В результате я заработал астму, хронический катар, а также ряд легочных заболеваний.
— У меня больше нет вопросов, — сказал Пука.
Судья Ламонт стукнул своим бокалом по стойке и сказал, обращаясь к Треллису:
— Хотите ли вы, чтобы свидетель был подвергнут перекрестному допросу?
— Да, хочу, — ответил Треллис.
Он попытался встать и небрежно засунуть руки в карманы брюк, но почувствовал, что значительная часть волшебной силы покинула его. Одновременно он ощутил жесточайший приступ миелита, или воспаления спинного мозга. Он скорчился на стуле, сотрясаемый клоническими судорогами и выдавливая из себя слова сверхъестественным усилием воли.
— Вы заявили, — сказал он, — что вам приходилось спать на чердаке в антисанитарных условиях. В каком именно смысле были нарушены правила гигиены?
— Чердак кишел разного рода часами. Кроме того, я не мог даже глаз сомкнуть, потому что меня буквально заели вши.
— Вы когда-нибудь в жизни принимали ванну?
Судья Эндрюс яростно грохнул кулаком по стойке.
— Вы не обязаны отвечать на этот вопрос! — выкрикнул он.
— Так вот, хочу, чтобы вы знали, — сказал Треллис, — что те вши с чердака просто приходились близкими родственниками другим зверушкам, в изобилии разгуливающим по вашему телу.
— Мы не можем больше терпеть этих оскорбительных для суда выходок, — запальчиво произнес судья Ламонт. — Свидетель, вы свободны.
Мистер Уиллард занял свое место за стойкой и залпом опрокинул в себя бокал портера. Треллис без сил упал на стул. Оркестр под сурдинку исполнял изысканную токкату.
— Вызовите следующего свидетеля.
— Уильям Трейси, — прогрохотал Пука, — займите место для дачи показаний.
Мистер Трейси, пожилой полный мужчина с редкой шевелюрой, в пенсне, стремительно прошел на указанное место. Он с нервной улыбкой оглядел судей, избегая встречаться глазами с Треллисом, который вновь гордо и высоко держал голову над останками своего тела и одежды.
— Ваше имя, — произнес Пука.
— Трейси, Уильям Джеймс.
— Вы знакомы с обвиняемым?
— Да, мы собратья по перу.
В этот момент суд в полном составе встал и цепочкой проследовал за висящий в углу зала занавес, над которым светился красный знак. Они отсутствовали минут десять, однако процесс шел своим чередом и в их отсутствие. Легкие, веселые звуки мазурки долетали как бы издалека.
— Расскажите о характере ваших отношений с обвиняемым.
— Года четыре тому назад он подошел ко мне на улице и сказал, что занят работой, для которой ему требуются услуги женского персонала. Он объяснил это тем, что технические трудности, связанные с описанием женского платья, всегда являлись для него непреодолимым препятствием при создании полноценных женских персонажей, и даже предъявил документ, свидетельствующий о том, что ему действительно приходилось в ряде случаев прибегать к использованию переодетых мужчин — уловка, которую, как он справедливо заметил, вряд ли можно было использовать до бесконечности. Он упомянул также о растущем беспокойстве среди его читателей. В конце концов я согласился уступить ему на время девушку, которую сам использовал для «Последнего броска Джека», девушку, которая вряд ли понадобилась бы мне в ближайшие месяцы, так как я привык работать с персонажами попеременно. Когда она уходила от меня к обвиняемому, это была добропорядочная девушка, соблюдавшая религиозные обряды...
— Какое время она состояла на службе у обвиняемого?
— Около полугода. Когда она вернулась, то была в определенном положении.
— Не сомневаюсь, что вы предъявили свои претензии обвиняемому.
— Да. Однако он сказал, что не несет никакой ответственности, и заявил, что поработал над ней лучше моего. Как вы понимаете, замечание это не очень-то мне понравилось.
— Вы приняли какие-нибудь меры?
— Прямо касающиеся обвиняемого — нет. Я хотел было обратиться за помощью в суд, но мне сказали, что подобные случаи вряд ли найдут понимание в суде. Тогда я полностью прекратил всяческое общение с обвиняемым.
— Вы снова взяли эту девушку на работу?
— Да. И не только: я также создал во всех прочих отношениях совершенно ненужного персонажа, чтобы поженить их, а затем подыскал для ее сына честную, пусть и малооплачиваемую работу с помощью одного из моих коллег, занятого работой, имеющей отношение к малоизвестным аспектам сукновальной промышленности.
— Не повлияло ли отрицательно на книгу появление в ней персонажа, за которого вы выдали вашу девушку?
— Несомненно. Персонаж получился сугубо проходной и нарушил художественную целостность моего произведения. Мне пришлось оговорить его неавторизованное вмешательство в специальной сноске. Короче говоря, его появление значительно усложнило мою работу.
— Не было ли каких-либо иных случаев, которые могли бы пролить дополнительный свет на характер обвиняемого?
— Да, были. Во время его болезни в 1924 году я послал ему — с благим намерением подбодрить больного — набросок рассказа, в котором дал оригинальную трактовку темы бандитизма в Мексике конца прошлого века. Через месяц рассказ появился под именем обвиняемого в одном из канадских журналов.
— Это ложь! — возопил Треллис.
Судьи дружно нахмурились и угрожающе поглядели на обвиняемого. Судья Суини, вернувшийся из-за занавеса в углу зала, сказал, обращаясь к Треллису:
— Держитесь в рамках приличий, сэр. Ваше вызывающее и дерзкое поведение уже успело получить суровую отповедь. Если вы не прекратите сквернословить, к вам будут применены самые решительные санкции. Вы настаиваете на перекрестном допросе свидетеля?
— Да, — ответил Треллис.
— Очень хорошо. Приступайте.
Несчастный инвалид собрал все свои чувства в кулак, чтобы они ненароком не покинули его, пока он не выполнит до конца свои намерения.
— Скажите, — произнес он, обращаясь к свидетелю, — вы когда-нибудь слышали такую поговорку: ворон ворону глаз не выклюет?
Послышались стук бокалов и суровое указание:
— Не отвечайте на этот вопрос!
Треллис устало провел рукой по лицу.
— Еще один момент, — сказал он. — Вы заявили, что появление нового персонажа было лишено какой бы то ни было необходимости. Если я правильно помню, он проводил достаточно много времени в посудомойке. Верно?
— Да.
— Чем он там занимался?
— Хозяйственными делами — чистил картошку.
— Значит, хозяйственными делами, чистил картошку. А вы говорите, в нем не было необходимости. Что же, по-вашему, чистить картошку — это бесполезная трата времени?
— Отнюдь. Само по себе это необходимое и полезное занятие. Я же имел в виду, что выполнявший его персонаж не является необходимым.
— Позвольте указать вам на то, что полезность любого человека напрямую связана с его действиями.
— Но на кухне была механическая картофелечистка.
— Неужели? Что-то не заметил.
— В нише, возле плиты, слева.
— Заявляю, что никакой картофелечистки не было.
— Была. Ее купили уже давно.
В этот момент прозвучавший из-за стойки вопрос подвел черту под дальнейшим опросом свидетеля.
— Что такое картофелечистка? — поинтересовался судья Эндрюс.
— Машинка, приводимая в действие вручную и обычно используемая для чистки картофеля, — был ответ свидетеля.
— Отлично. Перекрестный допрос окончен. Вызовите следующего свидетеля .
— Прошу Добрую Фею встать на положенное место, — прогремел Пука.
— Я и так уже все время стою, — раздался в ответ голос Феи, — все ноги отстояла.
— Где эта женщина? — резко спросил судья Лэмпхолл. — Если она немедленно не появится, я выдам ордер на ее арест.
— Это существо совсем лишено плоти, — пояснил Пука, — Бывает, я по нескольку дней ношу его в жилетном кармане и даже не замечаю, что оно там.
— В таком случае действие закона о неприкосновенности личности временно приостанавливается, — сказал мистер Лэмпхолл. — Продолжайте. Где в данную минуту находится свидетель? Ну же, без фокусов. Здесь вам не цирк.
— Я тут, совсем рядом, — сказала Добрая Фея.
— Вы знакомы с обвиняемым? — спросил Пука.
— Может быть, — ответила Добрая Фея.
— Это еще что за ответ такой? — сурово вопросил судья Кейси.
— Вопросы значат куда больше, чем ответы, — сказала Добрая Фея. — На хороший вопрос ох как непросто ответить. Чем лучше вопрос, тем труднее дать на него ответ. А на очень хорошие вопросы так и вообще нет ответов.
— Чудные вещи вы говорите, — сказал судья Кейси. — И кстати, откуда?
— Из замочной скважины, — ответила Добрая Фея. — Пойду подышу свежим воздухом и вернусь, когда посчитаю нужным.
— Заделать надо было эту чертову скважину, — сказал судья Шанахэн. — Вызовите следующего свидетеля , пока этот летунчик не вернулся со своими занудствами.
— Пол Шанахэн, — грохнул Пука.
Не стоит считать сидящего на стуле страдальца без сознания, как бы его внешний вид ни свидетельствовал о том, что он впал в это счастливое для себя состояние; нет, он прислушивался к смутной музыкальной пульсации — изысканной теме на три четверти, мягкие звуки которой доносились до него из бесконечного далека. Он слушал, и сумеречным было все в нем и вокруг. Ряд нежных модуляций в разных ключах, и мелодия перешла в тихую коду.
Пол Шанахэн под присягой показал, что работал на обвиняемого много лет. Он заявил также, что считает свой случай особым и личной злобы к обвиняемому не питает. Он прошел всестороннюю подготовку и мог выступать в любом качестве; его талантами, однако, пренебрегали, и ему приходилось тратить время на то, чтобы направлять и руководить деятельностью других, многие из которых были куда менее способными, чем он. Он вынужден был ютиться в темном чулане в гостинице «Красный Лебедь», практически лишенный свободы действий и передвижений. Обвиняемый назойливо следил за тем, чтобы свидетель выполнял религиозные обряды, но он (свидетель) рассматривал это лишь как предлог для вмешательства в его личную жизнь и мелкого тиранства. Назначенное ему вознаграждение составляло 45 шиллингов в неделю, однако никаких дополнительных средств на поездки и оплату трамвайных билетов не выделялось. По его расчетам, подобные расходы могли бы составить еще 30 или 35 шиллингов в неделю. Питание было скудным и некачественным, поэтому ему приходилось подпитываться за собственный счет. Он успел стать многоопытным ковбоем и отличился при осаде Сэндимаунта. Он научился также в совершенстве владеть разнообразным стрелковым оружием. Вместе с несколькими из присутствующих в зале он обратился к обвиняемому с петицией, прося избавить их от некоторых обязанностей, а также повысить уровень заработной платы и улучшить условия труда. Обвиняемый яростно отказывался идти на малейшие уступки и угрожал членам депутации, которые, находясь у него в услужении, успели получить ряд физических травм, унизительных по своему характеру и ложившихся на них клеймом общественного позора. Отвечая на один из вопросов, свидетель показал, что обвиняемый отличался чрезвычайной раздражительностью, словом, был как порох. В ряде случаев, доложив обвиняемому, что то или иное из его поручений выполнено не в полном соответствии с полученными указаниями — обстоятельство, в котором не было ни малейшей вины свидетеля, — свидетель обнаруживал у себя на теле и одежде вшей и прочих паразитов. Его (свидетеля) друзья жаловались, что с ними не раз происходило нечто подобное. На вопрос обвиняемого свидетель ответил, что он лично всегда отличался крайней чистоплотностью. Поэтому заявление о том, что свидетель был человек с грязными привычками, от начала и до конца было ложью и клеветой.
В этот момент один из членов суда объявил, что хочет сделать заявление, и, бессвязно бормоча, начал читать что-то по вытащенной из кармана бумажке. Вооруженные ковбои немедленно окружили и скрутили его, а слова бедняги заглушило мощное престиссимо гавота, вдохновенно исполняемого невидимым в своей яме оркестром. Судьи не обратили никакого внимания на инцидент, продолжая потягивать портер из своих высоких бокалов. Четверо из них на одном конце стойки знаками показывали друг другу, что неплохо бы перекинуться в картишки, но положение обязывало, и ни карты, ни деньги так и не появились за столом.
В качестве следующего свидетеля выступала корова шортгорнской породы, которую прислужник в черной ливрее привел из дамского гардероба в дальнем конце зала. На животное, великолепный образчик своего вида, снизошел дар речи благодаря некоей магии, которая передавалась в семье Пуки из рода в род. Раскачивая выменем и подгрудком в такт своим шагам, корова неловко втиснулась на место для дачи показаний и, обратив на судей свои большие глаза, медленно обвела их меланхоличным и одновременно уважительным взором. Пука, любивший на досуге побаловаться доением коров, тонкий знаток сельского хозяйства, не отрывал от коровы глаз, любуясь изящными очертаниями ее туши.
— Ваше имя, — отрывисто произнес он.
— Никогда про такое не слыхивала, — ответила корова. Голос ее был низким, утробным и несколько иным, чем привычные голоса млекопитающих женского пола.
— Вы знакомы с обвиняемым?
— Да.
— На какой почве — социальной или профессиональной?
— На профессиональной.
— Вы были удовлетворены характером ваших отношений?
— Никоим образом.
— Опишите обстоятельства вашего знакомства.
— В книге под названием — несколько тавтологическим, я бы сказала, — «Узы узника» мне предстояло исполнять предписанные природой функции. Однако доение мое осуществлялось нерегулярно. А замечу вам, что если корова не находится на последней стадии беременности, то она испытывает крайне неприятные, мучительные ощущения, если ее не доят по меньшей мере раз в сутки. Шесть раз на протяжении упомянутого романа про меня забывали, и очень надолго.
— Испытывали ли вы при этом боль?
— О да, и весьма сильную.
Судья Ламонт произвел длительный прерывистый звук, постукивая по столу донышком своего полупустого бокала, отчего портер в нем покрылся новой пышной шапкой пены. Звук был призван оповестить всех о том, что судья Ламонт собирается задать свидетельнице вопрос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34