Иисус и Кришна, Один и Кецалькоатль , Калки и Майтрейя . Верую и покоряюсь! И в Знак Спасения, единый, избавляющий от погибели и вечного пламени, на правой руке, проставляемый милостью Господа, благой и славимый. И в Единую Церковь Третьего Завета, самим Господом возглавляемую и ведомую. Верую и покоряюсь! Чаю воскресения мертвых и жизни будущего Царства. Аминь.
И весь собор повторял за ним, медленно, нараспев. Слова, сливаясь, летели в купол, и он пел, как огромный колокол.
— Теперь это ваше Credo , — заключил Господь. — Credo новейшего завета И пусть его читают во всех церквях. А сейчас я хочу разделить с вами трапезу. Он сел и преломил лежавший перед ним на золотом подносе круглый хлеб. — Мария!
К алтарю поднялась Мария Новицкая. Она была одета в белое и на удивление скромно. Длинная юбка, длинные рукава. Правда, шпильки, но здесь уж ничего не поделаешь, у всех свои слабости. Я даже не сразу узнал ее.
— Он выписал ее из Москвы еще месяц назад, — шепнул мне Марк. — Раньше не хотел подвергать опасности, а теперь решил, что все спокойно.
Мария прочитала новое Credo, приняла от Господа кусочек хлеба и отпила из чаши. Учитель благословил ее.
— Филипп!
Мой старый знакомый Филипп Лыков повторил то, что сделала Новицкая, только почему-то побледнел, когда пил из чаши, но преклонил колени перед алтарем и принял благословение Господа. Потом были Иоанн и Матрей, те апостолы, что оказались в этот момент в Риме.
— Павел VII!
Папу принесли на носилках. Он был страшно худ, а кожа его имела желтоватый оттенок. Господь впился в него глазами, и старик слабым голосом, медленно, повторил Credo, позорно споткнувшись на «Кетцалькоатле» (впрочем, в этом месте спотыкался каждый второй). Папа принял причастие, и я увидел, как на его руке проявляется Знак Спасения.
— Игнатий Лойола!
Вот так, без упоминания его святости. Может быть, из святых и правда можно разжаловать?
Лойолу привели двое мускулистых парней и поставили его на колени перед престолом. Святой поднял голову и посмотрел в глаза Господу. И два горящих взгляда встретились, как пламенные мечи. Этот поединок продолжался мучительно долго, но наконец Лойола опустил голову и тихо сказал:
— Прости меня, Господи, я принял тебя за другого.
— Встань, святой Игнатий, и прими причастие Третьего Завета. Ты прощен.
Потом были другие святые. Кого-то приводили, кто-то приходил сам, но неизменно на их руках появлялись Знаки Спасения.
Церемония продолжалась. Святых сменили кардиналы и епископы, а хлеб все не кончался, и в чаше оставалось вино.
— Подумаешь, семью хлебами накормить толпу! — прошептал я. — Можно и одним!
— Не богохульствуй! — оборвал Марк. — Тебе мало?
Мало мне не было. Колени жутко болели, к тому же я замерз. По моим расчетам, давно миновал полдень, а Господь словно забыл о нас.
Началось причастие представителей рыцарских и монашеских орденов: бесконечные иоанниты, доминиканцы, кармелиты…
— Марк, а когда же мы? — шепотом спросил я.
— Заткнись, а то это будет завтра!
Францисканцы были последними, как провинившиеся. Храм пустел. В высоких окнах за алтарем небо приобрело багровый оттенок. Мы остались вдвоем перед престолом Господа.
— Марк! — наконец сказал он.
Мой друг с трудом поднялся на ноги и подошел к алтарю. Причастие, благословение. Когда же это кончится? Я уже еле стоял.
— Пьетрос!
Все мышцы болели. Я сжал зубы и попытался подняться. Марк было бросился мне на помощь, но Господь строго посмотрел на него.
— Ну, Пьетрос, — сказал Учитель, когда я встал перед престолом.
И я отчеканил Credo, накрепко врезавшееся мне в память за сотни повторений. Хлеб оказался обычным, только чуть сладковатым, а в чаше пылал огонь. Я помедлил, но наткнулся на горящий взгляд Господа.
— Это не смертельно, Пьетрос! Пей! — шепнул он.
И я отпил. Вино, но с сильным привкусом крови. Или мне это только показалось?
Я преклонил колени перед алтарем.
— Встань, я благословляю тебя!
Я мучительно поднялся.
— Иди и больше не греши! — усмехнулся Господь.
ГЛАВА 3
Мы пересекли площадь Святого Петра и плюхнулись в машину Марка. Уже давно был вечер. Горели фонари, зажигая упрямый снег разноцветными искрами.
— А ведь сегодня Рождество, Марк, — вспомнил я.
— Конечно. Скажи спасибо, что не пришлось стоять всенощную.
Марк сел за руль.
— Неужели ты в состоянии вести машину? — сказал я и закашлялся. Судя по всему, я простудился.
— В состоянии, в состоянии. Едем во дворец. Выкинем Канцелярию Святейшей инквизиции из твоих бывших апартаментов.
— Канцелярию чего?
— Ну ты даешь, Петр! Совсем новостей не знаешь. Неделю назад Господь издал указ о восстановлении Святейшей инквизиции. Но теперь она подчиняется непосредственно Господу.
Святейшая инквизиция выкинулась безропотно и сразу переехала во дворец Монтечитторио. Ей были явно малы мои скромные комнаты.
А я свалился с воспалением легких, чего, собственно, и следовало ожидать.
Меня регулярно навещал Марк, а как-то он притащил с собой Ивана, которого в последнее время все чаще величали Иоанном. По-моему, этого очень хотел сам юный апостол. Он вообще любил все возвышенное.
Ангелочек принес мне сетку апельсинов, которых у меня и так было полно, и долго витиевато разглагольствовал о Париже и своих успехах среди студентов Сорбонны.
Я кашлял. Почти беспрерывно. Каждый день мне кололи пенициллин, но он абсолютно не помогал. Ангелочек презрительно взглянул на упаковку с ампулами, лежавшую на тумбочке возле моей кровати.
— Говорят, появилась новая форма пневмонии, устойчивая к антибиотикам, — переключился он на другую тему. — В городе эпидемия. У Центрального вокзала целый квартал выкосило.
Марк свирепо уставился на Иоанна. Тот запнулся.
— Эпидемия гриппа, а не воспаления легких, — наставительно сказал мой друг.
— И того и другого, — беспечно согласился ангелочек. — Но вы не беспокойтесь. Никто из спасенных еще не умер. Умирают только «погибшие».
У Иоанна были хронические проблемы с переходом на «ты». В результате я тоже был вынужден говорить «вы» этому молокососу.
— А вы не боитесь меня навещать? — поинтересовался я. — Еще заразитесь.
— А нас Господь сразу вылечит наложением рук, — легкомысленно ответил мальчишка.
— Воспаление легких не заразно, — сказал Марк.
— А почему Господь не вылечит меня наложением рук? Надоело валяться. — Я кашлянул.
— Да вы как бы не совсем в милости, — хитро завернул Иоанн.
— Это что, вроде как быть чуть-чуть беременной? — поинтересовался я.
— Ну-у, — протянул Иоанн и залился краской.
Мне становилось все хуже. К концу января для меня стало проблемой сделать два шага по комнате. Кружилась голова. А еще мне начали сниться странные сны, точнее, один и тот же сон. Мне снился день двадцать пятое декабря: снег, коленопреклонение, присяга, преломление хлеба, причастие. Потом одно причастие. Я бредил им. Оно стало навязчивой идеей.
— Марк, слушай, а Господь еще проводил причастие после того дня? — спросил я у моего друга, когда тот навестил меня в очередной раз.
— Конечно. Каждые три недели. А то и чаще. И во всех церквях города тоже, их проводят верные Господу священники.
— И ты принимал в этом участие?
— Да, а то очень хреново становится.
Я впился в него глазами.
— А это не похоже на наркотическую зависимость?
— Откуда ты знаешь?
— О том, что ты принимал наркотики? Матвей рассказывал.
Марк вздохнул.
— Болтун! Нет, Петр, абсолютно не похоже. Понимаешь, здесь что-то не физическое.
— Бывают наркотики, вызывающие только психологическую зависимость.
— Не такую сильную. Нет, это другое. Просто мы без него умираем.
— Без причастия?
— Без Господа. — Марк задумался. — Я постараюсь упросить Его, чтобы он тебя навестил, — наконец пообещал мой друг.
— Спасибо.
Господь явился утром третьего дня. По правую руку от него шел Иоанн, неся на серебряном подносе причастную чашу и просфору, а по левую — выступал Марк с видом искателя сокровищ, доставшего со дна моря сундук с золотом. Господь подошел к моей кровати, и Марк благоговейно пододвинул ему стул. На Учителе был цивильный костюм, белая рубашечка и даже галстук, что меня немало обрадовало. Все-таки привычнее, чем в хитоне. И волосы, как обычно, собраны в хвост.
— Ну, здравствуй! — сказал Господь.
Я смешался. Непонятно, надо ли говорить Господу "здравствуйте» или сразу «да святится имя твое».
Эммануил не смутился отсутствием ответа и сделал знак Иоанну. Тот преклонил колено и поднял поднос.
— Ну, давай лечиться, — спокойно сказал Учитель. — Читай Credo.
Я начал, но закашлялся. Господь взял меня за руку.
— С начала.
На этот раз получилось. Причастная чаша скорее напоминала серебряный бокал с выгравированным Знаком Спасения. Я пригубил огня, и мне сразу стало легче. Я вздохнул полной грудью. Просфора была мягкой и сладкой, не то что облатка доэммануиловских времен.
— Спасибо.
Господь улыбнулся. Коленопреклоненный Иоанн стоял рядом с ним и все норовил положить голову ему на колени, и меня посетила крамольная мысль о подоплеке их отношений. «Нет! — подумал я. — Госпожа Новицкая — дама решительная. Она этого не допустит. Хотя… Честно говоря, Господь гораздо решительнее…»
— Пьетрос! Я жду тебя шестнадцатого февраля, в Прощеное воскресенье, на празднике в Ватиканских Садах.
Я вопросительно посмотрел на Господа.
— Мне надоела зима, — усмехнулся он. — Я намерен приказать весне прийти.
За окном по-прежнему падал наглый и беззаконный, медленный снег.
Шестнадцатого февраля я чувствовал себя совершенно здоровым. В Ватиканских Садах было организовано нечто среднее между пикником и светским раутом. Основные события происходили рядом с домиком Пия IV. Странно смотрелись мраморные статуи, припорошенные снегом, мертвый фонтан без воды и снег на лапах ливанских кедров и пожухлых листьях пальм. Павильоны домика были бы очаровательны, если бы их подновили ради такого события. Традиционная римская охра слегка облупилась — то ли из-за необычной погоды, то ли от вечного итальянского разгильдяйства, способного соперничать даже с нашим, отечественным. Хотя, казалось бы, куда уж?..
Оказалось, есть куда… Будучи в Париже и бредя по набережной Сены, густо усыпанной бумажками от мороженого, я наивно решил, что французы — разгильдяи. И только тут, в Италии, я постиг, что француз есть образец аккуратности, чистоплотности и пунктуальности. Vive la France!
В Риме меня особенно поразила площадь между Центральным вокзалом и банями Диоклетиана. Без единого светофора. С шестью перекрестками. Светофор здесь вообще зверь редкий, и переход улиц связан с непосредственным риском для жизни. А если светофор и есть, то только там, где машины отсутствуют. Впрочем, местное население все равно не обращает на него никакого внимания.
В расписании электричек тоже ярко проявляется национальный характер. Точнее, в отклонениях от расписания. Двадцать минут — не опоздание. Здесь и часом никого не удивишь. Если вдруг поезд приходит вовремя, думаю, появляется много опоздавших. Кто же может рассчитывать на такую неожиданность?
Впрочем, разгильдяи-то они разгильдяи, а свое (а иногда и чужое) всегда урвут. Так, как в Риме, меня даже в Москве не обсчитывали.
Публика постепенно собиралась — послы, министры, светские дамы и высшее духовенство. Официанты разносили кофе и пирожные. Я взял кофе. Снежинка упала в чашку. Портик здания тоже был под снегом, и снег лежал на папском гербе — тиаре с двумя здоровыми скрещенными ключами.
Повсюду сновали назойливые журналисты. Господь не приглашал прессу зря. Что-то планировалось.
Он был как всегда в центре внимания. А рядом с ним блистала Мария Новицкая, облаченная в соболиное манто и черную шляпу с большими полями.
Учитель сделал знак журналистам, и они подтянулись поближе, приготовив камеры и микрофоны.
— У меня для вас важное сообщение, — проговорил Господь. — Я объявляю начало весны.
Он вытянул руку перед собой, с его ладони скатился золотистый огненный шар и упал в снег. Снег начал таять, и в маленькой круглой проталине появился зеленый росток. Он рос на глазах, распуская листья, и скоро мы поняли, что это розовый куст. Проталина расширялась и высыхала, а из-под земли лезли белые подснежники. А еще через минуту куст расцвел ярко-алыми огненными цветами. Мария подошла к нему и склонилась над роскошным соцветием, а потом восхищенно взглянула на Господа. Он улыбнулся ей.
А весна все ширилась. Растаял снег на лавровой ограде лестницы, и она засияла на солнце, как после дождя. Ожили и поднялись листья пальм, и с французских клумб запахло свежей землей.
Господь сиял, как сама весна, обласканный благоговейными взглядами публики. Рядом с ним появился слуга с подносом, на котором стояла чашечка кофе. Учитель благодарно посмотрел на официанта, взял чашку и отпил из нее глоток.
Через мгновение он страшно побледнел, глаза его расширились и остановились, и он упал на чудесные подснежники и весеннюю землю.
Мы бросились к нему.
— Врача, скорее! — крикнул Филипп.
Мария упала на колени рядом с Господом, забыв о роскошном наряде, и целовала остывающие руки возлюбленного, пытаясь согреть их в своих ладонях.
— Пропустите, я врач! — Нас пытался растолкать Лука Пачелли. — У меня медицинское образование, — пояснил он.
Мы расступились. Францисканец пощупал Господу пульс и покачал головой.
— Ну сделайте же что-нибудь! — в отчаянии воскликнула Мария. По лицу ее текли слезы.
— Вызовите «Скорую помощь», — медленно проговорил сеньор Пачелли. — На всякий случай.
«Скорая» приехала даже быстрее, чем мы ожидали Господа положили на носилки, вынесли из сада и погрузили в машину. Мария сбросила манто и накрыла им Учителя.
— Я поеду с ним, — твердо сказала она.
— Куда, в морг, сеньора? — зло спросил один из санитаров.
— Хоть в Преисподнюю!
ГЛАВА 4
Когда они уехали, в садах появился еще один персонаж — невысокий толстый человек лет пятидесяти с хитрым взглядом маленьких черных глаз. Он внимательно изучил место происшествия, прежде всего заинтересовавшись чашкой из-под кофе, которую, падая, обронил Господь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88