Подойдя ближе, я узнал Келли. Дальнобойные плевки окружали его со всех сторон. Я пихнул его в бок, чувствуя, что покушаюсь на чужую собственность.
— А вот и наш мальчик! — насмешливо воскликнул я.
— А, красавец-мужчина, — ответствовал Келли.
Нахмурившись, я достал сигареты и прикурил две штуки. Стоя вполоборота, я спросил низким суровым голосом:
— Что поделываем?
— О, Господи, ничего, — сказал Келли. — Ничего, приятель. Пойдем, поговорим по дороге.
Я не стал спорить. Напустив на себя аморальный вид, я последовал за Келли в долгий путь в окрестности Айриштауна, Сэндимаунта и Сидни-Пэрэйд и обратно — к Хаддингтон-Роуд и каналу.
Цель прогулки. Обнаружение готовых к соитию девственниц.
За все время прогулки мы так и не обнаружили ничего, что отвечало бы вышеуказанной цели, но согрели наши одинокие души музыкой наших голосов. Содержание беседы составляли собачьи бега, пари, ставки и оскорбительные замечания в адрес ханжеского целомудрия. Немало миль мы уже исходили таким образом вечерами, преследуя достопочтенных матрон, приставая к незнакомкам, представляясь замужним дамам как старые друзья и без всякой причины задирая прохожую публику. Однажды нас, в свою очередь, преследовал полицейский в штатском. По совету Келли мы переждали в какой-то церквушке, пока он не уйдет. В результате я обнаружил, что прогулки благоприятно сказываются на моем самочувствии.
Посещавшая колледж публика разбилась на множество кружков и обществ, частью чисто культурных, частью сосредоточенных на организации и проведении разного рода игр с мячом. Культурные общества различались по характеру и целям, а жизнеспособность их измерялась числом забияк и прочих беспринципных личностей, которых им удавалось привлечь к своим дискуссиям. Некоторые из них были посвящены английской литературе, другие ирландской, третьи, наконец, изучению и распространению французского языка. Самым крупным было общество, собиравшееся каждую субботу по вечерам для свободных дискуссий на ту или иную тему; однако сотни студентов использовали эти собрания, чтобы вдоволь поорать, порезвиться, попеть и то и дело пускать в ход словечки и прибегать к действиям, несовместимым с обычаями добропорядочных христиан. Общество собиралось в старой, заброшенной, устроенной амфитеатром аудитории, вмещавшей сотни две с половиной человек. Аудитория выходила в просторный вестибюль, и в нем-то и собирались самые ражие и громогласные парни. Вестибюль освещался всего лишь одной газовой лампой, и когда ожесточенный гвалт становился нестерпимым, свет гас, словно выключенный какой-то сверхъестественной дьявольской силой, и наступавшая в подобных обстоятельствах темнота не раз вызывала у меня приступы физической и душевной тревоги — мне казалось, что большинство присутствующих одержимо нечистыми духами. В освещенный прямоугольник открытой в аудиторию двери летели не только грязные и бессвязные речи, но и разнообразные ненужные предметы, как-то: окурки, старые ботинки, сорванные со стоящих рядом приятелей шапки, куски конского навоза, скатанные в комок клочья грязной мешковины и подобранные на свалке предметы женского туалета, иногда еще вполне пригодные. Однажды Келли упаковал панталоны и панталончики своей хозяйки в аккуратный пакет из коричневой бумаги и через дружка послал его председателю, который вскрыл необычную посылку in coram populo (в присутствии собравшихся) и долго рылся в ней, вытаскивая на свет Божий предмет за предметом, словно ища среди них объяснительную записку, не в состоянии сразу осознать характер выходки по двум причинам: из-за близорукости и из-за того, что носил степень бакалавра.
Результат упомянутого деяния. Крики, смех и беспорядок в аудитории.
При посещении этих собраний я занимал позицию, где меня невозможно было опознать, молча стоя в комнате. Конец вышеизложенного.
Дальнейший отрывок из моей Рукописи, посвященной Рукописи мистера Треллиса, посвященной Джону Ферриски, его первым шагам в жизни и первым встречам с теми, кому предстояло стать его верными друзьями, oratio recta. Обращаясь к самому себе, он заметил, что это недурно, когда человек не знает себя в лицо. Звук собственного голоса ошеломил его. У него был выговор и интонация, характерные для представителей низших рабочих слоев Дублина.
Он стал исследовать стены комнаты с целью обнаружить дверь или какое-нибудь иное потребное для выхода отверстие. Он завершил обследование двух стен, когда на него нашло малоприятное ощущение одновременной слепоты, близкой истерики и позывов к рвоте — последнее обстоятельство очень сложно и трудно объяснимо, так как он ни разу на протяжении всей своей жизни не ел. То, что это было явление по природе своей чудесное, скоро стало ясно окончательно, так как рядом с камином появилось сверхъестественное облако, или ореол, напоминавший облачко пара. От слабости он упал на колено, в изумлении глядя на длинные, кисейные струйки пара, сплетавшиеся и уплотнявшиеся на потолке, глаза у него саднило, поры расширились от влажности. Между тем сквозь пар проступали смутные лица, тут же вновь растворявшиеся. Он услышал исходивший из середины облака равномерный бой огромного отлаженно-часового механизма, после чего его изумленному взгляду явился паривший в воздухе ночной горшок, бледный как привидение; постепенно под его взглядом горшок преобразился в колесико от кроватной ножки, увеличенное примерно в 118 раз по сравнению с натуральной величиной.
— Ты там, Ферриски? — раздался голос из облака.
На Ферриски напал страх, на какое-то время исказивший его черты. Кроме того, он испытал новый позыв опорожнить свои внутренности.
— Да, сэр, — ответил он.
Автобиографическое отступление, часть четвертая . Дальнейшие неприятности, поджидавшие меня в личной жизни, к несчастью, не совсем случайны. Оказывается, что часть моей рукописи, содержавшая беседу (в прямом изложении) между Ферриски и голосом из облака, безвозвратно утеряна. Помню, что я извлек ее из портфеля, где храню свои сочинения, — портфель представлял собой сооружение из двух листов плотного картона, соединенных металлической скобой с патентованным пружинным механизмом, — и как-то вечером захватил с собой в колледж в надежде услышать мнение Бринсли о стиле и сообразности тем, послуживших предметом описанной в отрывке дискуссии. В результате многочисленных и последовательных умозрительных попыток установить, куда же могла изначально запропасть рукопись, мне удалось вспомнить обстоятельства моей встречи и разговора с Бринсли вплоть до мельчайших деталей.
Облаченный в свое серое пальто, я вошел в колледж вскоре после полудня через боковой портал и столкнулся с четырьмя барышнями в коридоре, ведущем в главный вестибюль. Помнится, я предположил, что они спускаются в гардероб или туалет, чтобы вымыть руки или совершить какой-либо другой интимный акт. Несколько юношей-студентов, по большей части мне незнакомых, расположились в вестибюле у батарей и тихо, спокойно о чем-то переговаривались. Я внимательно оглядел каждого, но Бринсли среди них не было. Впрочем, я заметил молодого человека, который, я знал, был знаком с ним, — мистера Кэрригана, хрупкого юношу с украшенным усами лицом, одевавшегося обычно очень скромно. Увидев меня, он подошел, бросив на ходу через плечо замысловатую непристойность, после чего нахмурившись посмотрел на меня, весь в ожидании моей реакции. Я довольно-таки непринужденно рассмеялся и спросил, не знает ли он, где может быть мистер Бринсли. Кэрриган ответил, что видел, как Бринсли шел в бильярдную, после чего он (Кэрриган) отошел от меня странной, пошатывающейся походкой, по-военному отдавая честь. Упомянутая бильярдная была расположена в подвале на расстоянии тонкой перегородки отмужской уборной. Я остановился на пороге. В зале было с полсотни молодых людей, некоторые из них расхаживали с киями в мареве табачного дыма, бледное лицо или рука на мгновение возникали в конусе яркого света, падавшего из-под зеленых абажуров на ровное сукно столов. Большинство в ленивых позах удобно расположилось в креслах, праздно разглядывая шары. Бринсли был там, поедая завернутый в бумагу бутерброд и с пристальным вниманием наблюдая за игрой своего коротышки-приятеля по имени Моррис, время от времени отпуская в его адрес иронические замечания.
Я направился к нему, и он приветствовал меня жестом, исполненным целеустремленности. Тяжело работая челюстями, он указал на стол, за которым шла игра. В тонкости бильярдной игры я не был посвящен, но из вежливости стал следить за быстрыми меткими шарами, пытаясь вывести из результатов удара предшествовавшие ему намерения.
— Вот так поцелуй ! — сказал Бринсли.
Извлечение из «Краткого Оксфордского словаря». Поцелуй, сущ. 1. Ласковое прикосновение губами. 2. В бильярде — легкий удар двух шаров друг о друга. 3. Разновидность круглых леденцов.
Оттащив Бринсли от стола, я заставил его внимательно прочесть рукопись — в общей сложности страничек девять. Поначалу он читал лениво, затем — со все возрастающим интересом. Наконец, повернувшись ко мне, он похвалил меня, благосклонно отозвавшись о моем литературном даровании.
— Со щитом, — сказал он.
Диалог, о котором шла речь, касался (как можно было догадаться) порочности и моральной неустойчивости мистера Ферриски. Голос указал ему, что его сладострастное призвание состоит в развращении и губительстве особ прекрасного пола, попутно и не особенно вдаваясь в детали, описав ему его привычки и физические качества. К примеру, ему было заявлено, что алкогольно-пропускная способность его, говоря приблизительно и учитывая разницу в крепости между продукцией различных фирм, равна шести бутылкам портера и что все, принятое сверх указанного количества, будет извергнуто. В заключение голос суровым, предостерегающим тоном перечислил кары, ожидающие его, если он — даже тайно и только в мыслях — уклонится от предписанной ему миссии пьяницы и дебошира. Его жизнь отныне была безраздельно посвящена удовлетворению его эмпирических вожделений. Тут голос умолк, и облако пара, истончаясь все более и более, исчезло, и последние струйки его быстро втянуло мощной каминной тягой. После этого мистер Ферриски обнаружил, что его синие штаны слегка намокли, но как только облако испарилось, былые силы вернулись к нему; минут через двадцать он уже был в состоянии возобновить поиски двери. Он обнаружил ее на третьей по очереди стене, и, пожалуй, немаловажно будет отметить — как свидетельство возросшей остроты его мысли, — что он не стал обследовать одну из стен, путем дедукции придя к выводу, что дверь в комнате на верхнем этаже дома редко когда находится на той же стене, что и окно.
Он открыл дверь и вышел в коридор. Потом он открыл еще одну из множества дверей, выходивших туда же, и вошел в комнату, в которой (вряд ли случайно) увидел мистера Пола Шанахэна и мистера Энтони Ламонта — людей той же социальной принадлежности, что и он сам, которым было предназначено стать его близкими друзьями. Странно, однако они уже знали его имя и его врожденную склонность к плотским утехам. И в этой комнате мистер Ферриски тоже почувствовал слабый запах пара. Он заговорил с незнакомцами сначала недоверчиво, но постепенно перейдя на искренний, откровенный тон. Мистер Шанахэн представил себя и мистера Ламонта, объяснил, каков род их деятельности, и был настолько любезен, что достал свои дорогие, на пятнадцати камнях часы с крышкой и позволил мистеру Ферриски оценить свою внешность по отражению на внутренней полированной стороне крышки. Это избавило мистера Ферриски от определенного беспокойства и придало большую непринужденность дальнейшей беседе, которая постепенно перешла к вопросам внешней и внутренней политики, акселерации, вызванной силой земного тяготения, артиллерийского дела, метафорики и общественного здравоохранения. Мистер Ламонт описал приключение, случившееся с ним, когда в качестве персонажа одной из книг он обучал французскому языку и игре на пианино одну чрезвычайно утонченную и деликатную юную деву. В свою очередь, мистер Шанахэн, человек более почтенного возраста, появлявшийся во многих хорошо известных рассказах мистера Трейси, поразвлек слушателей кратким, но живым описанием своих похождений в роли ковбоя, пасшего скот в Рингсенде, одном из пригородов Дублина.
Резюме воспоминаний мистера Шанахэна; замечания его слушателей даны в скобках; приводятся соответствующие выдержки из газетных публикаций . Знаете, что я вам скажу? Славная была жизнь в старые добрые времена. (Это точно). То были времена великого О’Каллахэна, времена Баскина, времена Трейси, которые привели ковбоев в Рингсенд. А я, доложу вам, всех их знал.
Соответствующая выдержка из газетной публикации . С прискорбием сообщаем о кончине мистера Уильяма Трейси, выдающегося романиста, имевшей место вчера при тягостных обстоятельствах в его доме на Грейс-парк-гарден. Вскоре после полудня покойный был сбит на площади Уиверс тандемом велосипедистов, ехавших в направлении города. Однако пострадавший сам встал на ноги и от души посмеялся над случившимся, восприняв его как шутку в столь свойственном ему жизнерадостном духе, после чего отправился домой на трамвае. Выкурив шесть послеобеденных трубок, он стал подниматься наверх и замертво упал на лестничной площадке. Об утрате этого человека высокой культуры и старомодной учтивости будут сожалеть люди всех общественных слоев и вероисповеданий, и, конечно, прежде всего литературный мир, украшением которого он являлся долгие годы. Он был первым в Европе, кто показал двадцать девять львов в одной клетке одновременно, и единственным писателем, который продемонстрировал, что скотопригонный промысел можно эффективно развивать в Рингсенде. В числе его наиболее известных книг можно назвать «Последний удар Рыжего Фланагана», «Цветок прерий» и «Последнюю скачку Джейка».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34