— Все по местам! — крикнул Жан. Потом обернулся ко мне. — Ты хорошо его знаешь?
— Три года бок о бок, почти как с Марком.
— Ну и?
— Он ищет смерти. И пришел за Копьем.
— Если второе — вряд ли первое. Может быть, он хочет занять место своего хозяина.
— Вряд ли. Он не властолюбив. Ему нужно Копье, чтобы умереть.
— Почему ты так думаешь?
— Он сказал мне об этом во время нашего вчерашнего разговора.
— Насколько он правдив?
— Не идеально, но на этот раз он, по-моему, говорил правду.
— Почему Копье?
— Марка с Филиппом помнишь? Копье — это единственное оружие, которым их можно убить.
Жан кивнул.
— Спасибо. А теперь немедленно уходи, ты здесь минуты не продержишься.
— Я не полезу на рожон.
— Уходи, я сказал!
К нам шел Хуан де ля Крус.
— Ты хотел со мной поговорить, Педро?
— Падре, не время! — оборвал Жан.
— Для исповеди всегда время, — спокойно сказал Иоанн Креста.
— Я уже все ему рассказал, — сказал я и кивнул на Плантара.
Святой посмотрел на него с некоторым удивлением.
— Это по моей части, падре, а не по вашей, — объяснил Жан.
Иоанн Креста слегка приподнял брови. «Как это что-нибудь может быть по части короля и при этом не быть по части духовника?» — говорил его взгляд.
Но выяснить ответ на этот вопрос он не успел, потому что из ущелья раздался звон мечей и гул, подобный вою инфернального ветра над адскими рвами, а по скалам побежали алые сполохи. Сражение началось.
Жан оставил в заслоне сотни две рыцарей, в основном госпитальеров, и повел в ущелье остальных.
Хуан де ля Крус упал на колени и начал молитву. Я встал рядом. Бежать в тыл казалось позорным, кидаться в ущелье на мечи джиннов — полным безумием. «По крайней мере я смогу закрыть его собой, как Раевский, если будет прорыв». И я остался рядом с Иоанном Креста, хотя это было явным компромиссом с самим собой. Некоторым утешением служило то, что я не один.
У входа в ущелье Жан подозвал Ришара и что-то приказал ему. Тот кивнул и побежал к замку.
Жан взглянул на меня.
— Пьер, мы не будем защищать тебя, когда ты упадешь и будешь корчиться от боли, как в колодце Подземного Храма. Уходи!
— Меня не надо защищать. Я сам за себя постою.
— Твое дело, — сказал Жан и исчез в ущелье.
Знак заливала боль. Да, конечно. Сейчас я упаду рядом с Иоанном. Я оперся на меч. Излишняя предосторожность. Боль была, но слабости не было. Скорее сила. Она наполняла меня, как когда-то боль. Неужели? Да нет! Эммануилова печать болела еще как! Но я научился абстрагироваться от этой боли и принимать ее как должное. Форма аскезы, как не смотреть на руки.
Пошел мелкий снег, но небо почему-то стало светлее. Сначала я подумал, что прорвались джинны. Но свет был не красным, а золотистым, и его источник находился за моей спиной.
Я оглянулся. Сотни святых коленопреклоненно молились перед замком. И над ними поднимался столб золотистого сияния, и снег кружился и вспыхивал в нем, как искры.
Сражение продолжалось уже около часа. Иногда к нам выносили раненых, и воины из заслона уходили в ущелье, чтобы занять их место. Золотистое сияние растеклось по небу, заполнило все вокруг и потекло в ущелье. Эммануилова печать горела, словно ее смазали бензином и подожгли, но я стоял на ногах.
Гул и звон мечей стали отчетливее, звуки битвы приближались. Над просветом ущелья вспыхнуло алое зарево. А потом я увидел Жана, Олега и еще десяток рыцарей и огромные фигуры джиннов. Рыцари отступали, но каждый их шаг назад стоил жизни не одному Эммануилову воину. Я засмотрелся на Плантара. Как он сражался! Даст фору Марку и Варфоломею вместе взятым. Стальной вихрь в вихре огня.
Олег фехтовал с изяществом юного принца, красиво, как на балу. Так что не верилось, что эта красота может быть смертоносной. Но джинны падали у его ног один за другим.
Рыцари в заслоне обнажили мечи. До Жана оставалось метров пять. Бежать в тыл все равно было поздно. Я вынул свой меч шестнадцатого века, и он вдруг показался мне легким, не тяжелее тренировочного. По крайней мере попытаюсь обороняться.
Несмотря на все искусство Плантара, его оттеснили налево, и огненное войско бросилось на нас. Я увидел глаза джинна над черной полосой полумаски и его клинок в сантиметре от моего меча. И вдруг понял, что он вовсе не так высок, как казалось. Да, выше человеческого роста, но двухэтажный дом — явное преувеличение. То ли золотистое сияние воздуха искажало пропорции, то ли, наоборот, возвращало нам истинное восприятие.
Я резко повернулся, как учил меня Олег, и ушел от удара. Мой клинок прошел под мечом противника и вспорол ему живот. Джинн выронил меч, пал на колени, склонился к земле, вздрогнул и упал ничком. Вместо крови из раны вырывалось пламя и растапливало снег у моих ног.
Я был так ошарашен этим неожиданным успехом, что чуть не пропустил следующий удар. Точнее, я его пропустил, но рядом, словно из-под земли, возник Олег и поймал меч очередного джинна на лезвие клинка. Меч врага сломался пополам.
— Отлично, Петр! Так держать! Не зевай!
В дальнейшем мой разум почти не принимал участия. Я словно растворился в золотом сиянии, заполнившем все вокруг, оно и диктовало мне мои действия, словно я был парусом, а оно ветром. Я понял смысл средневекового судебного поединка. Это был не такой уж абсурдный способ решения споров. Далеко не всегда побеждает самый искусный. Сейчас мастерство было не на моей стороне.
Откуда-то с неба над ущельем раздались крики, похожие на голоса доисторических птиц. Я не осмелился поднять голову, боясь пропустить удар. Но я и так знал, что это. Я уже слышал эти крики над озером лавы, застывшим на месте Иерусалима. Демонические черные птицы летели к замку.
Я повернулся, сражаясь с очередным противником, и увидел черную стаю, летящую к золотому столбу света над молящимися святыми в центре лагеря. Это был только миг. Я представил себе эту хищную тучу, падающую на людей внизу и разрывающую их в клочья. Огненный клинок несся на меня. Я успел вывернуться. Меч противника распорол куртку и оцарапал кожу на руке. Я упал на колено и ударил снизу вверх, в живот. Клинок прошел насквозь. Я с силой повернул его и дернул на себя. Джинн упал, я отступил назад и бросил взгляд наверх.
Черные птицы сгорали в золотом пламени, не оставляя следа.
Мы теснили Эммануилово войско, загнали джиннов обратно в ущелье и бросились за ними. В просвете между скалами я увидел горы, с которых стекала огненная армия. На перевалах дороги были свободны. Инфернальное воинство вовсе не было бесконечным.
Мельком я увидел Матвея все на той же скале, казалось, даже с той же сигаретой, хотя, наверное, он успел выкурить полпачки. Он смотрел куда-то за наши спины. Огонь добрался до пальцев, обжег руку, и он выронил окурок. По-моему, даже не заметил этого и потянулся к пистолетам.
Нас с Жаном оттеснили на вторую линию обороны, я почувствовал себя свободнее и оглянулся. У входа в ущелье стоял Хуан де ля Крус и держал Копье.
— Жан! — крикнул я, пытаясь перекрыть гул сражения.
Он оглянулся, и я указал взглядом на Матвея. Дополнительных пояснений не потребовалось, потому что мой бывший соратник держал по пистолету в каждой руке и целился в нас.
— Ложись! — скомандовал Плантар и потянул меня вниз. Мы упали за скальный выступ.
Пуля чиркнула по камню, и нас обсыпало снегом, Матвей не был метким стрелком, и это утешало. Сколько у него осталось патронов? Десять?
Очередной выстрел не прозвучал. Осечка. Матвей шел вперед и целился в отца Иоанна. Иерусалимская история повторялась с точностью до деталей. Рядом со святым возник Олег и толкнул его за скалу. Я понял, что служить щитом для Европы — это такая специфическая русская карма.
Матвей хохотал и стрелял по всему, что движется, продвигаясь вперед абсолютно беспрепятственно, словно шел по Елисейским Полям. Джинны не замечали пуль, и пули не замечали джиннов, зато находили людей, проходя сквозь тела огненных воинов. Вдоль пути Матвея падали раненые и убитые. Я видел Вацлава, который поразил мечом очередного джинна и тут же упал убитым Матвеевой пулей. И белобрысого Кароля, с которым час назад разговаривал на скале, и Антуана, француза с нашей яхты. Других я не знал, но почти половина выстрелов попали в цель.
Матвей остановился у входа в ущелье и отбросил уже бесполезные пистолеты. Он ждал.
Из-за выступа скалы к нему навстречу шагнул Олег. Он был жив и держал Копье. За его спиной стоял Хуан де ля Крус.
— Ну же! — сказал Матвей.
Дальнейшее больше напоминало казнь, а не эпизод сражения. Олег опустил острие Копья и ударил в грудь моего бывшего друга так, что острие вышло из спины. Матвей упал, и Олег едва успел выдернуть Копье до нападения очередного Эммануилова воина. В левой руке у него был меч, которым он защищался, пока не вернул Копье Иоанну Креста.
Сражение продолжалось еще несколько часов, но после смерти Матвея сопротивление огненного войска ослабло, его действия стали более хаотичными. Мы поняли, что выстояли. Вечером остатки инфернальной армии отступили и ушли в горы.
И тогда исчезло золотистое сияние, наполнявшее воздух. Небо разом потемнело, и я почувствовал, что рубашка на боку прилипла к телу, увидел запекшуюся кровь и чуть не застонал от боли. И понял, что чудовищно устал и едва не задыхаюсь, как после кросса с Олегом. Пульс ударов двести в минуту. Я опустился на землю и привалился к камню. Все тело ломило от боли, а раны представляли собой лишь участки ее повышенной концентрации. Во время боя я вообще не чувствовал ран.
Надо мной склонился Жан. Он был измучен ничуть не меньше меня. Черные круги вокруг глаз, капли пота над верхней губой и частое дыхание. И я понял, что мы выстояли там, где выстоять невозможно.
— Пьер, где князь?
Я сначала не понял, что за «le prince» ему нужен.
— Где Белозерский? — пояснил Плантар.
Я показал глазами в сторону входа в ущелье, где видел его в последний раз, хотя не был уверен, что он еще там.
— Он что, князь? — с трудом спросил я.
— Да, он князь.
На некоторое время я отключился, пока снова не услышал над собой голос Жана.
— Берись!
Плантар держал Копье Лонгина. За его спиной стояли Олег и Хуан де ля Крус.
— Берись за древко.
Я взял Копье, и боль ушла, точнее, перетекла в Знак и там затаилась. Я смог встать и понял, что могу даже самостоятельно добраться до своей палатки.
Жан кивнул и зашагал дальше. Он обходил раненых, каждому давая коснуться Копья Лонгина. Король со скипетром. Руки короля — руки целителя. Но только истинного короля. Интересно, а в других руках оно способно исцелять? Эммануил никогда не использовал его в этом качестве.
По дороге в лагерь я размышлял о том, что создание родовой аристократии было, вероятно, одним из Его эволюционных экспериментов. Не совсем неудачным, судя по Жану и его рыцарям.
И о том, что на сон грядущий мне все же нужно побеседовать с Иоанном Креста.
Разговор состоялся перед нашей палаткой у догорающего костра. Я рассказал о моей вчерашней встрече с Матвеем.
— Если бы я достал для него Копье, Вацлав, Кароль, Антуан и еще четверо рыцарей были бы живы.
Хуан де ля Крус покачал головой.
— Еще неизвестно, к чему бы это привело. Наше дело поступать, как должно, все равно мы не можем предвидеть все последствия. Украсть Копье и принести самоубийце: «На! Убей себя!» Это не для христианина. Ты об этом рассказывал государю перед сражением?
— Да.
— Значит, ты сделал все, что следовало сделать.
ГЛАВА 5
Мне снился все тот же надоевший сон. Крест, я на кресте, и долина Монсальвата передо мною. Сон сопровождало четкое ощущение, что я должен что-то сделать, что-то очень важное, от чего все зависит. Я отрекся от Эммануила. Что еще? Разве этого мало? «Отрекись от себя!» — пришел ответ.
Я повернул голову и увидел, что крест не один: рядом со мной распяты еще два человека. А холмы у замка превратились в пустыню под звездным небом.
Один из распятых рядом со мной издевался над другим: «Ну спаси же нас, если ты Сын Божий, сойди с креста и подай нам руки!»
— Неизвестно, достойны ли мы этих рук, — с трудом выговорил я. — Он невиновен. Только мы виновны. Господи! Вспомни обо мне! Я пред тобою. И душа моя в твоих руках!
По-моему, я потерял сознание на краткий миг, но за этот миг два соседних креста исчезли, а у края небес появился лазурный оттенок: близился рассвет. Там высилась огромная скала с крутыми склонами и пологой вершиной, похожая на перст, указующий в небеса.
Ко мне шел человек от того самого рассветного края неба. Эммануил? Нет. Белое платье слегка развевается по ветру, легкая походка — ноги словно не касаются земли, — золотые волосы. Тереза!
Она подошла, взглянула на меня, запрокинув голову, и протянула мне руку.
— Пойдем, Пьер!
Вокруг нее разгорался теплый свет, который подобрался к подножию креста, поднялся и поглотил меня. Боль ушла, оставшись только в Знаке на правой руке и на том же месте на левой, словно там были раны от гвоздей.
Я спустился к ней по ступеням из золотого сияния, словно не было ни гвоздей, ни веревок, и мы пошли к рассветному небу. К горе, пронзившей восток небес, с вершиной в кольце белого тумана.
Рассвет был феерическим. Алые и золотые облака у края озера лазури, как берега райской земли.
Тереза вела меня к скале, золотой, как окружающее нас сияние. Я оглянулся и увидел, что туда же идет множество людей, со всех концов света, по разным дорогам.
— Осталось только подняться, — улыбаясь, сказала Тереза.
Когда я проснулся, у меня было так хорошо на душе, что, выйдя из палатки, я искренне удивился, что небо по-прежнему темно-серое, а не сияет золотом и лазурью, как в моем сне. Словно вся моя жизнь прошла во тьме, а теперь под этим мрачным небом, на заснеженной умирающей земле я наконец выбрался к свету.
И свет пронизал меня. Был внутри и вовне, как во время молитвы в палатке Хуана де ля Крус.
Эммануилова печать при этом болела по-прежнему, даже хуже, и не исчезла боль во второй руке. Я списал это на психологические последствия сна, все же меня там распинали.
Перед палатками уже горел костер. Возле него сидел князь Белозерский и наигрывал на гитаре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88