Если он привел и Юджинию, я убью его!»
Браун повернулся к вождю повстанцев.
– Я не ожидал увидеть здесь белых, – осторожно заметил он. – Они не должны пострадать. Скажите своим людям.
– Как желаете, – ответил Сех, но Брауну не понравился его тон. В нем не чувствовалось обязательства. Не чувствовалось искренности. Сеху нечего терять, напомнил себе Браун.
– Слушайте, Сех, – сказал он. – Если хоть на одном из этих людей будет царапина, вы мне за это ответите. Я знаю такие забавы, от которых у вас волосы встанут дыбом. И при этом не обязательно резать головы. Я могу закончить свою работу, но я еще здесь. Помните об этом.
Браун в последний раз оглядел сцену, означавшую полный провал задуманного плана: белые в белых костюмах, смуглолицые – в отрепьях, леопардовых шкурах, военной форме или голые. Он отвел глаза от поляны. «Кончай с этим, – подумал он. Кончай свою работу и уходи».
– Пора, – заметил Браун.
Он так и не видел Поля. Он и не предполагал, что может встретить малыша на вершине холма. Поль рядом с матерью: это все, что знал Браун. Он там, где ему следует быть. Он – в безопасности. Джордж мог быть величайшим в мире болваном, но, по крайней мере, любил своих детей.
Браун перевел взгляд на обученных им людей, которые припали к земле на вершине холма. Каждый держал винтовку наизготове. Инструктаж не прошел даром. Браун повернулся спиной к поляне.
Сех, Махомет Сех. Юджиния бежала, и это имя колоколом отзывалось в голове. Она знала, что уже слышала его прежде. Именно его она и пыталась вспомнить. Внезапно все встало на свои места. Сех – вождь повстанцев. Турок упоминал о нем еще в Филадельфии. Джордж, Турок, Бекман – все знали это имя. И если Лэнир Айвард прав, тогда Сех и его люди поджидают султана на поляне. Чтобы прыгнуть на него с деревьев. Как пантеры, заметил Лэнир.
Юджиния заставила себя не думать об этом. «С ними Поль, – сказала она себе. – Мой сын тоже наверху».
Она продиралась сквозь джунгли с ободранными в кровь руками, расцарапанным лицом. «Поль на поляне! – кричал ее мозг. – Поль на холме!»
– Послушай, старина, – достопочтенный Николас бочком протиснулся к зятю. Ему не хотелось, чтобы его высочество пронюхал об их отступничестве, но, ей-богу, не пристало малышу вроде Поля видеть, как расстреливают человека. Одного или нескольких. Пейн заметил, что под усиленной охраной дожидается своей участи большая группа мятежников. Жалкие людишки, ничего не скажешь. Настоящий сброд. Достопочтенный Николас оглядел стражу, в пух и прах разодетую для столь торжественного случая, с новенькими винтовками, и начальника стражи в леопардовой шкуре. Показной расточительности не было предела. Султан намерен совершить это, все ясно как день. Его солдаты прикончат пленников прямо на поляне. Перед гостями. Это так же очевидно, как нос на лице.
– Послушай, старина… – снова взялся за свое Пейн.
Джордж не совсем уловил, о чем шла речь. Он слышал Пейна, но суть сказанного до него не доходила. «Не тащит же их всех султан в такую даль, чтобы продемонстрировать, как приводится в исполнение расстрел, – сказал себе Джордж. Наверняка это какая-то малайская шутка или мне неправильно истолковали местный обычай: «приводить в исполнение» могло означать что угодно. Можно провести в жизнь план. Или законы. Создать музыкальное произведение или нарисовать картину на заказ. А кто, как не султан, является главой исполнительной власти? А исполнительная власть проводит в жизнь решения.
Скоро его высочество получит свои новые ружья, – решил Джордж. Что же еще ему нужно? Потом дело будет за белыми, тянущими время, пока Браун не закончит свою работу. Это займет от силы несколько дней, – успокаивал себя Джордж. – Затем мы распрощаемся и уплывем домой. Вернемся с триумфом. К удобствам любительского яхт-клуба и нескольким восторженным тостам в баре».
И тем не менее Джордж решил не углубляться на поляну. Если там собираются расстреливать людей, то Полю незачем видеть это зрелище. Джордж заслонил собою поляну от сына и хмыкал, пытаясь уловить смысл невнятных слов Пейна.
В специально отгороженном для него месте в верхней части поляны султан закончил разговор с начальником стражи. Все было в идеальной готовности. Все было переделано согласно его точным, требовательным указаниям и к его полному удовлетворению, но его самый почетный гость, мистер Джордж Экстельм, которому он всем обязан, замешкался у тропы, ведущей в джунгли, поглощенный беседой с тестем и кузеном жены, мистером Уитни Колдуэллом.
Султан удостоил Джорджа царственным и одновременно настойчивым взмахом руки. Этот жест означал: «Мы ждем вас. Идите сюда! Впереди более важная работа». Но Джордж отнесся к нему всего лишь как к дружескому приветствию, улыбнулся и закивал в ответ. Разгневавшись, султан решил действовать, невзирая на неуважительное поведение гостя. Возможно, внезапный громкий залп произведет больший эффект. Более настоятельный и более убедительный. «Вероятно, мистера Экстельма нужно захватить врасплох. Когда упадет первый пленный, он передумает. Они все передумают.
Они будут ошарашены и лишатся дара речи. В конце концов, я же султан Саравака».
Султан жестом приказал своим слугам усадить рядом с собой юного наследника, затем медленно поднял правую руку, подавая сигнал командующему. Солдаты тут же выполнили приказ: вскинули к плечам винтовки, опустили подбородки и прицелились.
Именно этого сигнала ждал Махомет Сех. Он взглянул на цепочку дрожащих пленных и подумал: «Мы сможем спасти некоторых наших товарищей. Некоторых, но не всех. Остальными придется пожертвовать. Но жертвоприношение необходимо нашему общему делу».
Сех удивился, увидев наследника султана. «Сущий ребенок, он наблюдает, как умирают люди, словно сидит в театре теней. Просто немыслимо! Это же совершенно непростительно. Бессердечие султана всем известно, но то, что я вижу, просто в голове не укладывается. Ну что же, – решил Сех, – если отец берет сына, на то воля Аллаха. В смерти сына повинен отец».
Сех подал сигнал своим людям. Они поползли вперед бесшумно, как кошки в темноте.
Не успела Юджиния подойти к поляне, как поднялась стрельба. Грохот так потряс ее, что она сначала посмотрела на деревья, недоумевая, откуда исходит весь этот шум. По склону холма отовсюду сыпались люди. Чаща за поляной кишела нагими бегущими телами. Они напоминали падающих с деревьев коричневых жуков, обезьян-ревунов, лягушат с человечьими ногами. Юджиния видела, как солдаты султана в полном смятении повернули назад, слышала их испуганные крики и на какой-то момент забыла про поиски сына.
Вокруг царило всеобщее смятение. Мимо, чуть не сбив ее с ног, пронеслись несколько солдат, отчаянно стремившихся выскочить на спасительную тропу. Но остальные люди султана были загнаны в центр открытого пространства. Они попали в ловушку и с безумными глазами крутились на месте. Бесполезные теперь ружья болтались за спинами, на земле валялись штыки и копья. Деваться было некуда.
Юджиния видела, как падают солдаты. Все вокруг обагрилось кровью: покрытые травой бугорки, камни, деревянные столбики, огораживающие место, где сидел султан. У нее на глазах застрелили султана: пули разворотили в красное месиво живот, за который он схватился, падая на землю. Затем туда впрыгнул высокий человек и пнул ногой его дышащее тело. Поляна заполнялась людьми: солдат султана добивали, когда они с воем расползались во все стороны, ища спасения; князьков забили насмерть прикладами ружей, младшему сыну султана пронзили сердце штыком, а потом швырнули его на тело отца. Юджиния видела, как покатился и под весом драгоценных камней запетлял по траве тюрбан ребенка.
– Поль! – закричала Юджиния. – Поль!
Наконец ее стали слушаться ноги, и она стала пробиваться к поляне.
Внезапно она увидела бежавшего в ее сторону Джорджа. Она отчетливо видела его сквозь желтовато-серый дым. Он пробежал мимо сэра Чарльза Айварда и ее отца, мимо доктора Дюплесси и Уитни. Он спотыкался, кричал, а на руках держал Поля.
Юджиния рванулась им навстречу. Поль обернулся к матери. Он выглядел напуганным, но был цел и невредим, и она протянула руки, чтобы забрать его и никогда больше не отпускать от себя, чтобы его никогда не коснулась боль, чтобы несчастье или страдание никогда не омрачили его юное лицо.
Но тут грянул последний выстрел. Никто не стрелял специально или преднамеренно: выстрелили от избытка чувств, возможно, объявляя о конце сражения, призывая сложить оружие. Но этот последний выстрел попал в Поля как раз в тот момент, когда мать брала его на руки. Он разорвал его маленькую головку, когда родители передавали его с рук на руки, и его тельце застыло, настигнутое пулей.
По лицу Юджинии плеснуло плотью: кровь забрызгала плечо и рукав. Казалось, все вокруг в клочках волос: они кружились в воздухе, цеплялись за ветки деревьев, липли к рукам и оседали на туфли. Юджиния попыталась двинуться: она хотела прикрыть собой сына. Ей удалось лишь повернуть его голову.
У Поля не было лица, оно распалось надвое, раскололось. Пропали один глаз и нос, а из дыры вываливалась мягкая масса – мозг или мышцы. Она скатывалась по щекам Юджинии, а та старательно баюкала свое дитя. По ее губам стекала кашица, липкая, горячая, клейкая. Жидкая и соленая на вкус.
Юджиния побежала к тропе. Она так крепко прижимала к себе голову и тельце Поля, словно они могли слиться в одно. Ей хотелось вернуться на корабль, сложить по кусочкам своего сына, найти глазное дно, расколотый череп и, как из кирпичиков, сложить их. Она хотела изгнать страх, увиденный ею в глазах сына, но это было не в ее власти. Поль был мертв; он умер мгновенно.
ГЛАВА 27
Юджиния сидела за столом, но в голову ничего не приходило. По привычке она открыла свой дневник, но чистая страница запылилась: с этим ничего не поделаешь. «Мы осаждали Ратисбон…»– подумала Юджиния. Эта фраза вызвала чувство у кого-то другого, для кого-то другого была откровением.
…Тот жаркий бой Наполеон
Зрил, стоя на холме.
«Я должна снять платье, – сказала себе Юджиния, но не сдвинулась с места. – Его надо почистить. В джунглях оно испачкалось. И порвалось. Тем не менее, Олив сможет его починить, вывести пятна, заменить кружево: она удивительная рукодельница».
Но белое отрезное платье спортивного покроя, надетое Юджинией в Кучинге, срослось с ее кожей – темно-каштановый лиф, твердый, как картон, облегающие, как кора дерева, рукава. «Именно это я сделаю, когда встану, – пообещала себе Юджиния. – Первым делом займусь этим, когда встану с этого стула. Когда снова смогу идти».
А за окнами ее каюты «Альседо» взял курс в открытое море, оставив позади берега Борнео, и устремился в воды океана. Казалось, корабль говорил: «Как хорошо оказаться в родной стихии. Как хорошо снова ощутить под собой соленые волны». Яхта трепетала, поскрипывая шпангоутами, подвывая от удовольствия. Юджиния не слышала ничего.
Она вытянула перед собой руки и посмотрела на манжеты. Они были в коричневатых пятнах. И руки тоже были в пятнах, а под ногтями чернели ободки крови. «Если я сниму это платье, – удивленно подумала она, – что же я надену? «Мы осаждали Ратисбон…» – повторила про себя Юджиния и посмотрела на изящную крышку стола. На нем все осталось по-прежнему, как на прошлой неделе или как месяц назад. Ее книги – на своих местах. Вот ее перо, бумага, фотографии трех детей: свеженачищенные серебряные рамки, чистые, ни пылинки на стекле.
«Я могу открыть шкаф и выбрать новое платье. Могу принять ванну, вымыть голову, позвать Олив. Я могу встать. Лечь в постель. Могу выйти на палубу и пройтись…»
Мы осаждали Ратисбон,
За милю или две…
В коридоре суетливо забегали и зашептали. «Опять принесли поднос с едой, – догадалась Юджиния, – словно я хочу есть. Мой сын мертв. Что толку есть?»
– Джини! – позвали ее сквозь закрытую дверь. – Джини! Это папа. – Слова звучали издалека, как будто кто-то читал, а не говорил или плохо повторял, как бездарный актер в театральном спектакле. Юджиния никак не могла решить, что хуже: лгать самой себе или окружающим. «Когда обманываешь себя, – размышляла она, – другие непроизвольно с этим тоже соглашаются?»
– Джини, дорогая. Ты должна выйти. Тебе надо поесть, понимаешь. Или прогуляться на свежем воздухе… Мы вышли в открытое море, теперь… Земли не видно, так что тебе не придется… тебе не придется… – Отрепетированный текст не давался; отец Юджинии не годился на роль, которую брал на себя.
– …Кроме того, Джини, ты не пьешь и не ешь больше суток… Понимаешь, нам нужна твоя помощь. Бедный Джордж… ну… он буквально вне себя, не может остановиться и вообще… Мы не можем заставить его… – если словесные излияния и продолжились, то они не дошли до слушателя.
«Ах, ты, бедный Джордж, – повторила Южиния про себя, – подумать только, бедный Джордж. Напился, как сапожник, в кругу растерявшейся угодливой свиты. Винит себя в смерти сына. У меня, дескать, сердце кровью обливается! Наверное, думал, что все это сойдет ему с рук. Хотел тихо удалиться с лилейными руками и улыбочкой на лице. А теперь ждет, что все его будут жалеть!
Двадцать четыре часа. Один день. Вчера утром мы были в Кучинге. Днем отплыли. По-моему, время после ленча… и следующий день. Или утро. Надо вставать. И переодеться».
Но Юджиния оставалась в кресле.
Прошло какое-то время. В коридоре зашушукались: миссис Дюплесси произносила сентиментальные слова, доктор Дюплесси ее урезонивал; ненадолго по ту сторону двери появлялся Уит. Затем вернулся отец и заговорил об «упокойной службе», что это «сущая формальность… несколько псалмов, одна-две молитвы, не слишком обременительно… Из-за жары и все такое, Джини… нельзя больше откладывать… бедный малыш не выдержит… Ведь ты понимаешь, тридцать часов, это…
Затем последовало:
– …У тебя еще будут дети. Джини… Ты удачливее многих… Вот увидишь… И Джордж может… ну, ты и Джордж можете…
Юджиния приложила руку к животу и почувствовала, как он поднялся. «Спазм, тошнота, новая жизнь, – какое это имеет значение?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85