— Присаживайтесь, дорогие мои, — начал Господь. — Ну, рассказывайте о ваших приключениях.
Он слушал внимательно и не перебивал, пока я не дошел до рассказа о странном поведении Лойолы.
— Он спрашивал вас о татуировках? — взволнованно переспросил равви.
— Да. Мы очень удивились. Что это значит?
— Потом объясню. Дальше!
Я рассказал о том, как святому стало плохо перед мессой, и он послал нас в Фуа к Генералу ордена.
— По моим сведениям, Генерал ордена Иезуитов последние три месяца не покидал Штаб-квартиры ордена в Ватикане, — задумчиво проговорил Господь. — Впрочем, я перепроверю.
— В Фуа находится инквизиционная тюрьма. Я нашел это в «Интеррете».
Господь тонко улыбнулся:
— Интересно.
Я перешел к рассказу о моем похищении и о замке Монсальват. Равви заинтересовался еще больше.
— Ах он старый пройдоха! — воскликнул Господь. — Значит, отправил вас к Плантару, прямо в белы рученьки! А не к Плантару — так к инквизиции. Хитрая бестия!
— Кто пройдоха? — не понял я.
— Лойола, конечно. Фуа можно не проверять. Теперь я уверен, что там никогда и духа не было Генерала Иезуитов.
— А кто этот Плантар?
— Мошенник, выдающий себя за потомка Христа, — Господь поморщился. — Ложь и ничего, кроме лжи. У Христа не было и не может быть потомков, и Меровинги не имеют ко мне никакого отношения. Их претензии на роль хранителей Грааля совершенно безосновательны. Есть только один человек, имеющий право обладать всеми формами Грааля. Не только человек. — Он улыбнулся. — Марк, ты сможешь найти это место?
— Да.
— Покажешь, когда будем во Франции. Спасибо, что выручил этого растяпу.
Я надулся.
— Ладно, Пьетрос. Что было дальше?
— Мы поехали в Вену, как вы приказали. А там мне стало плохо во время мессы в соборе Святого Штефана. Но это, наверное, не важно?
— Все важно. В какой момент тебе стало плохо?
— Во время евхаристического канона, когда священник поднял Святые Дары над алтарем, преклонил колено и произнес: «Accipite…»
— Не надо! Я понял. Я уже запретил евхаристию во всех подвластных мне странах. Вы должны были творить ее в воспоминание мое. Но я здесь, с вами. И теперь это похороны живого! Еще бы вам не становилось плохо от такого действа! — он вздохнул. — Ладно, продолжай.
И я поведал ему о знакомстве с Якобом, вечеринке в Мёдлинге и аресте.
— Ну, дальше вы знаете, — заключил я.
Господь кивнул.
— Господи, — робко поинтересовался я. — Вы хотели объяснить нам насчет татуировок.
— Ах да! Пьетрос, дай мне руку. Правую.
Я подчинился. Господь ласково взял мою руку и медленно провел по ней ладонью от запястья до кончиков пальцев. Когда он убрал руку, я увидел на тыльной стороне своей ладони все тот же трехлучевой знак, но на этот раз черный и похожий на татуировку.
— Что это? — испуганно спросил я.
— Я уже объяснял. Это Знак Спасения. Я отмечаю им тех, кто достоин Нового Мира и Новой Земли, тех, кого я беру с собой в свое царство. Помнишь Апокалипсис? Да нет, не помнишь, конечно. «И видел я Ангела, восходящего от востока солнца и имеющего печать Бога живаго» Это та самая печать. Радуйся, Пьетрос, ибо ты избран! Радуйся и ты, Марк!
Я посмотрел на руки Марка. У него был тот же символ. Мне стало легко и радостно, и я благоговейно взглянул на Господа. Он улыбнулся, а потом вдруг стал серьезен.
— Но не обольщайтесь, друзья мои. Знаки могут и исчезнуть. Это значит, что вы погибли. Вы живы, пока есть знаки на ваших руках. Храните их, следите за ними, Они — ваше спасение!
Я зачарованно смотрел на Господа, на его одухотворенное лицо, тонкие черты, сияющие глаза. Почему-то мне хотелось плакать. Говорят, это называется «умиление». Возможно, слезы уже текли по моим щекам. Я склонился и поцеловал ему край одежды. Он погладил меня по голове. Я взглянул на Марка. Кажется, он был в таком же состоянии,
Мы вышли из комнаты и пошли по коридору к себе. Здесь толпилось много народу, и у всех на руках были такие же знаки, Теперь я их видел и улыбался их обладателям, как своим.
Здесь, в Леопольдовском корпусе, Господь написал несколько ультиматумов. Правительствам европейских держав предлагалось добровольно признать власть Эммануила, иначе их постигнет участь Польши, Чехии, Словакии и Австрии — стран, уже подвластных Господу.
«Это вопрос времени, — писал он. — Тот, кому власть принадлежит по праву, праву первому и единственному, не может не стать царем — он царь от века. И я забочусь только о том, чтобы это произошло без крови и страданий. Вашей крови! Ваших страданий! Подумайте об этом и покоритесь!
Австрия. Вена. Эммануил Спаситель».
Филипп смотрел на это полными ужаса глазами и качал головой,
— Господи! — наконец не выдержал он. — Это безумие! Невозможно вести войну на десять фронтов.
Господь откинулся на спинку кресла, отложил бумагу и посмотрел на него.
— Филипп, в какой мы стране?
— В Австрии…
— Вот именно. Я все сказал.
Марк стоял рядом и тоже смотрел на Господа с некоторым недоверием, но не возражал.
Не прошло и недели, как мы выступили с войсками к границе Германии, Мы, то есть Господь, я, Марк и Филипп, ехали в джипе по отличному австрийскому автобану рядом с колонной танков. Вдоль дороги тянулись невысокие горы, поросшие сосновыми лесами, в долинах лежали туманы, белые, как облака. И я подумал, что только в таких таинственных местах могли быть созданы великие элегии и легенды об эльфах и гномах.
Однако мои друзья были настроены далеко не романтично.
— Так не ведут войну! — наконец решился высказаться Марк и с упреком посмотрел на Эммануила.
— Почему? — с невинным видом спросил тот.
— Нас просто разбомбят. Они пошлют авиацию, и за полчаса от нас останется мокрое место. Не было никакой артподготовки. Аэродромы противника не уничтожены! Нужно было ликвидировать хотя бы основные стратегические объекты.
— Он всегда так воюет, — махнул рукой Филипп.
— Ну и что, безуспешно? — поинтересовался Эммануил.
— Это не занюханная Польша! — возразил Филипп.
— Посмотрим. Кстати, Пьетрос, а ты как считаешь? Я неправильно веду войну?
— Я не военный, но по тем отрывочным сведениям, что я еще помню с университетских лет, и по логике вещей — они правы. Лучше сбрасывать десанты на стратегические точки, и только после авиаподготовки. Война с линией фронта требует огромных ресурсов и приводит к слишком большим жертвам. Даже если удастся победить — это будет пиррова победа. По крайней мере, нас так учили, хотя это не было моим любимым предметом.
Господь покачал головой.
— Это не обычная война. И мне нужно всегда быть со своей армией, Только в этом случае мы добьемся успеха.
Послышался гул, и над лесом появились немецкие истребители. Много, очень много. С такими силами можно было уничтожить три армии Эммануила. Филипп побледнел и укоризненно посмотрел на Господа. Марк сжал губы.
Но Эммануил улыбался спокойно и уверенно, и, как ни странно, мне почти не было страшно. Он поднял руку и раскрыл ладонь, словно поддерживая невидимый груз.
Снаряды разорвались веером вокруг нас, словно оттолкнувшись от чего-то в воздухе над нами, слишком далеко, чтобы нанести вред. Только глубокие воронки обезобразили таинственные германские горы.
— Медленнее, медленнее, — приказал Эммануил шоферу и встал в машине, как живая цель. Но вражеские летчики словно ослепли. Снаряды летели куда угодно, но только не в нашем направлении, Было еще несколько налетов, и с тем же результатом. Нет, летчики не ослепли. Зато сошли с ума законы физики, и бомбы летели вовсе не туда, куда им велел закон всемирного тяготения и системы наведения.
Я посмотрел на Эммануила.
— Я властен над собственными законами, Пьетрос, — ответил он.
Мимо проплыло полуразрушенное здание таможни. Только что разрушенное. На шоссе засверкали осколки стекла.
— Туда ей и дорога! — усмехнулся Господь. — В новом мире не будет границ.
Мы повернули. И за поворотом, на холме, увидели вражеские танки, выстроенные для атаки. Раздался залп, который, как обычно, не причинил нам вреда.
— Остановиться и развернуться, — приказал Господь и спрыгнул на асфальт.
Я помню скрежет гусениц танков, грохот рвущихся в небе снарядов и вдохновенное лицо Господа.
— Слушайте! — он сказал это негромко, но я был уверен, что они услышали. Я знал, что голос его разнесся над немецкими холмами без мегафона и радиопередатчика. Я знал это, потому что все замолкло. — Слушайте, ибо я Господь Бог ваш, Господин Вселенной, Ваше глупое сопротивление не принесет вам ничего, кроме страданий, Сдайтесь, чтобы быть спасенными!
Раздался залп. Столь же бессмысленный, как и предыдущие.
Эммануил забрался на башню танка и продолжил как ни в чем не бывало:
— Не все имеют уши! Не все способны услышать слово Господне. Гордыня и жажда власти слишком громко говорят в иных сердцах. Но солдаты! Вы мудрее своих командиров, потому что ваш слух чище и свободнее. Смотрите: вот я, и вы не в силах причинить мне вреда.
Казалось, они поколебались. Ждали минут пятнадцать. Или офицеры убеждали непокорных солдат? И Эммануил ждал, стоя на своей железной трибуне. Легкий ветер трепал его волосы.
Но залп раздался. Я уже был тверд и без страха смотрел на дула пушек. Наш Господь был много сильнее без всякого оружия, стоя неподвижно с руками, сложенными на груди. Только глупое человеческое упрямство не давало немецкой армии сложить оружие. Они же тоже все видели!
— Ну что ж, — сказал Господь. — Каждый делает свой выбор. Филипп, командуй!
Мы не долго прицеливались. Стреляли почти в упор. Все одновременно. И я увидел горящие танки, превращенные в горы покореженного железа.
— А теперь поехали! — скомандовал Эммануил.
И мы медленно двинулись вперед. Вражеская армия отступала, точнее — бежала беспорядочно и панически, как от лесного огня или, скорее, от неведомого зверя, страшного в своей таинственности. Инфернальный ужас, даже не страх!
У вражеских позиций Эммануил спрыгнул на землю. И пошел мимо искореженного обгоревшего металла и обезображенных окровавленных тел.
— Стойте! — крикнул он отступающим. — Стойте, я приказываю!
И они остановились, словно не в силах были сопротивляться. Эммануил дошел до первого живого и взял его за руку, а потом обнял за плечи.
— Стойте, — повторил он. — Идите сюда. Эта земля объявляется землей Великой империи. И здесь, в этом месте, моя армия станет лагерем. Вы же можете получить прощение и присоединиться к нам. Те, кто хочет принести покаяние, должны собраться сегодня вечером в этой долине, встать на колени и зажечь свечу. Я не буду вас уговаривать, вы сами все видели. Но до шести часов вечера никто не покинет этого места. Я хочу, чтобы вы подумали, а не принимали скоропалительных решений. Потом — ваш выбор. Но помните, когда империя станет всемирной, вам будет некуда бежать. Филипп!..
Несколько часов разбивали лагерь. Ставили палатки, натягивали сетку. Заняли соседнюю военную базу с аэродромом. Заняли без единого выстрела — в общем-то, там уже никого не было.
А незадолго до заката я пошел немного размять ноги, Просто устал от окружающего меня и проникающего повсюду немецкого языка.
Как меня занесло в это место! Месиво кровавой плоти и обгоревшего металла. Ужас и отвращение! Отвращение и ужас!
Я почувствовал на плече чью-то руку и оглянулся. Это был Эммануил. Я отступил на шаг.
— Они же уже почти готовы были подчиниться. Зачем ты убил их?
— «Уже почти готовы»! Слишком расплывчато… Они — как те зерна, что не дадут плода, пока не умрут. Они умерли, чтобы другие были спасены. Иначе никто так бы и не поверил, что я могу применить оружие. Тогда зачем подчиняться? Должен быть страх божий, Пьетрос. Страх божий — начало всего. Они умерли, но подумай, что значит человеческая смерть! Только сбрасывание оболочки. Эпизод для бессмертной души, Миг мучительный, но неизбежный, И, если они действительно раскаялись в этот миг и приняли меня в своем сердце, — это значит, что они спасены и их смерть — благо. Ты видишь оторванные конечности, разорванные тела, это кровавое месиво? Это обман, Пьетрос, заблуждение человека, заключенного в границах материального. Вырвись в высшую реальность, Пьетрос, живи в двух мирах — и ты никогда не умрешь, и смерть чужая предстанет для тебя совсем в другом свете. Что кровь на твоих сапогах? Опавшие листья! Но дерево растет, и ветви тянутся к небу. Не бойся мертвой плоти, по которой мы идем. Она — лишь миг, а душа человеческая старше Земли. И звезды — бабочки-однодневки по сравнению с нею. Пойдем!
Мы приблизились к военному лагерю, и я увидел море свечей в долине под угасающим небом.
— Смотри, они пришли ко мне, те, кто меня принял. Пойдем же к ним!
Солдаты и офицеры вражеской армии стояли на коленях и держали свечи. Господь подходил к каждому из них и для каждого находил слово прощения. Он касался его плеча и говорил: «Встань!» И тот вставал, и на руке у него появлялся черный Знак Спасения. Так продолжалось до рассвета, пока Господь не простил последнего врага, а теперь преданного друга. Тогда он вернулся в свою палатку и упал без сил.
Наш путь лежал в сторону Мюнхена. Потом — Берлин. Немцы успели неплохо подготовиться к войне и оказывали сопротивление. Но с каждым разом все более слабое. Тот первый наш залп сделал свое дело. Мы прошли почти полстраны, пока понадобился второй, Но он был более милосерден.
Учитель всегда старался быть на передовой, в самой гуще сражения. Он стоял на башне танка, и пули не трогали его. Он поднимал руку, и снаряды врага останавливались и разрывались в воздухе, никому не причиняя вреда. Он говорил с войсками противника, и они переходили на его сторону. Он принимал всех, требуя от своих бывших врагов лишь принесения покаяния. И часто под вечер в нашем лагере можно было видеть стоявших на коленях и державших свечи солдат в форме вражеской армии. Господь обходил всех и каждому в отдельности давал разрешение встать, и на руке прощенного неизменно появлялся трехлучевой символ спасения.
Но Учитель не мог быть везде. Линия фронта протянулась на многие километры с севера на юг, словно шрам на теле Европы, и там война велась обычными методами, Через месяц мы были в Берлине, но он очень пострадал от бомбардировок, что чрезвычайно расстроило Господа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88