Сантехника, советую знакомым
раз он мужик, он имеет право трахать тебя каждую ночь и есть по три раза в день. – Зевнув, она встала и начала расстегивать блузку. – Устала.
Он смотрел на ее смуглый живот, видневшийся из расстегнутой блузки, у него перехватило горло.
– Ты хочешь спать одна?
Она бросила блузку на стул и начала расстегивать юбку.
– Я сегодня отработала семь раз, и один из них был довольно бурный. У меня все болит; больше мне не надо никаких мужчин. – Забравшись в постель, она широко раскинула руки. – И все-таки, ложись со мной, mi calentorro. Погрей меня.
Он вытянулся рядом с Ней на убогой скрипучей кровати. Ее тело казалось длинным, но на самом деле головой она едва доставала ему до плеча.
– Скоро, mi calentorro, я доставлю тебе большое удовольствие.
– Ты уже спасла мне жизнь, сестра милосердия. – Он поцеловал ее в гладкий лоб. – И тебе больше ничего не надо для меня делать.
Она уютно прижалась к нему.
– У тебя есть сестра?
– Была. В некотором роде.
– Как ее зовут?
– Она умерла.
Она немного помолчала.
– Как ее звали?
– Ким. – Он лежал рядом с чувством невыразимой грусти и в то же время испытывая успокоение от ее близости в ночной тишине Марселя, на этом маленьком живом островке – ее кровати. Рядом на полу, мирно похрапывая, спал Лобо.
* * *
Он проснулся в десять от звона церковных колоколов, жужжания мух, бившихся о стекло, и от струившегося на пол солнечного света. Сквозь верхние створки окна в комнату безжалостно и беспрепятственно врывалась синева. Марии уже не было; из его кармана торчали вложенные туда двадцать франков.
Сидя в кафе «Вольтер», он смотрел на отражение солнца в его чашке кофе с молоком и на сахарной корочке булки. Не задумываясь, он потратил два франка на Le Meridional и стал читать, щурясь от солнечных лучей. Он вдруг захохотал так громко, что привлек пристальное внимание сидевшей за соседним столиком пары.
– Здесь комиксы, – объяснил он, улыбаясь. Мужчина промокнул свои седеющие усы бумажной салфеткой.
– Комиксов на первой странице не бывает. Что же вас так рассмешило?
– Ах, месье, – Коэн поднял газету, – здесь Помпиду et sa cocotte, la France... Никсон, как размалеванная шлюха, несет чушь своим соотечественникам. – Он потряс газетой. – Здесь нет ничего настоящего! Настоящая правда укрывается, как свернувшаяся змея. А это – настоящие комиксы.
Мужчина потушил сигарету в блюдце.
– Зачем же тогда это читать?
– Потому что я, как и ты, дружок, хочу посмеяться.
– Ну что ж, смейтесь. – Поднявшись, он одел маленькую черную шляпу и пошел, уводя свою женщину.
Солнце неистово скользило по фасадам домов на противоположной стороне улицы Лафайет. Молодая листва сверкала, как изумруды. «Еще семь дней, малыш. Я прорвусь». Коэн вдыхал воздух с выхлопами и песчинками, доносившийся время от времени запах моря, кисловатый хлебный и нежный кофейный ароматы. Он ковылял по зеленевшим улицам под отрывистый стук высоких каблуков по потрескавшимся тротуарам и шелест покрышек по мостовой. Зайдя на почту, он написал несколько строк Хассиму, спрашивая его о новостях и обещая скоро прислать ему поручительство и билет до Марселя, и отправил свое послание на адрес «Елисейских полей». Измученный, обессиленный, он вернулся в комнату Марии и тут же уснул.
Она разбудила его, когда уже было время обеда.
– Тебе пора на вечернюю прогулку, mi calentorro.
Он сел, потягиваясь.
– Знаешь, с каждым днем я чувствую себя лучше.
Она толкнула его.
– Быстренько с кровати! Она мне скоро понадобится. Лобо, ко мне. Лижи его, пока он не встанет!
* * *
Его скитания по улицам прошли быстро. В два он постучал в ее дверь.
– Са va? – спросила она.
– Si. Toi?
– Легкая ночь. Я заработала всего триста. Она протянула ему бутылку вина, когда он сел возле нее на кровать.
– Одному просто хотелось посмотреть, он посмотрел и смотался.
– Не плачь. Лучше займись тогда мной. Она сморщила нос.
– Мне на самом деле не хочется.
Он поцеловал ее нежную кожу у виска.
– Я буду тебе должен с процентами. – Взяв ее руку, он стал целовать ее пальцы. – Какая маленькая ручка и какие тоненькие пальчики. Одолжи мне денег, и я быстро их тебе верну.
Она лениво сняла с себя одежду и, кинув ее на стул, залезла в кровать, наблюдая, как он раздевается.
– Иди, mi calentorro, иди сюда, – шептала она, обвивая его руками и раздвигая ноги, – не теряй времени, ничего не надо – просто так. Иди ко мне!
Неуклюже, забыв про нежность и точно обезумев, он набросился на нее, стал целовать ее между ног, ощущая кисловато-металлический привкус.
– Не надо, – сказала она, – дай мне...
– Молчи. – Приподняв ее за бедра, он вошел в нее сзади, лаская пальцами ее клитор.
– Полегче, – выдохнула она, – а то я возьму с тебя двойную плату.
Отпустив ее, он тут же проник вновь. Она застонала.
– Не притворяйся, – задыхаясь, прошептал он.
Они выгнулась в оргазме, впиваясь в него ногтями; над ее грудью было видно биение пульса. Когда они легли рядом, он чувствовал, как у него закружилась голова.
Приподнявшись, она поцеловала его.
– С тобой, calentorro, мне незачем притворяться: ты же не клиент. – Она прикоснулась к его мягкому пенису. – Посмотрите-ка на le petit, – улыбнулась она, – а рвется в бой с высоко поднятой головой.
Глава 16
– Просыпайся же! Сегодня Вербное воскресенье.
– Ну и что?
– Ну и что? Как ты можешь задавать такой вопрос?! Пора в церковь.
– А я уже больше не католик.
– Все равно надо. Бог нужен даже евреям.
Забравшись поглубже в постель, он погладил пальцем по ее животу.
– А я и не еврей. Плевать и на тех, и на других.
Она перекрестилась, ее соски качнулись.
– Пойдем внимать Господу!
* * *
Дневной свет серой амброй проникал сквозь высокие окна собора.
– Мудрость великолепна и неувядаема, – нараспев говорил священник. – Она легко постигается теми, кто любит ее, ее легко найти тем, кто ищет ее. – На алтарь падал холодный бледно-лиловый свет. Сидя на жесткой скамье, Коэн все время менял позу – колено болело. – Встающий с зарей будет вознагражден, ибо он найдет мудрость у ворот дома своего. Но мудро ли то, – продолжал свою проповедь священник, – что женщины, оставляя детей одних дома, уходят на работу? Мудрость ли то, что молодежь шатается по улицам допоздна, одурманивая себя наркотиками, прелюбодействует, насмехаясь над родителями и над церковью? Жизнь в грехе, порнография, проституция, начинаясь с дома, заканчивается на улице!
– Как ты можешь слушать эту чушь? – Коэн толкнул Марию.
– Тише!
Во время причастия она встала и схватила его за руку.
– Пойдем!
– Иди, – хмыкнул он, – а я еще не исповедовался.
– Господу известны твои грехи.
– А мне – его.
Однако он послушался ее, сам не зная почему, и пошел рядом с ней по проходу, склонив голову, расслабленно опустив скрещенные руки, стараясь подавить в себе до боли знакомое чувство близившегося конца. Успокаивающие звуки органа, высокое нежное пение детского хора, тихая вереница прихожан, приближавшийся монотонный голос священника:
«Le Corps de Dieu... Le Corps de Dieu» – все оказывало какое-то гипнотическое действие, словно увлекая его в давно знакомые ощущения, в почти забытое состояние безразличия. «Смерть, которую я избежал, казалась неизбежной. Невероятно». Он оказался перед священником.
Тот поднес ему кусочек хлеба: тело Господне.
– Аминь.
Он почувствовал, как корочка размякла во рту, и прихрамывая медленно отошел. Свет вокруг него стал ярче, к глазам подступили слезы. Он видел перед собой черные блестящие волосы Марии и шел за ней по проходу. «Как долго я был мертв. И как хорошо быть живым. Сейчас, в этот момент – хоть потом я буду отрицать, – я верю, что это тело Господне, что это Бог, это Он. Как бы там ни было. Несмотря ни на что».
Он тихо прошел вдоль скамьи вслед за Марией. Голова ее была опущена, руки прижаты к груди. «О чем бы ты ни молила, Мария, я молюсь за то же. Молю Бога, Иегову, чтобы он взял тебя под свое покровительство и заботу, чтобы защитил тебя, сестра милосердия. Хранил тебя и заботился о тебе».
* * *
Они вышли из собора. Мария сжала его руку.
– Не вини Господа.
– За что – за весь этот бред о грехе и порнографии? За то, что этот священник распинался о сексе в то время, как наш мир – на грани самоуничтожения?
– Silencio, mi calentorro! Бог не отвечает за каждого глупого священника. Бог не имеет ничего общего с церковью.
– Зачем же тогда туда ходить?
– Чтобы побыть с Господом, получить от него пищу.
Он поцеловал ее в лоб, и вдохнул естественный запах ее волос.
– Меня Господь оставляет голодным.
– Это потому, что ты живешь, не заботясь о душе, о духовной жизни. А именно от нее возникает желание общаться с Богом! – Взяв его под руку, она увела его от собора. – Сегодня, mi calentorro, я бы хотела оказаться в Андалузии, там так много всего для души.
– Я бы тоже, хотя ни разу там не был.
– О! Это горы с острыми, как львиные зубы, вершинами, высоко вознесшиеся скалы, море, морской ветер. Голубые горы, голубое небо. А солнце такое яркое, что даже оливки кажутся голубыми. Как мне хочется сейчас в горы. Здесь есть какие-то неподалеку. Поедешь со мной? Мы возьмем Leon's bagnole.
Через полчаса они уже были за городом. У Экса они повернули на восток к подножиям Мон-Сен-Виктуара. Вдоль дороги мелькали голые камни и низкорослые сосны.
– Солнце у меня в крови, – сказала она. – Горы приближают меня к нему, и мне хорошо.
– А так тебе плохо?
– Отчасти – да. Как и большинству людей. Смотри – вон там на вершине горы крест. Он усмехнулся:
– Знаешь, сегодня я впервые за долгое время побывал в церкви.
– Это нехорошо, mi calentorro, надо ходить каждый день или хоть раз в неделю.
– Если Бог и есть, то я не думаю, что Он вообще нас замечает.
– Ты слишком хочешь быть заметным. Мы должны благодарить Господа лишь за то, что живем. Он ничем нам не обязан и не должен замечать нас. – Она похлопала его по ноге. – Бог создает нас, чтобы распространить свою жизнь, чтобы в нем жили миллиарды наших маленьких жизней, расширяя его собственную. Если мы не живем полной и глубокой жизнью, насколько это в наших силах, неудивительно, что Ему становится скучно и Он забывает про нас!
– Для проститутки, Мария, ты слишком много философствуешь.
– Escucha, mi calentorro – порой в хорошем публичном доме святого больше, чем в самых величественных храмах мира!
Они остановились перед запрудой, в ряби ее бледной синевы отражалась белая гора. Она повесила сумку с едой через плечо.
– Скорей! Я ждать не буду.
Серебристая гора поблескивала от жары, воздух светился вокруг нее, как ореол. Среди фарфоровых вершин парил ястреб. Она бежала впереди среди зеленых дубов, диких груш и сосен, через поля пунцовых маков, красных и желтых буквиц, потом села, запыхавшись, в тени развесистого боярышника, вцепившегося корнями в окаменелую землю.
– Qu'est-ce que c'est, les Brigades Mobiles? Коэн прочел надпись на расщепленной дощечке, прибитой к дубу:
Ste. de beaureceuil CHASSE GARDEE par les BRIGADES MOBILES de la FEDERATION
– Я не знаю. На ней написано, что охота запрещена; наверное, какими-то отрядами Национальной гвардии.
– Плевать на них с их пушками. Вот мята. Понюхай. Как похоже на Андалузию!
– Все красивое похоже на Андалузию? – Коэн потрогал тонкий лиловый чертополох. Она вскочила.
– Поймай меня, если сможешь.
Ржавый крест на вершине горы вздрагивал от ветра. Он возвышался над волнистой зеленью гор и их белыми вершинами. Ветер налетал на Коэна и Марию, хватал их за рукава и трепал волосы. Они пошли на восток вдоль горного хребта, который поднимался известняковыми складками, похожими на белый позвоночник какого-то доисторического животного, к небольшой впадине, уютно расположившейся над белыми ребрами скал. Темные островки лепились на крутом горном склоне, поросшем далеко внизу дубами и соснами, а еще ниже, в котловинах, – были усыпаны белевшими валунами.
Она села, скрестив ноги. Прислонившись спиной к скале, Мария открыла сумку.
– Я думала о твоем будущем.
– Так значит, у меня оно есть?
Она передала ему вино.
– Как твоя рана?
– Уже не так болит.
– Как быстро у тебя все заживает.
– Мне хорошо эти последние несколько дней.
– Странный ты, calentorro. Свалился откуда-то из космоса, не хочешь делиться своим прошлым. И завтра уходишь.
– А мое будущее?
– Здесь ты был бы в безопасности.
– Горы никогда не бывают безопасными. – Он вздрогнул, услышав, как внизу, в каньонах, словно беспорядочный фейерверк, раздались хлопки винтовочных выстрелов. – Это наверняка Les Brigades Mobiles. – Он прислонился к скале. – Учебные стрельбы.
– В Марселе тебе было бы безопасно. Ты мог бы переправлять наркотики для Леона, познакомиться с девочками или мальчиками на Cote d'Azur, все, что угодно... Леон защищает все, что ему принадлежит. – Она отпила из бутылки немного вина и передала ему. Он прижался к ней, сидя спиной к скале. – Un sandwich pate, – сказала она.
Смешно, как иногда самые простейшие слова вдруг обретают наибольший смысл: еда, женщина, солнце. Разреженный воздух подчеркивал вкус красного вина на языке.
– Но ты же не останешься.
Вытащив из кармана рубашки сигарету с марихуаной, она закурила и передала ему.
– Я мог бы когда-нибудь вернуться.
– Зачем же?
– Мне нравится здесь. Мне нравишься ты. – Он растянулся на тепловатой беловатой земле рядом с ней, вдыхая запах ее голубой хлопчатобумажной рубашки. Он поцеловал ее в шею у расстегнутого воротника.
– Американцы все такие примитивные? – Она поводила подбородком по его щеке. – Я бы могла там разбогатеть. – Она нежно поцеловала его и отодвинулась. – Неудобно. – Повернувшись на бок, она скользнула пальцами под его рубашку, подняла ее, обнажив его грудь, и поцеловала. – Твоя рана действительно лучше.
Наслаждаясь его поцелуем, она нежно водила языком по его зубам, под губой, он чувствовал ее ногти на шее. Когда он расстегнул ее блузку, она откинулась назад и легла на свои черные волосы, щуря глаза от солнца.
– Ты вернешься?
– На Сен-Виктуар?
– Не дразни меня.
В лучах солнца и от яркого, словно фаянсового неба ее выгибавшееся тело было нежно-белым. Запах примятых кустов и известняковой пыли сливался в его ноздрях с исходившим от нее ароматом жасмина и мускуса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Он смотрел на ее смуглый живот, видневшийся из расстегнутой блузки, у него перехватило горло.
– Ты хочешь спать одна?
Она бросила блузку на стул и начала расстегивать юбку.
– Я сегодня отработала семь раз, и один из них был довольно бурный. У меня все болит; больше мне не надо никаких мужчин. – Забравшись в постель, она широко раскинула руки. – И все-таки, ложись со мной, mi calentorro. Погрей меня.
Он вытянулся рядом с Ней на убогой скрипучей кровати. Ее тело казалось длинным, но на самом деле головой она едва доставала ему до плеча.
– Скоро, mi calentorro, я доставлю тебе большое удовольствие.
– Ты уже спасла мне жизнь, сестра милосердия. – Он поцеловал ее в гладкий лоб. – И тебе больше ничего не надо для меня делать.
Она уютно прижалась к нему.
– У тебя есть сестра?
– Была. В некотором роде.
– Как ее зовут?
– Она умерла.
Она немного помолчала.
– Как ее звали?
– Ким. – Он лежал рядом с чувством невыразимой грусти и в то же время испытывая успокоение от ее близости в ночной тишине Марселя, на этом маленьком живом островке – ее кровати. Рядом на полу, мирно похрапывая, спал Лобо.
* * *
Он проснулся в десять от звона церковных колоколов, жужжания мух, бившихся о стекло, и от струившегося на пол солнечного света. Сквозь верхние створки окна в комнату безжалостно и беспрепятственно врывалась синева. Марии уже не было; из его кармана торчали вложенные туда двадцать франков.
Сидя в кафе «Вольтер», он смотрел на отражение солнца в его чашке кофе с молоком и на сахарной корочке булки. Не задумываясь, он потратил два франка на Le Meridional и стал читать, щурясь от солнечных лучей. Он вдруг захохотал так громко, что привлек пристальное внимание сидевшей за соседним столиком пары.
– Здесь комиксы, – объяснил он, улыбаясь. Мужчина промокнул свои седеющие усы бумажной салфеткой.
– Комиксов на первой странице не бывает. Что же вас так рассмешило?
– Ах, месье, – Коэн поднял газету, – здесь Помпиду et sa cocotte, la France... Никсон, как размалеванная шлюха, несет чушь своим соотечественникам. – Он потряс газетой. – Здесь нет ничего настоящего! Настоящая правда укрывается, как свернувшаяся змея. А это – настоящие комиксы.
Мужчина потушил сигарету в блюдце.
– Зачем же тогда это читать?
– Потому что я, как и ты, дружок, хочу посмеяться.
– Ну что ж, смейтесь. – Поднявшись, он одел маленькую черную шляпу и пошел, уводя свою женщину.
Солнце неистово скользило по фасадам домов на противоположной стороне улицы Лафайет. Молодая листва сверкала, как изумруды. «Еще семь дней, малыш. Я прорвусь». Коэн вдыхал воздух с выхлопами и песчинками, доносившийся время от времени запах моря, кисловатый хлебный и нежный кофейный ароматы. Он ковылял по зеленевшим улицам под отрывистый стук высоких каблуков по потрескавшимся тротуарам и шелест покрышек по мостовой. Зайдя на почту, он написал несколько строк Хассиму, спрашивая его о новостях и обещая скоро прислать ему поручительство и билет до Марселя, и отправил свое послание на адрес «Елисейских полей». Измученный, обессиленный, он вернулся в комнату Марии и тут же уснул.
Она разбудила его, когда уже было время обеда.
– Тебе пора на вечернюю прогулку, mi calentorro.
Он сел, потягиваясь.
– Знаешь, с каждым днем я чувствую себя лучше.
Она толкнула его.
– Быстренько с кровати! Она мне скоро понадобится. Лобо, ко мне. Лижи его, пока он не встанет!
* * *
Его скитания по улицам прошли быстро. В два он постучал в ее дверь.
– Са va? – спросила она.
– Si. Toi?
– Легкая ночь. Я заработала всего триста. Она протянула ему бутылку вина, когда он сел возле нее на кровать.
– Одному просто хотелось посмотреть, он посмотрел и смотался.
– Не плачь. Лучше займись тогда мной. Она сморщила нос.
– Мне на самом деле не хочется.
Он поцеловал ее нежную кожу у виска.
– Я буду тебе должен с процентами. – Взяв ее руку, он стал целовать ее пальцы. – Какая маленькая ручка и какие тоненькие пальчики. Одолжи мне денег, и я быстро их тебе верну.
Она лениво сняла с себя одежду и, кинув ее на стул, залезла в кровать, наблюдая, как он раздевается.
– Иди, mi calentorro, иди сюда, – шептала она, обвивая его руками и раздвигая ноги, – не теряй времени, ничего не надо – просто так. Иди ко мне!
Неуклюже, забыв про нежность и точно обезумев, он набросился на нее, стал целовать ее между ног, ощущая кисловато-металлический привкус.
– Не надо, – сказала она, – дай мне...
– Молчи. – Приподняв ее за бедра, он вошел в нее сзади, лаская пальцами ее клитор.
– Полегче, – выдохнула она, – а то я возьму с тебя двойную плату.
Отпустив ее, он тут же проник вновь. Она застонала.
– Не притворяйся, – задыхаясь, прошептал он.
Они выгнулась в оргазме, впиваясь в него ногтями; над ее грудью было видно биение пульса. Когда они легли рядом, он чувствовал, как у него закружилась голова.
Приподнявшись, она поцеловала его.
– С тобой, calentorro, мне незачем притворяться: ты же не клиент. – Она прикоснулась к его мягкому пенису. – Посмотрите-ка на le petit, – улыбнулась она, – а рвется в бой с высоко поднятой головой.
Глава 16
– Просыпайся же! Сегодня Вербное воскресенье.
– Ну и что?
– Ну и что? Как ты можешь задавать такой вопрос?! Пора в церковь.
– А я уже больше не католик.
– Все равно надо. Бог нужен даже евреям.
Забравшись поглубже в постель, он погладил пальцем по ее животу.
– А я и не еврей. Плевать и на тех, и на других.
Она перекрестилась, ее соски качнулись.
– Пойдем внимать Господу!
* * *
Дневной свет серой амброй проникал сквозь высокие окна собора.
– Мудрость великолепна и неувядаема, – нараспев говорил священник. – Она легко постигается теми, кто любит ее, ее легко найти тем, кто ищет ее. – На алтарь падал холодный бледно-лиловый свет. Сидя на жесткой скамье, Коэн все время менял позу – колено болело. – Встающий с зарей будет вознагражден, ибо он найдет мудрость у ворот дома своего. Но мудро ли то, – продолжал свою проповедь священник, – что женщины, оставляя детей одних дома, уходят на работу? Мудрость ли то, что молодежь шатается по улицам допоздна, одурманивая себя наркотиками, прелюбодействует, насмехаясь над родителями и над церковью? Жизнь в грехе, порнография, проституция, начинаясь с дома, заканчивается на улице!
– Как ты можешь слушать эту чушь? – Коэн толкнул Марию.
– Тише!
Во время причастия она встала и схватила его за руку.
– Пойдем!
– Иди, – хмыкнул он, – а я еще не исповедовался.
– Господу известны твои грехи.
– А мне – его.
Однако он послушался ее, сам не зная почему, и пошел рядом с ней по проходу, склонив голову, расслабленно опустив скрещенные руки, стараясь подавить в себе до боли знакомое чувство близившегося конца. Успокаивающие звуки органа, высокое нежное пение детского хора, тихая вереница прихожан, приближавшийся монотонный голос священника:
«Le Corps de Dieu... Le Corps de Dieu» – все оказывало какое-то гипнотическое действие, словно увлекая его в давно знакомые ощущения, в почти забытое состояние безразличия. «Смерть, которую я избежал, казалась неизбежной. Невероятно». Он оказался перед священником.
Тот поднес ему кусочек хлеба: тело Господне.
– Аминь.
Он почувствовал, как корочка размякла во рту, и прихрамывая медленно отошел. Свет вокруг него стал ярче, к глазам подступили слезы. Он видел перед собой черные блестящие волосы Марии и шел за ней по проходу. «Как долго я был мертв. И как хорошо быть живым. Сейчас, в этот момент – хоть потом я буду отрицать, – я верю, что это тело Господне, что это Бог, это Он. Как бы там ни было. Несмотря ни на что».
Он тихо прошел вдоль скамьи вслед за Марией. Голова ее была опущена, руки прижаты к груди. «О чем бы ты ни молила, Мария, я молюсь за то же. Молю Бога, Иегову, чтобы он взял тебя под свое покровительство и заботу, чтобы защитил тебя, сестра милосердия. Хранил тебя и заботился о тебе».
* * *
Они вышли из собора. Мария сжала его руку.
– Не вини Господа.
– За что – за весь этот бред о грехе и порнографии? За то, что этот священник распинался о сексе в то время, как наш мир – на грани самоуничтожения?
– Silencio, mi calentorro! Бог не отвечает за каждого глупого священника. Бог не имеет ничего общего с церковью.
– Зачем же тогда туда ходить?
– Чтобы побыть с Господом, получить от него пищу.
Он поцеловал ее в лоб, и вдохнул естественный запах ее волос.
– Меня Господь оставляет голодным.
– Это потому, что ты живешь, не заботясь о душе, о духовной жизни. А именно от нее возникает желание общаться с Богом! – Взяв его под руку, она увела его от собора. – Сегодня, mi calentorro, я бы хотела оказаться в Андалузии, там так много всего для души.
– Я бы тоже, хотя ни разу там не был.
– О! Это горы с острыми, как львиные зубы, вершинами, высоко вознесшиеся скалы, море, морской ветер. Голубые горы, голубое небо. А солнце такое яркое, что даже оливки кажутся голубыми. Как мне хочется сейчас в горы. Здесь есть какие-то неподалеку. Поедешь со мной? Мы возьмем Leon's bagnole.
Через полчаса они уже были за городом. У Экса они повернули на восток к подножиям Мон-Сен-Виктуара. Вдоль дороги мелькали голые камни и низкорослые сосны.
– Солнце у меня в крови, – сказала она. – Горы приближают меня к нему, и мне хорошо.
– А так тебе плохо?
– Отчасти – да. Как и большинству людей. Смотри – вон там на вершине горы крест. Он усмехнулся:
– Знаешь, сегодня я впервые за долгое время побывал в церкви.
– Это нехорошо, mi calentorro, надо ходить каждый день или хоть раз в неделю.
– Если Бог и есть, то я не думаю, что Он вообще нас замечает.
– Ты слишком хочешь быть заметным. Мы должны благодарить Господа лишь за то, что живем. Он ничем нам не обязан и не должен замечать нас. – Она похлопала его по ноге. – Бог создает нас, чтобы распространить свою жизнь, чтобы в нем жили миллиарды наших маленьких жизней, расширяя его собственную. Если мы не живем полной и глубокой жизнью, насколько это в наших силах, неудивительно, что Ему становится скучно и Он забывает про нас!
– Для проститутки, Мария, ты слишком много философствуешь.
– Escucha, mi calentorro – порой в хорошем публичном доме святого больше, чем в самых величественных храмах мира!
Они остановились перед запрудой, в ряби ее бледной синевы отражалась белая гора. Она повесила сумку с едой через плечо.
– Скорей! Я ждать не буду.
Серебристая гора поблескивала от жары, воздух светился вокруг нее, как ореол. Среди фарфоровых вершин парил ястреб. Она бежала впереди среди зеленых дубов, диких груш и сосен, через поля пунцовых маков, красных и желтых буквиц, потом села, запыхавшись, в тени развесистого боярышника, вцепившегося корнями в окаменелую землю.
– Qu'est-ce que c'est, les Brigades Mobiles? Коэн прочел надпись на расщепленной дощечке, прибитой к дубу:
Ste. de beaureceuil CHASSE GARDEE par les BRIGADES MOBILES de la FEDERATION
– Я не знаю. На ней написано, что охота запрещена; наверное, какими-то отрядами Национальной гвардии.
– Плевать на них с их пушками. Вот мята. Понюхай. Как похоже на Андалузию!
– Все красивое похоже на Андалузию? – Коэн потрогал тонкий лиловый чертополох. Она вскочила.
– Поймай меня, если сможешь.
Ржавый крест на вершине горы вздрагивал от ветра. Он возвышался над волнистой зеленью гор и их белыми вершинами. Ветер налетал на Коэна и Марию, хватал их за рукава и трепал волосы. Они пошли на восток вдоль горного хребта, который поднимался известняковыми складками, похожими на белый позвоночник какого-то доисторического животного, к небольшой впадине, уютно расположившейся над белыми ребрами скал. Темные островки лепились на крутом горном склоне, поросшем далеко внизу дубами и соснами, а еще ниже, в котловинах, – были усыпаны белевшими валунами.
Она села, скрестив ноги. Прислонившись спиной к скале, Мария открыла сумку.
– Я думала о твоем будущем.
– Так значит, у меня оно есть?
Она передала ему вино.
– Как твоя рана?
– Уже не так болит.
– Как быстро у тебя все заживает.
– Мне хорошо эти последние несколько дней.
– Странный ты, calentorro. Свалился откуда-то из космоса, не хочешь делиться своим прошлым. И завтра уходишь.
– А мое будущее?
– Здесь ты был бы в безопасности.
– Горы никогда не бывают безопасными. – Он вздрогнул, услышав, как внизу, в каньонах, словно беспорядочный фейерверк, раздались хлопки винтовочных выстрелов. – Это наверняка Les Brigades Mobiles. – Он прислонился к скале. – Учебные стрельбы.
– В Марселе тебе было бы безопасно. Ты мог бы переправлять наркотики для Леона, познакомиться с девочками или мальчиками на Cote d'Azur, все, что угодно... Леон защищает все, что ему принадлежит. – Она отпила из бутылки немного вина и передала ему. Он прижался к ней, сидя спиной к скале. – Un sandwich pate, – сказала она.
Смешно, как иногда самые простейшие слова вдруг обретают наибольший смысл: еда, женщина, солнце. Разреженный воздух подчеркивал вкус красного вина на языке.
– Но ты же не останешься.
Вытащив из кармана рубашки сигарету с марихуаной, она закурила и передала ему.
– Я мог бы когда-нибудь вернуться.
– Зачем же?
– Мне нравится здесь. Мне нравишься ты. – Он растянулся на тепловатой беловатой земле рядом с ней, вдыхая запах ее голубой хлопчатобумажной рубашки. Он поцеловал ее в шею у расстегнутого воротника.
– Американцы все такие примитивные? – Она поводила подбородком по его щеке. – Я бы могла там разбогатеть. – Она нежно поцеловала его и отодвинулась. – Неудобно. – Повернувшись на бок, она скользнула пальцами под его рубашку, подняла ее, обнажив его грудь, и поцеловала. – Твоя рана действительно лучше.
Наслаждаясь его поцелуем, она нежно водила языком по его зубам, под губой, он чувствовал ее ногти на шее. Когда он расстегнул ее блузку, она откинулась назад и легла на свои черные волосы, щуря глаза от солнца.
– Ты вернешься?
– На Сен-Виктуар?
– Не дразни меня.
В лучах солнца и от яркого, словно фаянсового неба ее выгибавшееся тело было нежно-белым. Запах примятых кустов и известняковой пыли сливался в его ноздрях с исходившим от нее ароматом жасмина и мускуса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48