— сказала королева. — Но я на это не рассчитываю! Мне кажется, будет гораздо проще и легче, если я сейчас же закажу Рубенсу точно такой же портрет. Ведь у нас впереди еще целых семь дней.— Мне только что кто-то говорил, что Рубенс собирается уезжать и что даже все вещи его уложены.— Неужели!— Не могу только припомнить, кто именно говорил мне об этом. — Ах, да, герцогиня де Вернейль!— Она сказала тебе это именно сегодня!? Теперь и я начинаю думать, что во всем этом кроется какая-то интрига! Но странно, что король вовсе не разыгрывает роль! Все, что он говорил, было совершенно искренне!— И это совершенно понятно, Анна. Поймите, что интрига эта ведется каким-то третьим лицом.— Твоя правда, Эстебанья! А все-таки нужно переговорить с Рубенсом, если окажется, что он не сможет нам помочь, придется искать другой способ. Но так или иначе, а к тому дню у меня должен быть точно такой же портрет, иначе я пропала! Я не могу даже представить себе того, что меня ожидает! Я дрожу при одной мысли о немилости короля. Но что будет, если король узнает, куда делся портрет?! Нет! Я должна пожертвовать всем, всем на свете, лишь бы вернуть его или добыть точно такой же.Анна Австрийская наскоро простилась с обергофмейстериной и тотчас же уехала с герцогиней де Шеврез на улицу д'Ассаз к Рубенсу.«Однако положение становится опасным! — размышляла Эстебанья, оставшись одна. — Хотелось бы мне только знать, что все это значит! Так или иначе, а к двадцать седьмому необходимо иметь тот же или точно такой же портрет и преподнести его королю. Он дал совершенно ясно понять, что он не только ожидает, но даже требует его! Если теперь он еще ничего не знает, то узнает все позднее и, если не получит портрет в назначенный день, о! тогда произойдут вещи, чреватые такими последствиями, что трудно и вообразить! Бедная, бедная Анна, она вечно между страхом и горем! Мне невыразимо жаль ее! Однако что же можно сделать!? Ах, если бы найти виконта в галерее!»В комнату вошла камер-фрау и прервала размышления обергофмейстерины.— Что вам нужно? — спросила Эстебанья.— Господин барон де Сент-Аманд приказал доложить о себе и просит позволения переговорить с вами.— Переговорить? Со мной?— Да, барон велел просить вас об этом.— Но кто же этот барон де Сент-Аманд? Я его вовсе не знаю! Даже имя это слышу в первый раз.— А между тем барон говорит, что ему необходимо передать вам какое-то чрезвычайно важное известие.— Господи, как это странно! Да какой он на вид, этот барон?— Огромного роста, очень плотный мужчина, в форме мушкетеров.— Вот с этого-то вам и следовало начать! Как это кстати! Попросите барона в мою приемную! — приказала Эстебанья и, как только камер-фрау вышла, подумала: «Это, по всей вероятности, один из знакомых виконта. Может быть, мне удастся от него узнать, есть ли еще возможность догнать Габриэль де Марвилье. Теперь вечер двадцатого сентября, а утром двадцать седьмого король рассчитывает получить портрет. Следовательно, у нас впереди только шесть дней. Но ведь этого времени едва ли хватит на поездку в Лондон и обратно. Королеве не следовало поручать такое дело легкомысленной герцогине де Шеврез. Нет сомнения, что герцогиня искренне любит королеву и глубоко ей предана! Но вдруг эта Габриэль де Марвилье, которой она доверилась, просто ловкая искательница приключений и захочет извлечь из этого доверия определенные выгоды! Однако прежде всего нужно повидаться с этим бароном де Сент-Амандом, который хочет сообщить мне нечто важное».Эстебанья быстро прошла через зал и будуар королевы в ярко освещенную приемную.Ожидавший ее Милон низко поклонился.— Вы, без сомнения, один из друзей виконта д'Альби? — спросила Эстебанья, приветливо отвечая на его поклон.— Совершенно верно. Я один из тех трех мушкетеров, которые ценят дружбу превыше всего.— Но если я не ошибаюсь, прежде говорили о четырех молодых дворянах, поклявшихся идти один за другого и в огонь, и в воду.— И это тоже верно. Прежде нас было четверо, а теперь осталось только трое.— Вы говорите об этом так печально. Что же случилось, барон?— Ничего особенного. Но вчера граф Фернезе вышел в отставку.— Как! Неужели он больше уже не мушкетер? Милон, молча, поклонился.— Это странно, — заметила донна Эстебанья, — но, вероятно, у вашего друга были на то серьезные причины.— Я не могу объяснить вам этого… Один таинственный случай…— О, я вовсе не хотела нарушить вашу скромность, барон. Однако вы, кажется, хотели что-то сообщить.— Вы правы, я позволил себе явиться, чтобы переговорить об одном чрезвычайно важном и секретном деле.— Садитесь и рассказывайте.— Позвольте мне прежде всего предложить вам один вопрос и поверьте, я задаю его вовсе не из любопытства, а потому, что он имеет прямое отношение к тому, что я собираюсь сообщить вам.— Сделайте одолжение, говорите, не стесняясь.— Знаете ли вы что-нибудь о портрете ее величества? Обергофмейстерина в невыразимом удивлении вскинула на него глаза:— Что за совпадение?! Как мог узнать о портрете мушкетер?!— Ваш вопрос чрезвычайно меня удивил! — проговорила она.— Я именно и хотел поговорить с вами об этом портрете. Если мое сообщение совпадет с тем, что известно вам, то вы сами поймете сокровенный смысл моего известия.— Но как дошли до вас эти вести?— Разрешите мне умолчать об этом. В сущности это не имеет значения. Герцогиня де Шеврез поручила портрет королевы одной госпоже…— Совершенно верно, барон, Габриэль де Марвилье.— Я так и думал!— А вы ее знаете?— Виконту несколько раз давали к ней разные поручения. Но знаете ли вы, что вчера у этой Габриэль де Марвилье было продолжительное свидание здесь, в Лувре, с кардиналом Ришелье?— У Габриэль?!— Одним словом, к кардиналу являлась дама под густой вуалью и показывала ему прелестный ящик, где лежал портрет королевы.— Так и есть! Это она! Итак, Габриэль состоит в тайных отношениях с кардиналом!— Мне тоже так кажется.— Но как же вы узнали, что в том ящике лежал именно портрет королевы?— Кардинал Ришелье и Габриэль де Марвилье вскрывали его.— Неужели? Какая гнусность! Но ведь ящик был запечатан.— И тем не менее его вскрыли.— Вы в этом уверены, барон?— Я ручаюсь в правдивости каждого моего слова! Дама под вуалью сказала кардиналу, кому предназначается этот портрет, и его эминенция сделал на нем метку, чтобы невозможно было когда-нибудь подменить его другим.— Но ведь это целая западня! Чего только не изобретет кардинал! Какая смелость! Какая утонченная хитрость! — вскричала Эстебанья. — Теперь, значит, нечего и думать о том, чтобы подменить портрет! Он сейчас же увидит, что это копия!— Кардинал пометил портрет буквой А на задней золотой пластинке и объяснил даме под вуалью, что это может значить и Анна и Арман.— Но откуда вы все это узнали, барон!?— Покоряюсь вашей воле и на этот раз отвечу! Кардинал и дама разговаривали здесь, наверху, в комнате с серебром, рассчитывая, что там их никто не услышит. Но маленькая придворная судомойка Жозефина…— Ах, да! Я припоминаю эту прелестную девочку!— Так вот эта девушка, — продолжал Милон, — невольно подслушала этот разговор, передала его мне и предоставила действовать по моему усмотрению.— О! Это большое счастье! Но что же нам, однако, делать? Габриэль де Марвилье еще прошлой ночью выехала в Лондон на курьерских, а нам, во что бы то ни стало, нужно возвратить портрет обратно!— Я не думаю, чтобы Габриэль отдала его теперь добровольно!— Разве вы думаете, что есть еще возможность догнать ее?— Можно попытаться. Ведь женщины вообще не любят ездить быстро.— Не сравнивайте ее с другими женщинами. Она энергичнее иного мужчины, и ездит очень быстро! А между тем просто необходимо, чтобы этот несчастный портрет был возвращен. Когда же вы сможете выехать за ней?— Я — сегодня же в ночь.— Вы сделали особенное ударение на «я». Вы хотите, чтобы и друзья ваши ехали с вами?— Да, мы любим путешествовать вместе. Следовательно, если я не найду виконта и маркиза сейчас, мне придется прождать их до утра.— Но где же они могут быть теперь?— Виконт совершенно неожиданно переведен на личную службу его величества.Эстебанья вздрогнула.— Это дело твоих рук, Арман Ришелье, — проговорила она, — узнаю деятеля по делам его!— А Каноник вчера уехал куда-то с маркизом и возвратится только завтра.— Значит, мы потеряем еще целый день!— А разве возвращение портрета обусловлено каким-нибудь сроком?— Разумеется! Утром двадцать седьмого сентября он во что бы то ни стало должен быть в наших руках!— А завтра уже двадцать первое! Но все-таки еще можно бы успеть, если не возникнет никаких препятствий.— Однако вы призадумались, барон! — озабоченно произнесла Эстебанья. Она сознавала, что в этом ужасном положении помощь и спасение могли прийти только от мушкетеров.— Я решительно не могу придумать способа, которым можно было бы добыть портрет у Габриэль де Марвилье! — сказал Милон.— Ящик с портретом передала ей герцогиня де Шеврез, следовательно, она же может и потребовать его обратно. Я достану вам записку герцогини, она попросит Габриэль возвратить его вам.— Боюсь, что эта хитрая женщина не так легко расстанется с такой драгоценностью! Вдруг ей вздумается объявить, что записка подложная? Ведь тогда я буду вынужден или возвратиться ни с чем, или поступить с ней не особенно любезно.— Ваша правда! Судя по всему, от этой женщины, состоящей в тайных отношениях с кардиналом, можно всего ожидать.— Мне кажется, что хорошо исполнить это поручение мог бы только беарнец.Эстебанья удивленно взглянула на Милона.— Беарнец? — переспросила она.— Виконт! Я говорю о виконте. Между собою мы называем его беарнцем.— Почему вы думаете, что он лучше всех мог бы исполнить это поручение?— Мне кажется, что эта женщина произвела на него сильное впечатление, и, судя по некоторым его словам, я подозреваю даже, что она приглашала его к себе в Лондон. Может быть, ему удастся овладеть ящиком посредством хитрости.— Но если он заинтересован ею…— Да, но весь этот интерес исчезнет, как только он узнает, на что она способна.— Благодарю! Вы снова подаете мне надежду.— Итак, завтра беарнец, маркиз и я отправимся в путь… Но да! Гром и молния! Ведь я опять совсем забыл, что виконт переведен на личную службу короля! — вскричал Милон почти с отчаянием.— Так пусть он скажется больным!— Нет, это неудобно!— Действительно. Еще, пожалуй, кардинал что-нибудь заподозрит.— Нашел! Вот истинно гениальная мысль! — воскликнул Милон, повеселев.— Говорите же, что вы придумали.— Сегодня, стоя на дежурстве, виконт будет иметь неосторожность заснуть, и за это его посадят под домашний арест на несколько дней.— Но ведь это опасно! Могут проверить, что он делает, сидя под арестом, и вдруг не найдут его дома. Что тогда?— Тогда, в самом крайнем случае, он посидит в Бастилии, а портрет уже будет в наших руках.— Какое благородство и самопожертвование, — воскликнула тронутая Эстебанья. — Я горжусь знакомством с такими людьми, как вы! Делайте как знаете, но ради самого Бога, доставьте портрет сюда к утру двадцать седьмого. Я могу только от всей души пожелать вам удачи. Если бы вы знали, сколько в высшей степени важных вопросов зависит от того, будет ли ящик к утру двадцать седьмого сентября в моих руках.— Если это только в пределах человеческих сил, ваше желание осуществится, — сказал Милон, низко кланяясь.— Мои мысли и молитва будут неразлучны с вами. Да сохранит небо всех вас, — ответила Эстебанья. — Я буду горячо молиться за вас! XXVI. ЭМИНЕНЦИЯ КРАСНАЯ И ЭМИНЕНЦИЯ СЕРАЯ В одной из комнат апартаментов Ришелье, отличавшейся отсутствием всякой роскоши убранства, за большим столом, заваленным книгами и бумагами, сидел человек лет сорока. Серая монашеская одежда свидетельствовала о его духовном звания, а покрой сутаны и острый капюшон, спадавший на спину, говорили о его принадлежности к ордену капуцинов. Множество морщин, избороздивших лицо монаха, делали его похожим на старика, и лишь большие серые глаза, горевшие полным жизни огнем, говорили о том, что в этом изнуренном теле живет бодрый дух и тонкий ум.Этого монаха, вечно углубленного в свои ученые труды, народ прозвал «Серой эминенцией».Очень может быть, что это прозвище было дано патеру Жозефу, лишь для отличия от красной эминенции, Ришелье, но настолько же вероятно и то, что этим народ подчеркивал, что капуцин был почти настолько же важен и могуществен, как и кардинал-министр, который нередко в затруднительных случаях обращался к нему за советом.Даже внешность этих двух людей являла собой крайние противоположности. Ришелье был довольно привлекателен и стремился всячески подчеркнуть собственное великолепие. Патер Жозеф напоминал представителя инквизиции и производил отталкивающее впечатление. Ростом он был не меньше Ришелье, но казался ниже его, потому что был как-то грубо широк в кости, хотя и худ. Жизненные потребности свои, опять же как бы в противоположность Ришелье, он довел до поразительной скромности. Патер Жозеф отрицал необходимость комфорта и роскоши в собственном быту.Он только что распечатал огромный конверт, доставленный ему папским курьером из Рима, начал читать письмо и, казалось, был крайне удивлен его содержанием.Через несколько минут дверь отворилась и вошел Ришелье.Серая и красная эминенции поздоровались, но не как люди, занимающие различное общественное положение, а как истые братья во Христе.Патер Жозеф был единственным человеком, который никогда не унижался перед Ришелье и держал себя перед ним с чувством собственного достоинства. Когда они встречались, нельзя даже было предположить, чтобы то были начальник и подчиненный.Ришелье ценил в патере Жозефе замечательно умного советника, уже не раз обеспечивавшего ему успех там, где светский кардинал отчаивался его достигнуть. Поэтому, когда Ришелье говорил с Жозефом, в нем совершенно исчезал гордый правитель Франции, а оставался лишь любезный и доброжелательный партнер.Когда вошел Ришелье, патер Жозеф быстро спрятан под бумаги полученное им письмо. Красный кардинал, казалось, не заметил проделки серого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72