https://wodolei.ru/catalog/napolnye_unitazy/Roca/hall/
Моя мать что-то вязала, отец чинил седло для осла, а трое моих младших братьев играли возле меня. Вдруг мое внимание привлекла одна из страниц словаря. Там были разные слова: ложка, зеркало, дерево, и среди них было слово mort, как будто смерть была чем-то обыденным, вроде зеркала или ложки, и не более того. – Он выпустил дым вверх, стараясь не попасть Коэну в лицо. – Вот тогда-то я и понял, что значение в любом языке имеют только два слова: жизнь и смерть.
Он убрал вино и сполоснул в раковине стаканы. Затем проводил Коэна в комнату с плюшевыми занавесками и двуспальной кроватью, покрытой бархатным одеялом, и, тяжело ступая, вышел в коридор.
Отодвинув занавеску, Коэн посмотрел в окно на тихий город. По дороге в тускло падавшем свете фонаря прошел нищий с джутовым мешком через плечо. За ним вдоль бордюра в сточную канаву прошмыгнула крыса. Издалека донесся гудок парохода.
Дверь распахнулась. В длинной пожелтевшей нижней рубахе вошел полковник. Пройдя через комнату, он забрался в кровать. Стоявший в противоположном углу Коэн направился к двери.
– Я, так понимаю, сплю не здесь, – сказал он.
– Здесь, со мной. Ты что, боишься?
– Это не в моем духе. – Коэн почувствовал, как его лицо вспыхнуло от гнева. С ярко-красной подушки в оборках ему ласково улыбалась смуглая физиономия.
– На самом деле в этом нет ничего особенного, – сказал полковник.
– Это не по мне. – Натягивая рубашку, Коэн вышел в темный коридор и наткнулся на столик с цветком, который с грохотом упал на пол.
– Ладно, оставайся здесь. – Полковник соскочил с кровати. – Я буду спать в другом месте.
С нижнего этажа послышались сердитые крики. Коэн наклонился, чтобы поднять цветок; его очки выскользнули из кармана и упали. Он пошарил по полу руками и почувствовал на пальцах что-то липкое.
– Бесполезно. Здесь нет гостиниц, – послышался голос полковника. Он щелкнул выключателем, зажег свет, набросил на себя лиловый халат и прошел в гостиную. – Тебя схватят, mon ami. И на этом все закончится.
Коэн подошел к двери. Полковник встал сзади него.
– Посмотри, что у меня есть.
Взявшись за ручку двери, Коэн обернулся и увидел направленный на него маленький никелированный пистолет. Едва сдерживая раздражение, Коэн вздохнул, прикидывая расстояние между ними.
– Не валяй дурака. Я убил стольких, что не знаю, каким ты можешь быть по счету.
– Неужели вы убьете человека за то, что он не хочет с вами спать?
– Может, присядем? – Полковник указал дулом в сторону кухни. – Я уберу это. – Он включил на кухне свет. – Я бы хотел кое-что узнать. – Подойдя босиком к раковине, он достал стаканы, из которых они пили вино, и поставил их вместе с бутылкой на стол.
– Что вы хотите? – Коэн раздраженно вертел в руках очки. Одно стекло треснуло пополам, в трещину набилась грязь.
– Хочу услышать, что с тобой произошло. Моего дядю – хозяина этой квартиры – однажды спасло сиюминутное предупреждение. При французах он работал инженером на государственном заводе; когда французы стали уходить, они созвали весь алжирский персонал под предлогом обсудить передачу управления заводом в руки алжирцев. Это происходило в большой комнате. Там собрались все арабы, когда-либо работавшие на этом предприятии, все, кто был знаком с трубопроводами и электрокоммуникациями. В последний момент один из французов – друг моего дяди – предупредил его криком, и он успел нырнуть под стол как раз в тот момент, когда ворвавшиеся французские солдаты стали поливать всех из пулеметов... Мой дядя, заваленный трупами своих товарищей по работе, пролежал под тем столом пять часов. Потом ему удалось выползти через окно и пробраться домой, минуя французские патрули, которые стреляли в любого, кто попадался им на улице. Его жена пережила два ужасных потрясения: сначала, когда ей сказали, что он мертв, и потом, когда она открыла дверь и увидела его всего в крови, забрызганного мозгами убитых. – Полковник усмехнулся. – Французы сожгли все планы, чертежи и копии. Долгие месяцы в Оране ничего не работало и никто из оставшихся в живых не мог ничего исправить. – Он подался вперед вместе со стулом. – Может, и тебе есть, о чем предупредить?
– Кто меня послушает?
– Немногие. А вдруг ты умрешь раньше, чем расскажешь?
– Сначала я расскажу все своему другу. Он сделает это за меня. – Коэн встал. – Мне можно идти?
– Подожди. – Выйдя из кухни, он вернулся с белой шелковой рубашкой в руках. – Это подарок.
Коэн посмотрел на старый халат полковника, на выглядывавшую из-под него грязную нижнюю рубашку.
– Не надо.
– Тогда иди.
Он быстро спустился по лестнице, опасаясь услышать шум лифта или шаги за спиной. Уличный воздух был напоен ароматами гиацинтов, лимонов и моря, время от времени чувствовались зловонные запахи канализации. «Двенадцать дней, Пол. Я все еще с тобой».
Его шаги гулко раздавались по тротуару. Огни порта мигали за завесой тумана. Когда он проходил через прибрежный бульвар, ему бросилось в глаза, что окна «Елисейских полей» все еще светились. Повернувшись к ним спиной, он перелез через противоциклонное заграждение. Между двух складов возвышалась груда старых автомобильных покрышек, в центре он разглядел одну, достаточно большую, чтобы на ней можно было растянуться. «Воистину, отдавая, мы обретаем. Это сказал святой Франциск. Тогда, может, получая, мы отдаем. А я становлюсь кем-то несуществующим для всех, кроме себя, тем, кто довольствуется объедками, кого нет, и кому больше ничего не надо».
Положив под голову Noces, он лег на потертую резину среди крысиного помета и, с отвращением вдыхая вонь маслянистой грязи, заснул.
* * *
Один раз он проснулся, чтобы смахнуть с уголка рта таракана, и снова уснул. Ему приснилось, что он лежит в густом лесу. Из темноты к нему подобрался медведь и, встав на дыбы, навис над ним. От боли и ужаса он закричал. Полоснув по нему, медведь исчез. Он с трудом приподнялся, держась за грудь, – шаги, удаляясь вдоль стен склада, растворились в тишине. Шею жгло, она была липкой. Бумажника не было. Он пошарил в грязи под покрышками, встал и, прищурившись, стал вглядываться в темноту. Ему был слышен лишь плеск волн о сваи и доносившееся издали одинокое тарахтение грузовика на подъеме. Пот струился по животу, собираясь у пояса широкой, темной и липкой полосой. Он потер шею – боль прорезала горло и грудь. Он сел и почувствовал дурноту.
Боль исходила от глубокой раны на шее через все правое плечо. Кровь сочилась сквозь пальцы и, стекая по руке, капала на землю. Взяв в здоровую руку кусок доски, он побрел по проходу между стенами склада, пытаясь уловить звук шагов или дыхания, или шороха одежды.
Глава 13
Нагруженные поддоны громоздились над ним, как заброшенные дома, сквозь них тянуло холодом и запахами сырой парусины, просмоленного дерева и мазута. Пройдя немного вперед, он вновь прислушался – ни звука. Дойдя до бульвара, он остановился. Сквозь волнистый туман мерцали огоньки «Елисейских полей». Вернувшись к покрышкам, он обыскал все вокруг, но бумажник и тибетский мешочек с «вечным снегом» бесследно исчезли.
Кровь текла уже не так сильно. Надо было бы взять рубашку. Отбросив обломок доски в сторону, он пересек бульвар. Светящиеся часы в окошке бензоколонки показывали 3.35. Вновь почувствовав дурноту, он присел на ступеньку перед дверью. Клочья тумана покачивались, как вуаль на ветру, на фоне портовых огней. Жирная крыса, выскочив из темноты, обнюхала его ногу и убежала. Осторожно поднявшись, левой рукой он вытащил содержимое правого кармана. Семь динаров. Совсем ничего.
Хлопнула дверь, из «Елисейских полей» вышел человек в белой фуражке. Пошатываясь, Коэн прошел между мокрых столиков, прикрепленных цепью к тротуару, и заглянул в мутное окно. Темноволосый парнишка тер шваброй пол. Дверь была открыта. Теплый, воздух окутал его, словно одеялом. Едва держась на ногах, Коэн двинулся через зал к пареньку. Вдруг все закружилось перед глазами; пол разом взлетел и ударил его в лицо. Мальчик склонился над ним.
– Vous etes blesse, – сказал он.
– J'ai tombe. – Выпив принесенную парнишкой воду, Коэн сел. Ладонь была мокрой, подняв ее, он посмотрел на грязные разводы. Он вытер ее о джинсы и поднялся на корточки.
– Что случилось? – спросил паренек.
– J'ai tombe, – повторил Коэн. – Я упал и поранил шею.
У парня были рыжеватые с крапинками глаза. Поднявшись, Коэн подошел к стойке.
– Ты не сделаешь мне кофе?
– Aussi un cognac, peut-etre?
Зал больше не кружился. Вкус кофе с бренди приятно обволакивал язык. Мальчик, молча склонившись со шваброй над ведром, по пояс отражался в зеркале бара. Сев за стойку, Коэн смотрел на свои динары. Закончив уборку, мальчик унес ведро и швабру.
– Са va mieux? – сказал он.
– Да, получше.
– Ты американец?
– Oui.
– De quelle partie?
Коэн слишком устал, чтобы соврать.
– Монтана.
– Это горы? Рядом с Нью-Йорком?
– Далеко.
– Когда-нибудь я поеду в Нью-Йорк. Хочешь сэндвичи? Хлеб вчерашний – свежий привозят в семь. Я все равно его выкину. Любишь паштет?
– Он тоже вчерашний?
Парнишка улыбнулся.
– Это бесплатно. Ты упал, поскользнувшись на мокром полу.
– Не потому, что он был мокрым.
Мальчик сделал еще кофе, сэндвич и оставил бутылку коньяка рядом со стаканом Коэна на стойке.
– Ты пойдешь к врачу?
– Нет.
– Ты любишь музыку? – Мальчик бросил монету в музыкальный автомат. – Когда я приеду в Нью-Йорк, я буду слушать эту песню, «Земляничные поляны», – она там популярна, n'est-ce pas?
– Не знаю. – Увидев, что мальчик расстроился, Коэн добавил. – Я там два года не был.
– Аллах! Ты так долго не был дома! Мой брат девять месяцев во Франции; он очень хочет приехать.
– Почему же он тогда не едет?
– Он получает там много денег, сюда присылает. Он работает, как и я, в баре в Лионе. Ему здорово повезло.
– Повезло?
– Получить такую работу. – Паренек убрал тарелку Коэна и налил ему еще бренди.
– Когда ты поедешь назад в Америку?
– Это дорого.
– Для тебя-то это просто, – рассмеялся мальчик, – ты – американец. Лучше всего в мире – быть американцем.
Скрипнула дверь. Старик в тюрбане и коричневой потрепанной галабее прошлепал по полу.
– Абдул, салям, – сказал мальчик. Посмотрев на Коэна своими черными глазами, он кивнул мальчику.
– Салям, Хассим.
Коэн сидел в полудреме, пока старик шумно и торопливо глотал свой кофе. Вошел матрос, он с улыбкой бросил в мальчика свой берет. Стоя у автомата, они о чем-то говорили по-арабски. Коэн боролся с сильным желанием уронить голову на стойку. Он уже забыл, что ему только что сказал мальчик.
– Tu peux me faire un autre? – окликнул он, поднимая свою чашку.
За окнами кафе ночь отступала перед предрассветным туманом. Женщина в белом переходила улицу, держа на голове черный мешок.
– До чего хорошо путешествовать, – сказал мальчик.
– Тебе здесь не нравится?
– Эта страна, как и моя семья: хорошая, но бедная. Кроме работы и сна мне бы хотелось еще чего-нибудь. И этот постоянный голод.
Коэн кивком показал на хлеб, сыр и паштет за прилавком.
– Тебе что, не хватает?
– Этого-то хватает. Но постоянно недостает многого другого. Мы слышим об Америке, Париже.
– В Америке то же самое, даже еще хуже.
– Ты шутишь. В Америке у всех есть машины, n'est-ce pas?
– У некоторых даже по две-три.
– Так, значит, они счастливы.
– Многие, возможно, несчастнее тебя.
– Там у каждого свой дом?
– У многих. У некоторых по два и больше.
Парнишка рассмеялся.
– Так они очень счастливы.
– Ты собираешься во Францию?
– Как и мой брат, я проберусь на корабль.
– Тебя поймают. Так случилось со мной на пути из Греции. – Коэн рассказал ему про «Петра Вяземского». Мальчик не сводил с него своих хитроватых глаз с желтыми искорками. – Но они дали мне работу, – добавил Коэн.
– А теперь? – Парнишка вопросительно поднял брови.
– Теперь, как видишь, мне плохо.
– А деньги?
– Украли. – Коэн показал на лежавшие перед ним на стойке динары.
– Это все, что у меня осталось.
– Alors, ты так же беден, как я.
Вошел насупленный полицейский и, постукивая пальцами по столу, стал ждать, пока мальчик приготовит ему кофе с молоком. Он пристально смотрел на Коэна, вытирая усы после каждого глотка. Облокотившись на стойку как можно естественнее, Коэн старался прикрыть испачканную кровью рубашку.
– Он спрашивал о тебе, – доверительно сообщил паренек после того, как полицейский ушел. – Я сказал ему, что ты – мой друг с нью-йоркских гор. – Наклонившись к нему ближе, мальчик спросил: – Ты опять собираешься сесть на корабль, да?
– Возможно.
– Я с тобой.
– Ты слишком молод, Хассим.
– Мне девятнадцать. Я покажу тебе mon certificat.
– Что-то не верится.
Перегнувшись через стойку, мальчик зашептал, хотя кроме них в кафе никого не было.
– Каждое утро в десять часов в Марсель отправляется paquebot. Мы можем остановиться у моего брата в Лионе. Он найдет мне работу. Я скопил около сотни динаров.
Коэн старался унять дрожь.
– Во Франции, – сказал он, – все очень дорого. И холодно. Возьми что-нибудь теплое. И еду, – добавил он, вспомнив спасательную шлюпку на «Петре Вяземском».
Дрожащий крик муэдзина эхом разнесся по едва начинавшей светлеть улице. Какой-то старик, опустив на землю узел, встал на колени лицом к востоку.
Извинившись, паренек скрылся за шторой, украшенной бусинками, в конце бара.
– Мы сможем уйти в семь, – сказал он, вернувшись, – я приготовлю тебе завтрак. Oeufs plats. Все американцы любят яичницу.
В семь появился хозяин, постоянно подергивавший усы.
Десять минут спустя Коэн с мальчиком вышли из кафе и окунулись в сырую свежесть утра. Их карманы были набиты хлебом и паштетом.
– Я попросил его, чтобы он заплатил мне за работу до сегодняшнего вечера. – Парнишка улыбнулся. – Я сказал ему, что хочу купить велосипед.
– Alors?
– Да он знает, что на свои деньги я не смогу купить велосипед.
* * *
В воздухе витал запах моря, помоев и пристани. Мальчик жил в замазанном штукатуркой доме над берегом моря.
– Мама будет плакать, – сказал он. Коэн остался ждать на улице. Боль в груди становилась одуряюще невыносимой, она распространялась по всему телу, наполняла его и вызывала приступы мучительной тошноты при каждом вздохе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Он убрал вино и сполоснул в раковине стаканы. Затем проводил Коэна в комнату с плюшевыми занавесками и двуспальной кроватью, покрытой бархатным одеялом, и, тяжело ступая, вышел в коридор.
Отодвинув занавеску, Коэн посмотрел в окно на тихий город. По дороге в тускло падавшем свете фонаря прошел нищий с джутовым мешком через плечо. За ним вдоль бордюра в сточную канаву прошмыгнула крыса. Издалека донесся гудок парохода.
Дверь распахнулась. В длинной пожелтевшей нижней рубахе вошел полковник. Пройдя через комнату, он забрался в кровать. Стоявший в противоположном углу Коэн направился к двери.
– Я, так понимаю, сплю не здесь, – сказал он.
– Здесь, со мной. Ты что, боишься?
– Это не в моем духе. – Коэн почувствовал, как его лицо вспыхнуло от гнева. С ярко-красной подушки в оборках ему ласково улыбалась смуглая физиономия.
– На самом деле в этом нет ничего особенного, – сказал полковник.
– Это не по мне. – Натягивая рубашку, Коэн вышел в темный коридор и наткнулся на столик с цветком, который с грохотом упал на пол.
– Ладно, оставайся здесь. – Полковник соскочил с кровати. – Я буду спать в другом месте.
С нижнего этажа послышались сердитые крики. Коэн наклонился, чтобы поднять цветок; его очки выскользнули из кармана и упали. Он пошарил по полу руками и почувствовал на пальцах что-то липкое.
– Бесполезно. Здесь нет гостиниц, – послышался голос полковника. Он щелкнул выключателем, зажег свет, набросил на себя лиловый халат и прошел в гостиную. – Тебя схватят, mon ami. И на этом все закончится.
Коэн подошел к двери. Полковник встал сзади него.
– Посмотри, что у меня есть.
Взявшись за ручку двери, Коэн обернулся и увидел направленный на него маленький никелированный пистолет. Едва сдерживая раздражение, Коэн вздохнул, прикидывая расстояние между ними.
– Не валяй дурака. Я убил стольких, что не знаю, каким ты можешь быть по счету.
– Неужели вы убьете человека за то, что он не хочет с вами спать?
– Может, присядем? – Полковник указал дулом в сторону кухни. – Я уберу это. – Он включил на кухне свет. – Я бы хотел кое-что узнать. – Подойдя босиком к раковине, он достал стаканы, из которых они пили вино, и поставил их вместе с бутылкой на стол.
– Что вы хотите? – Коэн раздраженно вертел в руках очки. Одно стекло треснуло пополам, в трещину набилась грязь.
– Хочу услышать, что с тобой произошло. Моего дядю – хозяина этой квартиры – однажды спасло сиюминутное предупреждение. При французах он работал инженером на государственном заводе; когда французы стали уходить, они созвали весь алжирский персонал под предлогом обсудить передачу управления заводом в руки алжирцев. Это происходило в большой комнате. Там собрались все арабы, когда-либо работавшие на этом предприятии, все, кто был знаком с трубопроводами и электрокоммуникациями. В последний момент один из французов – друг моего дяди – предупредил его криком, и он успел нырнуть под стол как раз в тот момент, когда ворвавшиеся французские солдаты стали поливать всех из пулеметов... Мой дядя, заваленный трупами своих товарищей по работе, пролежал под тем столом пять часов. Потом ему удалось выползти через окно и пробраться домой, минуя французские патрули, которые стреляли в любого, кто попадался им на улице. Его жена пережила два ужасных потрясения: сначала, когда ей сказали, что он мертв, и потом, когда она открыла дверь и увидела его всего в крови, забрызганного мозгами убитых. – Полковник усмехнулся. – Французы сожгли все планы, чертежи и копии. Долгие месяцы в Оране ничего не работало и никто из оставшихся в живых не мог ничего исправить. – Он подался вперед вместе со стулом. – Может, и тебе есть, о чем предупредить?
– Кто меня послушает?
– Немногие. А вдруг ты умрешь раньше, чем расскажешь?
– Сначала я расскажу все своему другу. Он сделает это за меня. – Коэн встал. – Мне можно идти?
– Подожди. – Выйдя из кухни, он вернулся с белой шелковой рубашкой в руках. – Это подарок.
Коэн посмотрел на старый халат полковника, на выглядывавшую из-под него грязную нижнюю рубашку.
– Не надо.
– Тогда иди.
Он быстро спустился по лестнице, опасаясь услышать шум лифта или шаги за спиной. Уличный воздух был напоен ароматами гиацинтов, лимонов и моря, время от времени чувствовались зловонные запахи канализации. «Двенадцать дней, Пол. Я все еще с тобой».
Его шаги гулко раздавались по тротуару. Огни порта мигали за завесой тумана. Когда он проходил через прибрежный бульвар, ему бросилось в глаза, что окна «Елисейских полей» все еще светились. Повернувшись к ним спиной, он перелез через противоциклонное заграждение. Между двух складов возвышалась груда старых автомобильных покрышек, в центре он разглядел одну, достаточно большую, чтобы на ней можно было растянуться. «Воистину, отдавая, мы обретаем. Это сказал святой Франциск. Тогда, может, получая, мы отдаем. А я становлюсь кем-то несуществующим для всех, кроме себя, тем, кто довольствуется объедками, кого нет, и кому больше ничего не надо».
Положив под голову Noces, он лег на потертую резину среди крысиного помета и, с отвращением вдыхая вонь маслянистой грязи, заснул.
* * *
Один раз он проснулся, чтобы смахнуть с уголка рта таракана, и снова уснул. Ему приснилось, что он лежит в густом лесу. Из темноты к нему подобрался медведь и, встав на дыбы, навис над ним. От боли и ужаса он закричал. Полоснув по нему, медведь исчез. Он с трудом приподнялся, держась за грудь, – шаги, удаляясь вдоль стен склада, растворились в тишине. Шею жгло, она была липкой. Бумажника не было. Он пошарил в грязи под покрышками, встал и, прищурившись, стал вглядываться в темноту. Ему был слышен лишь плеск волн о сваи и доносившееся издали одинокое тарахтение грузовика на подъеме. Пот струился по животу, собираясь у пояса широкой, темной и липкой полосой. Он потер шею – боль прорезала горло и грудь. Он сел и почувствовал дурноту.
Боль исходила от глубокой раны на шее через все правое плечо. Кровь сочилась сквозь пальцы и, стекая по руке, капала на землю. Взяв в здоровую руку кусок доски, он побрел по проходу между стенами склада, пытаясь уловить звук шагов или дыхания, или шороха одежды.
Глава 13
Нагруженные поддоны громоздились над ним, как заброшенные дома, сквозь них тянуло холодом и запахами сырой парусины, просмоленного дерева и мазута. Пройдя немного вперед, он вновь прислушался – ни звука. Дойдя до бульвара, он остановился. Сквозь волнистый туман мерцали огоньки «Елисейских полей». Вернувшись к покрышкам, он обыскал все вокруг, но бумажник и тибетский мешочек с «вечным снегом» бесследно исчезли.
Кровь текла уже не так сильно. Надо было бы взять рубашку. Отбросив обломок доски в сторону, он пересек бульвар. Светящиеся часы в окошке бензоколонки показывали 3.35. Вновь почувствовав дурноту, он присел на ступеньку перед дверью. Клочья тумана покачивались, как вуаль на ветру, на фоне портовых огней. Жирная крыса, выскочив из темноты, обнюхала его ногу и убежала. Осторожно поднявшись, левой рукой он вытащил содержимое правого кармана. Семь динаров. Совсем ничего.
Хлопнула дверь, из «Елисейских полей» вышел человек в белой фуражке. Пошатываясь, Коэн прошел между мокрых столиков, прикрепленных цепью к тротуару, и заглянул в мутное окно. Темноволосый парнишка тер шваброй пол. Дверь была открыта. Теплый, воздух окутал его, словно одеялом. Едва держась на ногах, Коэн двинулся через зал к пареньку. Вдруг все закружилось перед глазами; пол разом взлетел и ударил его в лицо. Мальчик склонился над ним.
– Vous etes blesse, – сказал он.
– J'ai tombe. – Выпив принесенную парнишкой воду, Коэн сел. Ладонь была мокрой, подняв ее, он посмотрел на грязные разводы. Он вытер ее о джинсы и поднялся на корточки.
– Что случилось? – спросил паренек.
– J'ai tombe, – повторил Коэн. – Я упал и поранил шею.
У парня были рыжеватые с крапинками глаза. Поднявшись, Коэн подошел к стойке.
– Ты не сделаешь мне кофе?
– Aussi un cognac, peut-etre?
Зал больше не кружился. Вкус кофе с бренди приятно обволакивал язык. Мальчик, молча склонившись со шваброй над ведром, по пояс отражался в зеркале бара. Сев за стойку, Коэн смотрел на свои динары. Закончив уборку, мальчик унес ведро и швабру.
– Са va mieux? – сказал он.
– Да, получше.
– Ты американец?
– Oui.
– De quelle partie?
Коэн слишком устал, чтобы соврать.
– Монтана.
– Это горы? Рядом с Нью-Йорком?
– Далеко.
– Когда-нибудь я поеду в Нью-Йорк. Хочешь сэндвичи? Хлеб вчерашний – свежий привозят в семь. Я все равно его выкину. Любишь паштет?
– Он тоже вчерашний?
Парнишка улыбнулся.
– Это бесплатно. Ты упал, поскользнувшись на мокром полу.
– Не потому, что он был мокрым.
Мальчик сделал еще кофе, сэндвич и оставил бутылку коньяка рядом со стаканом Коэна на стойке.
– Ты пойдешь к врачу?
– Нет.
– Ты любишь музыку? – Мальчик бросил монету в музыкальный автомат. – Когда я приеду в Нью-Йорк, я буду слушать эту песню, «Земляничные поляны», – она там популярна, n'est-ce pas?
– Не знаю. – Увидев, что мальчик расстроился, Коэн добавил. – Я там два года не был.
– Аллах! Ты так долго не был дома! Мой брат девять месяцев во Франции; он очень хочет приехать.
– Почему же он тогда не едет?
– Он получает там много денег, сюда присылает. Он работает, как и я, в баре в Лионе. Ему здорово повезло.
– Повезло?
– Получить такую работу. – Паренек убрал тарелку Коэна и налил ему еще бренди.
– Когда ты поедешь назад в Америку?
– Это дорого.
– Для тебя-то это просто, – рассмеялся мальчик, – ты – американец. Лучше всего в мире – быть американцем.
Скрипнула дверь. Старик в тюрбане и коричневой потрепанной галабее прошлепал по полу.
– Абдул, салям, – сказал мальчик. Посмотрев на Коэна своими черными глазами, он кивнул мальчику.
– Салям, Хассим.
Коэн сидел в полудреме, пока старик шумно и торопливо глотал свой кофе. Вошел матрос, он с улыбкой бросил в мальчика свой берет. Стоя у автомата, они о чем-то говорили по-арабски. Коэн боролся с сильным желанием уронить голову на стойку. Он уже забыл, что ему только что сказал мальчик.
– Tu peux me faire un autre? – окликнул он, поднимая свою чашку.
За окнами кафе ночь отступала перед предрассветным туманом. Женщина в белом переходила улицу, держа на голове черный мешок.
– До чего хорошо путешествовать, – сказал мальчик.
– Тебе здесь не нравится?
– Эта страна, как и моя семья: хорошая, но бедная. Кроме работы и сна мне бы хотелось еще чего-нибудь. И этот постоянный голод.
Коэн кивком показал на хлеб, сыр и паштет за прилавком.
– Тебе что, не хватает?
– Этого-то хватает. Но постоянно недостает многого другого. Мы слышим об Америке, Париже.
– В Америке то же самое, даже еще хуже.
– Ты шутишь. В Америке у всех есть машины, n'est-ce pas?
– У некоторых даже по две-три.
– Так, значит, они счастливы.
– Многие, возможно, несчастнее тебя.
– Там у каждого свой дом?
– У многих. У некоторых по два и больше.
Парнишка рассмеялся.
– Так они очень счастливы.
– Ты собираешься во Францию?
– Как и мой брат, я проберусь на корабль.
– Тебя поймают. Так случилось со мной на пути из Греции. – Коэн рассказал ему про «Петра Вяземского». Мальчик не сводил с него своих хитроватых глаз с желтыми искорками. – Но они дали мне работу, – добавил Коэн.
– А теперь? – Парнишка вопросительно поднял брови.
– Теперь, как видишь, мне плохо.
– А деньги?
– Украли. – Коэн показал на лежавшие перед ним на стойке динары.
– Это все, что у меня осталось.
– Alors, ты так же беден, как я.
Вошел насупленный полицейский и, постукивая пальцами по столу, стал ждать, пока мальчик приготовит ему кофе с молоком. Он пристально смотрел на Коэна, вытирая усы после каждого глотка. Облокотившись на стойку как можно естественнее, Коэн старался прикрыть испачканную кровью рубашку.
– Он спрашивал о тебе, – доверительно сообщил паренек после того, как полицейский ушел. – Я сказал ему, что ты – мой друг с нью-йоркских гор. – Наклонившись к нему ближе, мальчик спросил: – Ты опять собираешься сесть на корабль, да?
– Возможно.
– Я с тобой.
– Ты слишком молод, Хассим.
– Мне девятнадцать. Я покажу тебе mon certificat.
– Что-то не верится.
Перегнувшись через стойку, мальчик зашептал, хотя кроме них в кафе никого не было.
– Каждое утро в десять часов в Марсель отправляется paquebot. Мы можем остановиться у моего брата в Лионе. Он найдет мне работу. Я скопил около сотни динаров.
Коэн старался унять дрожь.
– Во Франции, – сказал он, – все очень дорого. И холодно. Возьми что-нибудь теплое. И еду, – добавил он, вспомнив спасательную шлюпку на «Петре Вяземском».
Дрожащий крик муэдзина эхом разнесся по едва начинавшей светлеть улице. Какой-то старик, опустив на землю узел, встал на колени лицом к востоку.
Извинившись, паренек скрылся за шторой, украшенной бусинками, в конце бара.
– Мы сможем уйти в семь, – сказал он, вернувшись, – я приготовлю тебе завтрак. Oeufs plats. Все американцы любят яичницу.
В семь появился хозяин, постоянно подергивавший усы.
Десять минут спустя Коэн с мальчиком вышли из кафе и окунулись в сырую свежесть утра. Их карманы были набиты хлебом и паштетом.
– Я попросил его, чтобы он заплатил мне за работу до сегодняшнего вечера. – Парнишка улыбнулся. – Я сказал ему, что хочу купить велосипед.
– Alors?
– Да он знает, что на свои деньги я не смогу купить велосипед.
* * *
В воздухе витал запах моря, помоев и пристани. Мальчик жил в замазанном штукатуркой доме над берегом моря.
– Мама будет плакать, – сказал он. Коэн остался ждать на улице. Боль в груди становилась одуряюще невыносимой, она распространялась по всему телу, наполняла его и вызывала приступы мучительной тошноты при каждом вздохе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48