Скольких сестер обучила искусству обороны, однако против смерти не устояла. Та безжалостно овладела ею, и теперь, вглядываясь в черты ее посеревшего, холодного лица, Ромили не могла избавиться от ощущения, что Клеа до сих пор не может понять, как же это произошло. Так и стыло едва заметное изумление в чуть вскинутых бровях… Просто не верилось, что она никогда не засмеется, не покажет, как надо проводить захват, не поинтересуется, все ли в порядке у ученицы. Ромили вздохнула и, так и не решив этой загадки, выбрала лопату полегче и отправилась с другими сестрами копать могилу. Занятие нудное, всегда вызывавшее у нее неприязнь, но в ту минуту надо было чем-то заняться, как-то отвлечься, натрудить руки и тело — может, схлынет побыстрее до сих пор стоящее в глазах наваждение: трупы, отрубленные конечности, кровь, окрасившая траву и впитавшаяся в землю… Может, стихнет неумолчный в ушах гул, сотканный из предсмертного ржания коней, воплей умирающих, матерных выкриков, посвиста мечей и глухих шлепков, когда сталь врезалась в плоть… Ранальд учил ее кое-каким упражнениям, позволявшим снять психологическую нагрузку, однако на этот раз ничего у нее не получалось. Слишком много всего навалилось. Слишком много…Скоро наступила ночь, покрыла пологом землю. Уже в сумерках, после похорон Клеа, она побрела в ту сторону, где лежали ее кони. Погибшие… Уже начинали слетаться стервятники, одного она спугнула — тот, недовольно квохтнув, взлетел в небо. Следом на тушу коня плюхнулся другой поедатель падали. Потом они полетели десятками, сотнями… Пир начался!.. Птицы рвали друг у друга куски мяса — прямо из клювов выхватывали… Ромили бросило в дрожь: гибель людей — радость для стервятников. Пир горой…Тут ею овладело нестерпимое чувство голода. В этом заключалась ирония. Может, подобный круговорот является сердцевиной жизни?Подошла Яндрия и увела ее — неназойливо, ласково — в палатку. Все сестры ухаживали за тремя ранеными женщинами. Одной из них клингфайр опалил руку, другая получила мечом по голове — она была без сознания. Третья сломала ногу, свалившись с шарахнувшейся лошади. Все бы ничего, но попавшая под липучий огонь лошадь упала на нее. Тоже судьба, задумалась Ромили, не упади она с коня, не придави он ее своей тяжестью, вряд ли бы она осталась жива.Поражение заметно отразилось на психологическом состоянии армии. Все ходили погруженные в себя, даже опытные солдаты и сестры. В лагере копилась ненависть — возможно, к врагу, но пока она выливалась на своих. Каждый невольно, бессознательно искал виноватого, и до той поры, пока все не убедятся, что во всем виноваты только они сами, до того момента войско представляет собой сборище озлобленных, потерявших веру людей. Опытный командир знает, что этот этап неизбежен и нужны жесткие меры, вплоть до приговоров военно-полевых судов, но главное — не дать разгуляться злобе, безрассудной, неистовой. Не дать победить страху и отчаянию — а-а, все пропало, все равно крышка! Вот и Яндрия на явно вызывающий вопрос одной из раненых, что здесь делает эта Ромили, ведь она целехонька, шла бы лучше помогать хоронить подругу, спокойно ответила:— Она тоже пострадала, и ей тоже очень тяжело.Яндрия знала, что еще немного — то ли вечером, у костров, когда плеснут страсти; может, к утру, — и осознание собственной вины и связанного с ней стыда, ясное понимание, что если и завтра в бою он поведет себя так же, тогда действительно всем крышка, овладеет массой, и тогда армия превратится в непобедимую, всесокрушающую силу. Тогда эти небритые мужланы, эти потерявшие женственность сестры наведут такой ужас на врага, что только держись. Ого-го — мы еще повоюем, мы еще им покажем. И искра здоровой уверенности в своих силах, ощущение, что еще чуть-чуть, и армия победит, вдохновляли Яндрию.Но все эти чувства, надежды не следовало торопить — нужно работать с каждой живой душой, которой завтра придется заглянуть в лицо смерти…Она оттащила Ромили в угол, усадила, положила ее головку к себе на плечо и принялась баюкать, поглаживать по волосам. Девушка не отзывалась, она даже не чувствовала прикосновений — картины человеческой смерти стояли перед глазами. Они навевали такую тоску, такое одиночество…Незаметно она провалилась в глубокий, беспросветный колодец — можно ли назвать его сном? — где увидела Клеа. Та, посмеиваясь, скакала на одном из погибших коней, и Благоразумие сидела у нее на луке седла… Но скакали они так далеко, что догнать их не было никакой возможности, тем более что брела Ромили пешая, по колено в каком-то непонятном кровавом сиропе. Никогда ей не догнать их… Никогда, никогда…Сквозь забытье до нее долетел чей-то голос. Знакомый, но кому он принадлежал, догадаться Ромили не могла. А надо бы…«Она никогда не сможет защититься от этого. Ну что я могу поделать? На этот раз попробую поставить барьеры в сознании, но это ненадолго. Ей бы учиться, но она такая дикая и упрямая… Я так боюсь за нее».Ромили терялась в догадках. И проснуться не могла. Кто же это говорит? Каролин? Маура?Кто-то коснулся пальцами ее лба. Неожиданно она очнулась, обвела глазами сероватый матерчатый шатер, нависающий над головой. Опять все вернулось. Она обняла Яндрию и заплакала…— Клеа мертва… И мои лошади… И птицы…Яндрия страстно обняла ее, прижала к себе.— Я знаю, милая. Знаю… Поплачь, хорошая моя, пореви вволю. Нам всем нелегко…Ромили тронула пальцем щеки Яндрии — та тоже плакала.Непонятно почему, но эти всхлипы, их общий рев показался ей немного неуместным. Чересчур, что ли… 8 На следующее утро Ромили проснулась от звуков барабанящего по крыше шатра дождя. Она встала, выглянула наружу — низкие лохматые тучи плыли над самой землей. Дождь не прекращался. Поле, где вчера произошел бой, было пустынно, разве что вездесущие стервятники бесцеремонно и бесстрашно кружили над землей и время от времени собирались на чьем-нибудь трупе. Человека или коня — им было все равно.«А-а, плевать», — равнодушно подумала Ромили. С другой стороны, она трезво решила, что быть похороненной в сырой земле все же лучше, чем если бы ее плоть рвали клювами и над ней бы скандалили эти омерзительные кворебни. Хотя так или иначе, все равно мертвому телу путь один — распасться на простые элементы, стать едой для всякой ползающей, ковыряющей землю твари, напитать корни травы и деревьев. Так свершается круговорот — вышли мы из праха и вернемся в него же, чтобы где-нибудь, когда-нибудь возродиться вновь. «О чем тут горевать?» — спросила себя Ромили.И зачем? Что ей до ссоры двух властелинов? Тут в рассуждениях произошла некая заминка — ей припомнилась встреча с Лиондри Хастуром. Теперь она могла точно объяснить, чем поразил ее в тот момент Лиондри. Своей жестокостью!.. Жизнь человека для него ничего не стоила. С другой стороны, не накручивает ли Каролин различные философии, чтобы оправдать неуемное желание власти? Нет, он искренне верил в то, что его долг состоит в защите людей, присягнувших ему. Так оно, по-видимому, и есть…Каролин чем-то похож на коня… Кони его любят, а это о многом говорит… В то время как Ракхел и Лиондри — вылитые баньши, питающиеся живой плотью. Неожиданно впервые за все время, что она провела в разлуке с Пречиозой, Ромили порадовалась, что ястребица улетела. Они уже не виделись больше года…«Она тоже питается живой плотью. Я знаю, она так устроена, и я люблю ее, но вынести это не в моих силах. Тем более видеть…»Ромили оделась, набросила накидку, покрыла голову капюшоном и поспешила к Умеренности. Первым побуждением было — пусть птицей займется Руйвен. Она видеть не могла пустые жердочки, где еще вчера восседали Усердие и Благоразумие. Весь ужас случившегося вновь ожил на мгновение. И угас… Страдай ни страдай, ее наняли как сокольничью короля, и забота о птицах входит в обязанности. Никто ее не освобождал, а Руйвен? Брат относился к делу без особого интереса, по долгу службы. Он не любил их так, как она.Умеренность одиноко сидела на жердочке. Съежилась от холода и сырости… Ветер продувал насквозь место, где был устроен насест, и девушка решила перенести птицу в палатку, где жили они с Маурой. Уже несколько дней шатер пустовал. Теперь за Умеренностью нужен глаз да глаз — она единственная сторожевая птица на всю армию. Если она простудится и не сможет летать, войско Каролина ослепнет и оглохнет. Тем более что сегодня ей предстоит не менее напряженная работа, чем вчера. Что бы ни случилось, ее в любом случае поднимут в воздух. Перспектива нерадостная, но какой смысл в этих условиях рассуждать о всеобщем счастье, о единении с животным миром!.. Отдадут приказ — и полетишь как миленькая, пророчила ей Ромили. Потому что ты военное имущество! Приспособление для разведки. И я тоже… Так что нечего ежиться, лезь в палатку греться…Опять на ум пришел Лиондри — что он там думал, над чем размышлял? А-а, ему-де не хочется быть палачом Ракхела. «Скажи Яндрии, — наказал он ей, — что я вовсе не чудовище, каким она меня считает». Ну, миленький, возмутилась Ромили, раньше надо было думать. Тоже небось рассчитывал поживиться от трона. Все власти мало? Так что теперь, дорогуша, поздно в благородных играть.Вот загадка. Они же с Каролином родные братья, как же могут быть так не похожи?..За матерчатой стенкой шатра послышались чьи-то шаги. Ромили повернулась и увидела в прогале входа знакомое лицо.— Дом Алдерик! — воскликнула она, но прежде, чем он удивленно глянул на нее и что-то сообразил, на него накинулся и заключил в объятия Руйвен.— Бреду! Я должен был догадаться, что первым делом ты поспешишь сюда! Как только появишься в лагере, сразу ко мне… Молодец!..Алдерик Кастамир удивленно тряхнул головой и растерянно улыбнулся. Потом сказал:— Ты знаешь, я только что из «Соколиной лужайки». Твой отец позволил мне отправиться к армии, однако сколько мне пришлось его уговаривать! Ты слыхал — Дарен вернулся в монастырь?Руйвен пожал плечами.— Я в общем-то рад за него. Я скинул ему на плечи такую обузу, как наследственную вотчину. Надеялся, что, когда меня не будет рядом, отцу станет ясно, что ему это бремя не по плечу…— Естественно, — откликнулся Алдерик. — Дарен не испытывал особой привязанности ни к лошадям, ни к собакам, ни к ястребам. И дар Макаранов ему не достался. Он вовсе не виноват в этом. Так же как ты не виноват в том, что ты есть, бреду. Умение Дарена в другом, и в конце концов отец согласился отправить его в Неварсин заканчивать курс. В один прекрасный день он станет управляющим у Раэля — я уже начал обучать мальчика искусству обращения с конями и ястребами.— Маленький Раэль! — изумилась Ромили. — Когда я оставила «Соколиную лужайку», он еще сидел на коленях у Люсьелы. Вот так дела! Я знала, я верила — у него должен был проявиться дар Макаранов. Слава Богу, что Дарен нашел свое место, как и я свое.Алдерик повернулся к ней и протянул девушке руку:— Госпожа Ромили…Та поправила его:— Меченосица Ромили… Догадываюсь, что бы сказал отец, узнав об этом…— Роми, твой отец любит тебя, — глянув ей прямо в глаза, ответил Алдерик. — Правда, Макаран и мачеха считают, что тебя нет в живых. Могу я попросить разрешения — как ваш друг и их тоже, твой отец всегда был очень добр ко мне — послать им весточку, что ты жива?Она усмехнулась:— Нет уж, не надо. Мне кажется, отец, узнав, что я зарабатываю хлеб мечом и вступила в Орден, решит, что лучше бы я умерла.— Не стал бы я спешить с подобным выводом. С тех пор как ты сбежала из замка, он сильно изменился. Не могу сказать, что он на все махнул рукой — голову он по-прежнему держит высоко, — но, например, Дарена он отпустил. Если бы ты знала, как тот был счастлив!.. Нельзя быть такой бессердечной! Неужели ты засохла душой до того, что забыла — ведь ты была его любимым ребенком. Он любил тебя больше других.— Знаю. — Ромили опустила глаза. Голос ее дрогнул. — Надо же, отпустил Дарена… Никогда бы не подумала, что он способен так круто измениться. Я плохая дочь… Слишком грубая, нечуткая. Гордыня меня гнетет… Но если мы выберемся живыми из этой заварушки — Хранитель Разума, обереги меня! — задыхаясь, воскликнула она, — я обязательно поеду в «Соколиную лужайку» и вымолю у него прощение. И буду просить, чтобы он, пока не поздно, отпустил Раэля в Башню. Пусть мальчик подучится… Если мне придется вытерпеть всяческие унижения, пусть будет так…— А ты сама, Ромили? — спросил Алдерик. — Он так горевал по тебе, что сдал буквально на глазах. Если бы ты только могла видеть его…Девушка поморгала и слизнула скатившуюся слезу. Сердце ее готово было разорваться на части от одной только мысли, что отец так постарел из-за нее. Все же заявила:— Пусть лучше он считает меня умершей, чем узнает, что дочь опозорила его — надела вот эти серьги. — И она указала на знаки Ордена, что были вдеты в мочки.Алдерик пожал плечами.— Не буду настаивать, но, может, тебе интересно будет узнать, что на Праздник середины зимы Мэйлина вышла замуж за дома Гариса.— Мэйлина? Моя меньшая сестричка?! За этого… отвратительного развратника?.. — воскликнула Ромили. — А ты еще уверял, что он изменился!— Опять ты начинаешь осуждать не разобравшись, — предостерег ее Алдерик. — Гарис безумно влюбился в нее, и, судя по всему, она тоже. Перед самой свадьбой она мне призналась, что Гарису так плохо, он такой несчастный, одинокий. Она сказала, что ей так жалко бедного парня; и все свои безумства он совершал от отчаяния. А теперь, когда он нашел ту, которая будет любить его, заботиться о нем, Гарис совершенно изменился. Ты бы только посмотрела на них.— Упаси Боже! — Ромили даже потрясла головой. — Если он сделал Мэйлину счастливой… Действительно, лучше ее, чем меня… — Она вообразить не могла, что кто-то способен стерпеть ласки этого мужчины, но Мэйлина всегда отличалась некоторой глупостью, может, ему такая и была нужна, вот они и спелись. В любом случае он нашел себе такую жену, какую хотел.Руйвен наконец вступил в разговор:— Ты с такой страстью расписывал нам нашего отца, а своего ты уже успел повидать?Алдерик нахмурился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70