https://wodolei.ru/catalog/mebel/shafy-i-penaly/
Подключил местные спецслужбы, созвонился с Даудом и Санаи. Мои догадки подтверждались.
Итальянские спецслужбы занялись исследованием возможности штурма. На стол к Эммануилу лег план подземных коммуникаций с комментариями. Места для взрывчатки оказалось до хрена, возможностей подхода тоже. Правда, террористы обещали взорвать все при малейшей опасности. У них наверняка имелись подземные посты. Быстро придумали пустить газ в канализацию, но это могло не помочь, если у них есть дистанционные взрыватели наверху. На открытом воздухе газ не поможет. Если только очень серьезная концентрация. Но на сто пятьдесят тысяч человек антидота не напасешься. Да и разнесет по всему городу.
Между тем события развивались.
Поступила информация, что террористы расстреляли одного из заложников. Для примера. По телевизору продемонстрировали фотографию. Зря они это сделали. Господь был в ярости. С фотографии на нас смотрел Якоб Заведевски. Думаю, они знали, кого расстреливают.
Я вспомнил австрийский хёригер, и у меня стало черно на душе. Якоб был милейшим парнем. Даже если Эммануил — зло, добро и зло поменялись местами, и «светом стала тьма».
Звонил Марк. У него еще не сел мобильник. Они с Марией были в крипте. «Я что-нибудь придумаю, — говорила Мария. — Меня не расстреляешь».
Около шести утра поступило сообщение о том, что Дети Господа захватили стадион в Риме и сгоняют туда всех, кто похож на араба.
Был телерепортаж, Марта стояла перед камерой, чуть позади — брат Анджело.
— За каждого убитого заложника мы будем расстреливать по десять мусульман. Погиб один из апостолов. Он стоит по крайней мере двадцати, но пока еще мы милосердны. — Ее белые волосы развевались по ветру, губы плотно сжаты, блеск в глазах. — Мы тоже шахиды, и мы умрем за своего Господа, только нас он воскресит, а их нет.
На ней — пояс, якобы со взрывчаткой. Зачем только? Приказу Эммануила они подчинятся и так, а больше некому приказывать. Скорее для того, чтобы произвести впечатление.
Милосердие Детей Господа заключалось в том, что они расстреляли все-таки десятерых. Так же, как муриды, посередине стадиона. Слишком это напоминало Газни!
— Что с ними делать, Господи?
— Не мешать! А мне найдите родственников террористов.
Падишах Дауд и шах Ирана Тахмасп Третий прорвались к Господу просить за единоверцев.
— Найдите мне их родственников, — повторил Эммануил.
К этому моменту уже было известно, что основную роль в захвате заложников сыграла террористическая группа Муджахеддин е-Иран и последователи новоявленного двенадцатого Имама.
Родственников террористов собрали в одном из дворцов Двараки и заминировали. Вокруг установили телекамеры.
— Как только прозвучит взрыв в Риме — будет взрыв здесь, — сказал Эммануил. — Единственный эффективный метод борьбы с терроризмом — это терроризм.
Дварака поднялась и поплыла на север, в сторону хребта Эльбурс, точнее, к городу Казвину, неподалеку от которого скрывался Мухаммад Мунтазар. Казвин накрыло тенью.
Вечером Господь выступил по телевидению.
— Во-первых, ультиматум террористов не будет выполнен ни на йоту, ни при каких обстоятельствах. Во-вторых, условия моего ультиматума. Если заложники не будут освобождены в течение суток, Небесный Иерусалим сначала раздавит Казвин, а затем будет взорван дворец с родственниками преступников. Если же заложники будут освобождены, я гарантирую жизнь всем сдавшимся террористам.
Если бы там был порох, можно было бы затопить подземные коммуникации под площадью Святого Петра. Но с современными взрывчатыми веществами этот номер не пройдет. Ни тротил, ни гексоген не гигроскопичны, плохо растворимы в воде и при длительном смачивании своих свойств не теряют.
К тому же поступила информация, что заминированы крыши портиков. Но, если взорвутся только колоннады, жертв все же будет меньше, чем в случае взрыва под площадью.
Горы Эльбурс вулканического происхождения. Скалистые и складчатые, зато не такие голые, как Загрос. Кое-где видны деревья, напоминающие украинские пирамидальные тополя, без листьев и в снегу. Здесь настоящая зима,
А в Риме — дождь. Огромная толпа под дождем. Я еще раз пожалел о том, что гексоген не гигроскопичен.
Утро, шесть часов по среднеевропейскому времени. У нас соответственно половина девятого. Камера установлена в Соборе, под балдахином Бернини (помню я это место). Теперь по четырем углам — четыре автоматчика с тротиловыми поясами, вокруг лестницы в крипту с мощами святого Петра — еще десяток. Держат под прицелом храм, набитый битком. Я вспоминаю, что Марк никогда не расстается с пистолетом. Не могли они обыскать такую толпу. Только какой здесь толк от пистолета?
К телекамере выходит одна из шахидок. Вся в черном. На головном платке — каллиграфическая надпись «Али». Вместо чадры короткая непрозрачная вуаль, закрывающая лицо так, что видны только глаза.
— Я сейчас сделаю то, чего никогда раньше не делала, но пусть те, кто мне близок, узнают меня и подтвердят мои слова для остальных, — произносит она.
И она убрала вуаль. Красива, как может быть красива арабка. Мне не нравится этот тип женщин. Возраст? Думаю, лет тридцать.
— Я Фатима, дочь пророка, да благословит его Аллах и да приветствует. Перед тем, как вознестись в Аль-Джанну , мой отец предрек явление Даджжала и Махди. «Они уже на земле, — сказал он. — Клянусь тем, в чьих руках находится моя душа. Многих соблазнит Даджжал-обманщик, но молитесь, и вам дано будет различение». И теперь явились они оба: Эммануил — Даджжал и Мухаммед Мунтазар — Махди.
За ней, словно охраняя, стоял мужчина. Его лицо было скрыто маской, какие носят грабители и спецназовцы. Она обернулась к нему.
— Вот Махди. Двенадцатый имам, потомок Али, чье возвращение было предсказано. Он потомок Хусейна, моего сына, и носит то же имя, что и пророк, как и гласят пророчества.
Мужчина снял маску, но под ней не оказалось лица. Телекамеру ослепил свет.
Это продолжалось мгновение. Снова появилась Фатима.
— «Его свет — точно ниша; в ней светильник; светильник в стекле; стекло — точно жемчужная звезда»! Свет Аллаха на нем. Свет Аллаха проникает через него в мир, как через распахнутые врата. А потому сражайтесь со сторонниками Эммануила-Даджжала. И мы здесь, чтобы сражаться до конца. Он зря надеется запугать нас убийством наших родственников и единоверцев. Все, кто сегодня будет убит Даджжалом, тут же окажутся в раю, в тех садах, под которыми текут реки. Они будут возлежать на ложах расшитых, в зеленых шелковых одеждах, и «черноокие большеглазые, подобные жемчугу хранимому, которых не коснулся до них ни человек, ни джинн — в воздаяние за то, что они делали». И мальчики, вечно юные, подадут им чаши, сосуды и кубки из текучего источника, и плоды из тех, что они выберут, и мясо птиц, из тех, что пожелают. И «не услышат они там пустословия и укоров в грехе, а лишь слова: „Мир, мир!“ Пророк, да благословит его Аллах и да приветствует, завещал не оплакивать мертвых. Сейчас смерть — благо, а война — долг и закон!
Эммануил видел это по телевизору. Он сжал губы так, что они побелели.
— Ах, вот как! Не видеть тебе аль-Джанны, Фатима, королева женщин! Никогда! Где здесь ближайший аэродром? Я лечу в Рим!
— А Дварака?
— Пусть висит.
Я отправился с Эммануилом. Мы кружили на вертолете над площадью. Холодно, промозгло, туман. Виден грязный поток Тибра и серая громада замка Святого Ангела. Заложники сидят прямо на асфальте, несмотря на холод и морось. Три дня не простоишь.
По нам разряжают пару магазинов. Не достают.
Эммануил берет сотовый.
— Начинайте!
Это сигнал к штурму подземных коммуникаций.
А здесь? Террористы стоят по колоннадам между статуями святых. Я помню, что статуй сто сорок. Судя по расположению, шахидов не менее двухсот. Я с содроганием жду, что вздуется и поднимется асфальт площади, лопнет, как нарыв, и люди полетят в тартарары, превращаясь в кровавое месиво.
— А здесь, Господи?
— Здесь будет казнь, Пьетрос.
Кажется, становится светлее. На площади блестит вода.
Я поднимаю голову.
Небо клубится и разрывается, обнажая рваный лазоревый лоскут. Луч света, как нож, падает на площадь.
Казнь здесь уже была. Я помню. Я уже знаю, что произойдет.
Сверкает молния. Грохот. Смотрю на площадь. Асфальт цел, зато около двухсот людей-факелов пылают на крыше колоннады. Мгновение — и только пепел.
На площади — движение. Люди встают на ноги. Усталые, грязные. Смотрят вверх.
У Эммануила звонит телефон.
— Да, Марк, мы начали. Ничего не… Проклятье!
— Что, Господи?
— По-видимому, аккумулятор. У Марка.
Еще бы! Как только прожил почти трое суток? Хотя, конечно, Марк — человек экономный и при этом любит хорошую технику. Если выключать телефон после каждого звонка и не болтать попусту — дотянуть можно.
От храма слышен шум вертолетов. Я оборачиваюсь. На крышу Сан Пьетро сброшен десант. Теперь парашютистов не достанешь с колоннад. Некому доставать. Штурмуют окна по периметру купола и под сводом.
Опять телефон. Господь кивает.
— Да, хорошо. Разминировали?.. Да, конечно. Не торопитесь.
Я вопросительно смотрю на него.
— Нельзя дать гарантию, Пьетрос. Там все забито тротилом.
Мы снижаемся. Зависаем метрах в пяти над площадью. Народ расступается.
Не рано ли? Взрыватели могут быть у тех, кто в храме.
— Спокойно, Пьетрос. Если я не хочу, чтобы что-либо взорвалось, — оно не взорвется.
Я вспоминаю Францию. Маконские виноградники с неразорвавшимися бомбами. Но все равно мне не по себе.
Люди медленно покидают площадь, утекая с нее тремя ручьями на прилежащие улицы. Слишком медленно!
— Может быть, позже? Вдруг они ждут только нашего приземления!
Эммануил усмехается. Кивает пилоту.
— Сажай машину!
Приземляемся нормально. Выходим. Эммануил решительно направляется к собору.
Звонит телефон.
— Да! — Господь говорит, не замедляя шага. — Хорошо. Вовремя.
Поднимаемся по лестнице. Входим. Народ расступается перед нами.
Я смотрю наверх. На хорах — спецназовцы. Наши.
Сквозь железную ограду карниза под куполом видны тела людей в черном. Под ним, по золотому фону надпись по латыни «Ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою и дам тебе ключи Царства Небесного». По словам «Coelorum» и «tu es Petrus» стекает кровь.
Подходим к балюстраде вокруг спуска в крипту с мощами Святого Петра. Под балдахином Бернини, у центрального алтаря — два трупа: мужчина и женщина, рядом Марк и Мария. Живы.
Поднимаемся к алтарю. На платье у Марии дыры от пуль. Много. Крови нет. Эммануил смотрит на Марка. Спрашивает (почему-то мне кажется, что разочарованно):
— Ты жив?
— Я отдал пистолет Марии.
— И?
— Она поднялась из крипты на виду у всех. По ней стреляли. Она шла. Выстрелила в упор в этих двоих. Успела снять еще четырех моджахедов, пока ее не схватили. Но мы отвлекли внимание. Вовремя. Им было не до взрывчатки.
Господь кивнул, обнял Марию за плечи — одной рукой. Она склонила ему голову на грудь, но он не сомкнул объятий.
Эммануил смотрел на убитых: Фатиму и двенадцатого имама.
— Снимите с него маску!
Марк опустился на колени и содрал маску. Под ней оказалась еще одна — зеркальная, точнее, из отполированного до зеркального блеска металла.
— Обманщики, — усмехнулся Господь. — Уловка средневековых самозваных пророков. Ничего нового не придумали. Ну, Марк, снимай и эту.
Маска поддалась не сразу, но Марк справился с механикой, и нашим взорам предстало обычное человеческое лицо, темнокожее и темноволосое, с крупным носом. Скорее всего его обладатель был арабом, а не персом.
— Этот меня не интересует, — сказал Эммануил, — Бросьте его с остальными. — Он перевел взгляд на женщину. — А вот ты моя. Он отпустил Марию и склонился над Фатимой.
Я не верил глазам: он воскрешал одного из злейших своих врагов.
— Любите врагов ваших, — усмехнулся он.
Фатима открыла глаза.
— Я твой Господь, королева женщин… Уже три дня как. Ты знаешь.
— Кутиба, — тихо сказала она.
«Так было суждено».
— Где Якоб Заведевски? — спросил Эммануил.
— В крипте, — ответил Марк.
— Три дня прошло, — заметил я.
— Всего-то! — улыбнулся Эммануил.
— Мы его принесем? — спросил Марк.
— Я сам спущусь.
Он спускался по лестнице легко и решительно. Мы шли за ним: я, Марк и Мария.
Запашок тот еще! Трехдневное пребывание толпы людей, которых не выпускают в туалет, сказалось на местном воздухе не лучшим образом. Сквозь вонь пробивался запах гниющей плоти. Я посмотрел вниз и заметил засохшие капли крови на пестром полу.
Якоб лежал прямо у стены, даже не в нише. И не покрыт ничем. Куртка в пятнах крови, и запекшаяся кровь на светлых, почти белых волосах.
Я вспомнил Вену. Ночной Дунай, бар «Георгий и дракон», хёригер… Веселый город.
Эммануил склонился над трупом. Я отвернулся. Мне надоело смотреть на сцены воскрешения: ничем не лучше агоний.
— С возвращением, Якоб! — услышал я голос Господа.
— Здравствуй, Якоб! — сказал я, когда он встал, и тут же отвел взгляд, взглянув в его глаза, полные пламени.
ГЛАВА 5
В тот же вечер мы вернулись в Иран, но не задержались там и суток. Наш путь лежал дальше на запад.
Битвы за Багдад не было. Аиша была нашим пропуском, а Фатима — въездной визой (сторонников шии здесь было процентов тридцать).
Дварака приземлилась чуть выше по течению Тигра, и был организован торжественный въезд в Город Мира. Впереди шло войско джиннов и шестьдесят даосских сяней, Там же, в войске, наравне со всеми, была Хун-сянь. Вряд ли ей это понравилось, но она никогда не осмеливалась перечить господину. За ними, в белом открытом лимузине медленно ехал Эммануил. Он не взял с собой никого, кроме шофера. Дальше в белом паланкине, на белом верблюде, ехала Аиша. Рядом с нею покачивался на плечах черных слуг черный паланкин Фатимы. А потом уж — все мы. Без выкрутасов. В автомобилях.
Марк переживал, что так он не может как следует следить за дорогой, но ничего не произошло.
Уже в Багдаде мы встретили Новый год.
А в середине января была двойная свадьба Эммануила с двумя невестами. Низкие столы поставили буквой «П» в финиковой роще королевского дворца и накрыли человек на пятьсот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Итальянские спецслужбы занялись исследованием возможности штурма. На стол к Эммануилу лег план подземных коммуникаций с комментариями. Места для взрывчатки оказалось до хрена, возможностей подхода тоже. Правда, террористы обещали взорвать все при малейшей опасности. У них наверняка имелись подземные посты. Быстро придумали пустить газ в канализацию, но это могло не помочь, если у них есть дистанционные взрыватели наверху. На открытом воздухе газ не поможет. Если только очень серьезная концентрация. Но на сто пятьдесят тысяч человек антидота не напасешься. Да и разнесет по всему городу.
Между тем события развивались.
Поступила информация, что террористы расстреляли одного из заложников. Для примера. По телевизору продемонстрировали фотографию. Зря они это сделали. Господь был в ярости. С фотографии на нас смотрел Якоб Заведевски. Думаю, они знали, кого расстреливают.
Я вспомнил австрийский хёригер, и у меня стало черно на душе. Якоб был милейшим парнем. Даже если Эммануил — зло, добро и зло поменялись местами, и «светом стала тьма».
Звонил Марк. У него еще не сел мобильник. Они с Марией были в крипте. «Я что-нибудь придумаю, — говорила Мария. — Меня не расстреляешь».
Около шести утра поступило сообщение о том, что Дети Господа захватили стадион в Риме и сгоняют туда всех, кто похож на араба.
Был телерепортаж, Марта стояла перед камерой, чуть позади — брат Анджело.
— За каждого убитого заложника мы будем расстреливать по десять мусульман. Погиб один из апостолов. Он стоит по крайней мере двадцати, но пока еще мы милосердны. — Ее белые волосы развевались по ветру, губы плотно сжаты, блеск в глазах. — Мы тоже шахиды, и мы умрем за своего Господа, только нас он воскресит, а их нет.
На ней — пояс, якобы со взрывчаткой. Зачем только? Приказу Эммануила они подчинятся и так, а больше некому приказывать. Скорее для того, чтобы произвести впечатление.
Милосердие Детей Господа заключалось в том, что они расстреляли все-таки десятерых. Так же, как муриды, посередине стадиона. Слишком это напоминало Газни!
— Что с ними делать, Господи?
— Не мешать! А мне найдите родственников террористов.
Падишах Дауд и шах Ирана Тахмасп Третий прорвались к Господу просить за единоверцев.
— Найдите мне их родственников, — повторил Эммануил.
К этому моменту уже было известно, что основную роль в захвате заложников сыграла террористическая группа Муджахеддин е-Иран и последователи новоявленного двенадцатого Имама.
Родственников террористов собрали в одном из дворцов Двараки и заминировали. Вокруг установили телекамеры.
— Как только прозвучит взрыв в Риме — будет взрыв здесь, — сказал Эммануил. — Единственный эффективный метод борьбы с терроризмом — это терроризм.
Дварака поднялась и поплыла на север, в сторону хребта Эльбурс, точнее, к городу Казвину, неподалеку от которого скрывался Мухаммад Мунтазар. Казвин накрыло тенью.
Вечером Господь выступил по телевидению.
— Во-первых, ультиматум террористов не будет выполнен ни на йоту, ни при каких обстоятельствах. Во-вторых, условия моего ультиматума. Если заложники не будут освобождены в течение суток, Небесный Иерусалим сначала раздавит Казвин, а затем будет взорван дворец с родственниками преступников. Если же заложники будут освобождены, я гарантирую жизнь всем сдавшимся террористам.
Если бы там был порох, можно было бы затопить подземные коммуникации под площадью Святого Петра. Но с современными взрывчатыми веществами этот номер не пройдет. Ни тротил, ни гексоген не гигроскопичны, плохо растворимы в воде и при длительном смачивании своих свойств не теряют.
К тому же поступила информация, что заминированы крыши портиков. Но, если взорвутся только колоннады, жертв все же будет меньше, чем в случае взрыва под площадью.
Горы Эльбурс вулканического происхождения. Скалистые и складчатые, зато не такие голые, как Загрос. Кое-где видны деревья, напоминающие украинские пирамидальные тополя, без листьев и в снегу. Здесь настоящая зима,
А в Риме — дождь. Огромная толпа под дождем. Я еще раз пожалел о том, что гексоген не гигроскопичен.
Утро, шесть часов по среднеевропейскому времени. У нас соответственно половина девятого. Камера установлена в Соборе, под балдахином Бернини (помню я это место). Теперь по четырем углам — четыре автоматчика с тротиловыми поясами, вокруг лестницы в крипту с мощами святого Петра — еще десяток. Держат под прицелом храм, набитый битком. Я вспоминаю, что Марк никогда не расстается с пистолетом. Не могли они обыскать такую толпу. Только какой здесь толк от пистолета?
К телекамере выходит одна из шахидок. Вся в черном. На головном платке — каллиграфическая надпись «Али». Вместо чадры короткая непрозрачная вуаль, закрывающая лицо так, что видны только глаза.
— Я сейчас сделаю то, чего никогда раньше не делала, но пусть те, кто мне близок, узнают меня и подтвердят мои слова для остальных, — произносит она.
И она убрала вуаль. Красива, как может быть красива арабка. Мне не нравится этот тип женщин. Возраст? Думаю, лет тридцать.
— Я Фатима, дочь пророка, да благословит его Аллах и да приветствует. Перед тем, как вознестись в Аль-Джанну , мой отец предрек явление Даджжала и Махди. «Они уже на земле, — сказал он. — Клянусь тем, в чьих руках находится моя душа. Многих соблазнит Даджжал-обманщик, но молитесь, и вам дано будет различение». И теперь явились они оба: Эммануил — Даджжал и Мухаммед Мунтазар — Махди.
За ней, словно охраняя, стоял мужчина. Его лицо было скрыто маской, какие носят грабители и спецназовцы. Она обернулась к нему.
— Вот Махди. Двенадцатый имам, потомок Али, чье возвращение было предсказано. Он потомок Хусейна, моего сына, и носит то же имя, что и пророк, как и гласят пророчества.
Мужчина снял маску, но под ней не оказалось лица. Телекамеру ослепил свет.
Это продолжалось мгновение. Снова появилась Фатима.
— «Его свет — точно ниша; в ней светильник; светильник в стекле; стекло — точно жемчужная звезда»! Свет Аллаха на нем. Свет Аллаха проникает через него в мир, как через распахнутые врата. А потому сражайтесь со сторонниками Эммануила-Даджжала. И мы здесь, чтобы сражаться до конца. Он зря надеется запугать нас убийством наших родственников и единоверцев. Все, кто сегодня будет убит Даджжалом, тут же окажутся в раю, в тех садах, под которыми текут реки. Они будут возлежать на ложах расшитых, в зеленых шелковых одеждах, и «черноокие большеглазые, подобные жемчугу хранимому, которых не коснулся до них ни человек, ни джинн — в воздаяние за то, что они делали». И мальчики, вечно юные, подадут им чаши, сосуды и кубки из текучего источника, и плоды из тех, что они выберут, и мясо птиц, из тех, что пожелают. И «не услышат они там пустословия и укоров в грехе, а лишь слова: „Мир, мир!“ Пророк, да благословит его Аллах и да приветствует, завещал не оплакивать мертвых. Сейчас смерть — благо, а война — долг и закон!
Эммануил видел это по телевизору. Он сжал губы так, что они побелели.
— Ах, вот как! Не видеть тебе аль-Джанны, Фатима, королева женщин! Никогда! Где здесь ближайший аэродром? Я лечу в Рим!
— А Дварака?
— Пусть висит.
Я отправился с Эммануилом. Мы кружили на вертолете над площадью. Холодно, промозгло, туман. Виден грязный поток Тибра и серая громада замка Святого Ангела. Заложники сидят прямо на асфальте, несмотря на холод и морось. Три дня не простоишь.
По нам разряжают пару магазинов. Не достают.
Эммануил берет сотовый.
— Начинайте!
Это сигнал к штурму подземных коммуникаций.
А здесь? Террористы стоят по колоннадам между статуями святых. Я помню, что статуй сто сорок. Судя по расположению, шахидов не менее двухсот. Я с содроганием жду, что вздуется и поднимется асфальт площади, лопнет, как нарыв, и люди полетят в тартарары, превращаясь в кровавое месиво.
— А здесь, Господи?
— Здесь будет казнь, Пьетрос.
Кажется, становится светлее. На площади блестит вода.
Я поднимаю голову.
Небо клубится и разрывается, обнажая рваный лазоревый лоскут. Луч света, как нож, падает на площадь.
Казнь здесь уже была. Я помню. Я уже знаю, что произойдет.
Сверкает молния. Грохот. Смотрю на площадь. Асфальт цел, зато около двухсот людей-факелов пылают на крыше колоннады. Мгновение — и только пепел.
На площади — движение. Люди встают на ноги. Усталые, грязные. Смотрят вверх.
У Эммануила звонит телефон.
— Да, Марк, мы начали. Ничего не… Проклятье!
— Что, Господи?
— По-видимому, аккумулятор. У Марка.
Еще бы! Как только прожил почти трое суток? Хотя, конечно, Марк — человек экономный и при этом любит хорошую технику. Если выключать телефон после каждого звонка и не болтать попусту — дотянуть можно.
От храма слышен шум вертолетов. Я оборачиваюсь. На крышу Сан Пьетро сброшен десант. Теперь парашютистов не достанешь с колоннад. Некому доставать. Штурмуют окна по периметру купола и под сводом.
Опять телефон. Господь кивает.
— Да, хорошо. Разминировали?.. Да, конечно. Не торопитесь.
Я вопросительно смотрю на него.
— Нельзя дать гарантию, Пьетрос. Там все забито тротилом.
Мы снижаемся. Зависаем метрах в пяти над площадью. Народ расступается.
Не рано ли? Взрыватели могут быть у тех, кто в храме.
— Спокойно, Пьетрос. Если я не хочу, чтобы что-либо взорвалось, — оно не взорвется.
Я вспоминаю Францию. Маконские виноградники с неразорвавшимися бомбами. Но все равно мне не по себе.
Люди медленно покидают площадь, утекая с нее тремя ручьями на прилежащие улицы. Слишком медленно!
— Может быть, позже? Вдруг они ждут только нашего приземления!
Эммануил усмехается. Кивает пилоту.
— Сажай машину!
Приземляемся нормально. Выходим. Эммануил решительно направляется к собору.
Звонит телефон.
— Да! — Господь говорит, не замедляя шага. — Хорошо. Вовремя.
Поднимаемся по лестнице. Входим. Народ расступается перед нами.
Я смотрю наверх. На хорах — спецназовцы. Наши.
Сквозь железную ограду карниза под куполом видны тела людей в черном. Под ним, по золотому фону надпись по латыни «Ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою и дам тебе ключи Царства Небесного». По словам «Coelorum» и «tu es Petrus» стекает кровь.
Подходим к балюстраде вокруг спуска в крипту с мощами Святого Петра. Под балдахином Бернини, у центрального алтаря — два трупа: мужчина и женщина, рядом Марк и Мария. Живы.
Поднимаемся к алтарю. На платье у Марии дыры от пуль. Много. Крови нет. Эммануил смотрит на Марка. Спрашивает (почему-то мне кажется, что разочарованно):
— Ты жив?
— Я отдал пистолет Марии.
— И?
— Она поднялась из крипты на виду у всех. По ней стреляли. Она шла. Выстрелила в упор в этих двоих. Успела снять еще четырех моджахедов, пока ее не схватили. Но мы отвлекли внимание. Вовремя. Им было не до взрывчатки.
Господь кивнул, обнял Марию за плечи — одной рукой. Она склонила ему голову на грудь, но он не сомкнул объятий.
Эммануил смотрел на убитых: Фатиму и двенадцатого имама.
— Снимите с него маску!
Марк опустился на колени и содрал маску. Под ней оказалась еще одна — зеркальная, точнее, из отполированного до зеркального блеска металла.
— Обманщики, — усмехнулся Господь. — Уловка средневековых самозваных пророков. Ничего нового не придумали. Ну, Марк, снимай и эту.
Маска поддалась не сразу, но Марк справился с механикой, и нашим взорам предстало обычное человеческое лицо, темнокожее и темноволосое, с крупным носом. Скорее всего его обладатель был арабом, а не персом.
— Этот меня не интересует, — сказал Эммануил, — Бросьте его с остальными. — Он перевел взгляд на женщину. — А вот ты моя. Он отпустил Марию и склонился над Фатимой.
Я не верил глазам: он воскрешал одного из злейших своих врагов.
— Любите врагов ваших, — усмехнулся он.
Фатима открыла глаза.
— Я твой Господь, королева женщин… Уже три дня как. Ты знаешь.
— Кутиба, — тихо сказала она.
«Так было суждено».
— Где Якоб Заведевски? — спросил Эммануил.
— В крипте, — ответил Марк.
— Три дня прошло, — заметил я.
— Всего-то! — улыбнулся Эммануил.
— Мы его принесем? — спросил Марк.
— Я сам спущусь.
Он спускался по лестнице легко и решительно. Мы шли за ним: я, Марк и Мария.
Запашок тот еще! Трехдневное пребывание толпы людей, которых не выпускают в туалет, сказалось на местном воздухе не лучшим образом. Сквозь вонь пробивался запах гниющей плоти. Я посмотрел вниз и заметил засохшие капли крови на пестром полу.
Якоб лежал прямо у стены, даже не в нише. И не покрыт ничем. Куртка в пятнах крови, и запекшаяся кровь на светлых, почти белых волосах.
Я вспомнил Вену. Ночной Дунай, бар «Георгий и дракон», хёригер… Веселый город.
Эммануил склонился над трупом. Я отвернулся. Мне надоело смотреть на сцены воскрешения: ничем не лучше агоний.
— С возвращением, Якоб! — услышал я голос Господа.
— Здравствуй, Якоб! — сказал я, когда он встал, и тут же отвел взгляд, взглянув в его глаза, полные пламени.
ГЛАВА 5
В тот же вечер мы вернулись в Иран, но не задержались там и суток. Наш путь лежал дальше на запад.
Битвы за Багдад не было. Аиша была нашим пропуском, а Фатима — въездной визой (сторонников шии здесь было процентов тридцать).
Дварака приземлилась чуть выше по течению Тигра, и был организован торжественный въезд в Город Мира. Впереди шло войско джиннов и шестьдесят даосских сяней, Там же, в войске, наравне со всеми, была Хун-сянь. Вряд ли ей это понравилось, но она никогда не осмеливалась перечить господину. За ними, в белом открытом лимузине медленно ехал Эммануил. Он не взял с собой никого, кроме шофера. Дальше в белом паланкине, на белом верблюде, ехала Аиша. Рядом с нею покачивался на плечах черных слуг черный паланкин Фатимы. А потом уж — все мы. Без выкрутасов. В автомобилях.
Марк переживал, что так он не может как следует следить за дорогой, но ничего не произошло.
Уже в Багдаде мы встретили Новый год.
А в середине января была двойная свадьба Эммануила с двумя невестами. Низкие столы поставили буквой «П» в финиковой роще королевского дворца и накрыли человек на пятьсот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88