканье множества уток. А откуда-то из-за дома звучали дисканты блеющих коз.
Я вытянулась на солнце, наблюдая за дочкой и сидящим на ее плече енотом и думая о том, что в отличие от Другой Стороны Пэмбертона здесь не было скрытых мелей, рифов и подводных течений. Здесь, на этой серо-серебряной веранде над Козьим ручьем, в этот осенний полдень было возможно просто сидеть на солнце и просто существовать.
– Хотите посмотреть остальную часть дома? – спросил подошедший Том Дэбни.
– Да, – ответила я. – С удовольствием.
– Тогда пошли. Хилари, бери с собой Эрла. Этот дом больше его, чем мой.
Мы последовали за хозяином через дверь с защитной сеткой и очутились в огромной комнате с низкими потолками, балками из неотесанных кипарисовых бревен и стен, состоящих только из ширм и занавесей. Главное место в комнате занимал огромный камин из природного камня. Книжные полки, из которых книги высыпались на столы и на пол, служили своего рода стенами. Перед камином располагался старый удобный диван с потертой обивной, а по бокам от него – два старомодных больших кресла и оттоманки. Над каминной полкой висела голова оленя с великолепными ветвистыми рогами, на мощную шею животного была надета гирлянда из осенних листьев. Рога оплетал плющ, и вдоль верхних книжных полок также висели цепи и гирлянды из листьев и плюща. На шероховатой каминной полке под головой оленя стояли подсвечники с огарками свечей, а на столах и полках были расставлены керосиновые лампы.
В комнате лежали две или три гитары. В углу стояло еще одно бюро с откидывающейся крышкой – двойник того, что я видела на веранде. А на нем располагался персональный компьютер и принтер.
– Так я и знала: в Эдеме должен быть змей, – заметила я.
– Да, давным-давно я отказался от гусиных перьев при свете камина, – ответил Том.
– А для чего все эти листья, свечи? – спросила Хилари, переводя взгляд с Тома на голову оленя над намином.
– Это украшение в честь Дня Благодарения, – объяснил хозяин дома. – Почему только на долю Рождества должны приходиться все удовольствия?!
Том провел нас за камин, и я увидела, что обратная сторона очага расположена в той части дома, которой предназначалось быть спальней. Это была та самая отгороженная комната, которую я видела в конце веранды. Как и галерея, она стояла на сваях над ручьем, и Том так расположил свою кровать, что, лежа в ней, можно было видеть лишь темную воду и леса Биг Сильвер.
По всей спальне были размещены части сложной аудиосистемы, колонки примостились под потолочными балками. На каминной трубе была развешана целая коллекция охотничьего оружия. Небольшая, простая, по-видимому, старая винтовка, огромное, тоже старинное двухствольное ружье, два или три красивых лука, подобных тому, что я видела в каноэ Тома в то утро у Королевского дуба, коллекция сверкающих острых ножей различных размеров. На трубе помещался еще один венок из листьев. Но в этой комнате самое почетное, главное место занимала все-таки кровать.
Кровать была огромная, намного больше обычных размеров, явно очень старая и очень дорогая. Ложе из красного дерева с балдахином, которое, казалось, переливалось как бы изнутри от возраста и полировки, оно полностью было закутано в покров из ткани, легкой, как дымка. Красивая сложная резьба. Кровать-аристократка. Казалось, она должна была бы вносить диссонанс в эту деревенскую простоту, но этого не происходило.
На кровати лежало огромное покрывало из норок, очевидно, превосходного качества. Я подумала о том, что я слышала по поводу Тома Дэбни и женщин, которые бывали на Козьем ручье, сильно покраснела и отвернулась в сторону. Образы, которые эта мысль пробудила в моем мозгу, были близки к порнографии.
Том вновь усмехнулся, заметив мое смущение.
– Бесспорно, кровать сибарита, – произнес он. – Ей следовало бы стоять в спальне Хью Хефнера. Но она мне досталась честным путем. Была сделана в Англии для моего прадеда Пинкни и доставлена морем в Чарльстон на парусном судне; моя мать охотно от нее отказалась, потому что это ложе всегда ставило ее в неловкое положение. А покрывало из норок – подарок к одному из юбилеев от моей второй жены. Той, у которой раздвоенный язык. Это, наверно, единственная вещь, которую я не отдал ей, когда она уходила отсюда. Здесь зимой холодно, как в одном из кругов ада, и кроме того, вы просто представить себе не можете, как оно приятно ощущается на голом теле. Его усмешка стала еще шире.
– А что вы делаете зимой? – поспешно спросила я. – Не вижу здесь никаких стен, кроме ширм.
– У меня брезентовые тенты вокруг дома, которые я держу скатанными до тех пор, пока не становится совсем холодно, – ответил Том, и я увидела длинные рулоны с кожаными шнурами, аккуратно сложенные один на другой до самой крыши.
– И, кроме того, я постоянно поддерживаю огонь в камине и много времени провожу в постели. Там у меня электрическое одеяло. Очень эффективное средство от холода. А иногда я подтягиваю матрас прямо к камину в гостиной и устраиваю нору на месяц или два. Или сижу в горячей ванне до тех пор, пока не начинает сходить кожа.
– Горячая ванна, – пробормотала я. – Да-да, конечно.
Мы обошли камин с другой стороны и действительно увидели большую ванну, установленную на платформе над Козьим ручьем. Из нее струился пар. За прозрачной ширмой находились туалет, умывальник и душ. Неподалеку стояли громадная старая чугунная печь, холодильник и удобная двойная алюминиевая мойка на тумбе из терракоты. Большой уэльсский кухонный шкаф, который я видела из автомобиля, хранил блюда, скатерти, полотенца и посуду для приготовления еды. Из духовки доносился запах, который трудно не узнать, – запах жарящейся индейки, а на плите тихо побулькивал громадный котел. Я уловила аромат пекущегося хлеба и острый запах лука и других приправ – ускользающий, экзотический, чудесный букет. Неподалеку от веранды над мягкой береговой землей на вертеле, вращаемом детьми, шипел огромный кусок мяса, на решетке над ямой медленно истекали соком отбивные на ребрах.
Я посмотрела на Тома. В глубокой тени дома, когда еще не были зажжены лампы, сверкали только его светлые глаза, белые зубы и кособокая корона из листьев.
– Вы, я вижу, построили дом по своему вкусу, – заметила я. – Не могу представить себе, чтобы что-либо подобное строили просто так, для кого-то.
– Мой отец заложил этот дом много лет назад, когда я был еще маленьким и когда мы еще владели всей землей вдоль ручья и на другой стороне реки. – Голос Тома был бесстрастным. – Мы использовали его как охотничью сторожку; он и я приходили сюда и оставались на несколько дней, а то и на неделю или две. Когда мать продала владение, я ухитрился сохранить дом и немного его достроил. Добавил веранды, подвел воду и электричество и приобрел кое-какую мебель.
– И вы жили здесь с тех пор… как…
– С тех пор как окончил Йельский университет. И в шторм, и в хорошую погоду, и при обеих женах. Женщинам вначале здесь нравится, в некотором роде напоминает жилище благородного дикаря в духе Руссо. Романтично. Но когда ударит первый мороз или наступит ужасная жара, они не склонны торчать здесь. И я не сказал бы, что осуждаю их.
– А я бы осталась, – проговорила Хилари. – Я бы осталась навсегда. Никогда бы не уехала.
– Уверен, что так оно и было бы, Принцесса. – Том улыбнулся девочке. – Было бы прекрасно жить рядом с лесной принцессой. Это как раз то, что приказали духи.
– Духи? – Хил посмотрела на него, затем на меня. Кажется, она не боялась, а только была заинтересована.
– Духи деревьев, животных и вод, – сказал Том, улыбаясь. – Самые древние обитатели этих и любых других мест. Те, кто объединяет все это и делает возможным существование. Они славные ребята, но очень определенно высказываются по поводу необходимости в лесу принцессы и все время пристают ко мне.
– И вы можете их видеть? – серьезно спросила девочка.
Я пристально посмотрела на нее. Фантазия – дело хорошее, и волшебное место на Козьем ручье в некоторой степени способствовало ее появлению, но – довольно!
– Нет, – ответил Том.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82