— Ну, уж нисколько, моя прекрасная Белая голубка! — возразил Милон, провожая Жозефину. — Мы мушкетеры, напротив, всегда радуемся таким приключениям!— Обещайте мне, мсье Милон, что возьмете с собой своих товарищей.— Да разве можно отказать вам в чем-нибудь, мадемуазель Жозефина?— А еще обещайте, что пробудете здесь еще несколько минут, пока я выйду, и не станете провожать меня.— Так, значит вы намерены и дальше продолжать вашу роль таинственной незнакомки? — спросил Милон с видимым сожалением.— Позже вы все узнаете, а сегодня еще не время. Будьте счастливы, мсье Милон, и поспешите к вашему другу.Она просто и скромно протянула мушкетеру руку, вышла из комнаты и быстро сбежала по лестнице. Спустя несколько минут вышел и Милон.— Премилая девушка! — пробормотал Милон, невольно улыбаясь. — Клянусь, она мне нравится все больше и больше! У нее и голова, и сердце еще на месте. Только странно, отчего она не хочет сказать мне своего имени и где живет? А, в сущности, она совершенно права! Бережет свою репутацию. А ведь, должно быть, она не совсем ко мне равнодушна, иначе зачем бы ей дважды просить меня, чтобы я не ездил один! Говорит, что только нз чувства благодарности пришла предупредить нас! Однако, друг Милон, ты делаешься порядочным негодяем: начинаешь во всем видеть какую-нибудь скрытую причину. Именно из благодарности, потому что спасать приходится одного виконта! Но какая она милая! Какие у нее прирожденно грациозные движения, нежные черты лица! Какие исполненные ума и чувства глазки! А эти длинные нежные пальцы, благородный рост и осанка… Да, без сомнения, она из знатной семьи! А, в сущности, ведь это решительно все равно. Для меня главное то, что она удивительно хороша, что сердце у нее доброе и честное, — заключил мушкетер свои размышления.Маркиза Милон дома не застал. Лакей доложил ему, что час тому назад заходил Каноник, и они вместе с маркизом пошли по направлению к Луврскому дворцу. Милон тотчас же поспешил вслед за ними и нашел обоих друзей в дежурной комнате дворца.— Что случилось? — спросил маркиз, протягивая другу руку. Каноник же, глядя на пыхтевшего, как кузнечный мех, мушкетера, не мог сдержать невольной улыбки.— Что случилось? — повторил Милон. — Случилась целая таинственная история! Не знаете ли вы, от кого получил беарнец сегодня ночью письмо с поручением доставить его в Лондон?— Письмо? Сегодня ночью? — переспросил маркиз и удивленно взглянул на Каноника. Тот пожал плечами.— Я ничего не знаю! — произнес он серьезно и спокойно, — я даже не знал, что виконт уехал.— Он был на часах в галерее, — задумчиво проговорил маркиз. — А тебе он ничего не говорил? — обратился он к Милону.— Он сказал только, что рано утром отправится в какую-то важную поездку и возьмет у капитана отпуск на несколько дней.— Так от кого же ты узнал, что речь шла о письме, которое надо доставить в Лондон? — спросил маркиз.На добродушном лице Милона появилось какое-то особенное выражение лукавства и таинственности.— Понимаю, что вам хотелось бы узнать это, но сказать вам я не могу. У каждого есть свои тайны! — прибавил он, многозначительно. — Довольно с вас того, что это так! Он выехал несколько часов тому назад. Но главное не в том! Мы должны сейчас же ехать за ним следом!Каноник с удивлением взглянул на него, но маркиз подошел к нему, положил руку на плечо и, улыбаясь, сказал:— Тайну свою, дружище, ты можешь оставить при себе. Но для того, чтобы заставить нас решиться на эту поездку, тебе придется выложить нам какие-нибудь подробности.— Это всего лишь несколько слов, — с убежденностью сказал Милон. — Один за всех и все за одного! Ведь это наш девиз, за который мы сотни раз скрещивали шпаги и осушили тысячи стаканов. Ну, а беарнец теперь в смертельной опасности, да, вдобавок, и сам о том не знает.— Со своими недомолвками ты еще более непонятен для меня! — воскликнул маркиз.— А вот Каноник кое-что понял, это я по его лицу вижу, — сказал Милон.— Может быть, отчасти, — подтвердил молчаливый мушкетер.— Во всяком случае, если ты говоришь правду, мы должны сейчас же спешить на помощь беарнцу, — решил маркиз. — Однако же какая опасность ему грозит?— Негодяй Антонио поехал с двумя мошенниками за ним, чтобы убить и украсть письмо.— Антонио, доверенный покойного маршала! — вскричал маркиз с удивлением. — Да откуда же взялся опять этот мерзавец? Верны ли твои сведения, Милон?— Даю в том мое честное слово! Негодяи вооружены, беарнец ничего не подозревает, и непременно попадет в их руки, если только мы не предупредим его.— Клянусь, в таком случае нам нечего раздумывать! — вскричал маркиз. — Я сейчас же пойду к капитану Бонплану и выпрошу отпуск для всех нас, а в случае надобности, даже скажу ему, куда мы собираемся ехать.— Только пусть он даст тебе слово молчать об этом, — посоветовал Милон. — История этого письма что-то не очень ясна, и мне кажется, что она имеет какое-то отношение ко двору, потому что виконт пришел сегодня утром прямо из галереи и заговорил со мною о своей поездке.— Да, о письме не следует упоминать, а сказать только об опасности, грозящей нашему другу, — заметил Каноник.— Уж предоставьте это мне! — с благородной горячностью воскликнул маркиз. — Я знаю, что нелегко будет так неожиданно выхлопотать отпуск для троих, но все-таки надеюсь, что удастся.— Бонплан очень благоволит к тебе и, верно, не откажет в твоей просьбе, — сказал Милон.— Подождите меня здесь, — попросил маркиз, — а я спешу устроить это дело.— А мне кажется, что было бы лучше, если бы мы в это время пошли готовиться к отъезду, — сказал Каноник, — нам необходимо выехать, как можно скорее, если мы хотим спасти беарнца, потому что этот Антонио действует весьма быстро и решительно.— Хорошо, а после этого мы снова соберемся здесь, в дежурной комнате, — сказал Эжен де Монфор и отправился искать капитана мушкетеров.Милон и Каноник тоже разошлись по своим квартирам, чтобы захватить пистолеты и оседлать лошадей.Было уже около двенадцати. Этьен д'Альби выехал из Парижа в семь утра, часом позже покинули город его преследователи, а мушкетеры, при удачном ходе дел, могли сесть на лошадей не ранее часа пополудни.Возникал другой вопрос: по какой дороге поехал беарнец — в Диэпп, в Аббевиль или в Кале? Этот вопрос сильно занимал всех троих, пока они хлопотали по своим делам. Из Сен-Дени к трем приморским городам вели три различные дороги. По которой же из них пустился в путь д'Альби? По которой погнался за ним Антонио?Милон первым возвратился в дежурную комнату. Слуга его с лошадью остался ожидать неподалеку от Лувра. Вскоре после него пришел Каноник, и, наконец, явился маркиз.— Ну, как дела? — спросил взволнованный Милон.— Все в порядке. Мы можем ехать.— А рассказал ты что-нибудь о письме? — спросил Каноник.— Нет. Капитану было достаточно услышать, что д'Альби грозит опасность и что за ним погнался Антонио. Ведь вы знаете, как Бонплан заботится о каждом из нас. В сущности, он очень рад тому, что мы так преданы друг Другу» а наши беспрестанные приключения заставляют говорить о мушкетерах. Он просто гордится, что командует нами. А вы позаботились, чтобы и моя лошадь была готова?— Баптист держит ее внизу вместе с моею, — отвечал Каноник.— Ну, так в путь же! — сказал маркиз, — и дай Бог, чтобы нам удалось спасти друг друга!— До Сен-Дени нам нечего сомневаться, по какой дороге ехать, но вот дальше-то как? — заметил Милон.— Я думаю, что виконт избрал кратчайшую дорогу к морю, следовательно, поехал на Диэпп, — сказал Каноник. — В Кале он точно не поехал, но очень может быть, что он отправился через Аббевиль, чтобы тем несколько сократить себе морской путь, — сказал маркиз, выходя с друзьями из Лувра.— Но зато из Аббевиля нет такого частого сообщения с английским берегом, как из Кале и Диэппа, — возразил Каноник, — я стою на том, что он поехал через Диэпп и сам поеду по этой дороге.— Может быть, нам удастся разузнать от крестьян или в каком-нибудь трактире, не проезжал ли мимо д'Альби, а за ним и те трое. Тогда будет хоть какая-то определенность.— Согласны! Значит, едем на Диэпп! — вскричал маркиз и вскочил в седло. Товарищи последовали его примеру, и все трое, сдерживая лошадей, выехали на берег Сены. В обеденное время они были уже у заставы. XXXI. ЗАМОК УЕДИНЕНИЯ Старый город Блоа, расположенный на правом берегу Луары, составляет ныне административный центр департамента Луары, но в старину он был незначительным местечком с узенькими улицами и большим исторически знаменитым замком. В этом мрачном, окруженном огромным парком замке, родился король Людовик XII и жил в нем также охотно, как и Франциск I.У Генриха же III было связано с ним тяжелое воспоминание, так как здесь по его приказанию были убиты герцог де Гиз и его брат кардинал Людовик. При Генрихе IV замок этот впал в запустение, так как король никогда не бывал в нем. Теперь же он был подготовлен для проживания королевы-матери. Но, несмотря на все великолепие внутренней обстановки, это было не что иное, как тюрьма, в которую заточили высокомерную Марию Медичи.И кто знает, не затем ли послали ее сюда, чтобы напомнить ей о мгновенно померкшем блеске одной из ее всемогущественных предшественниц и вселить ей мысль о непрочности всякого земного величия?В этом самом замке, забытая всеми, умерла Екатерина Медичи, некогда грозная властительница Франции. Мария Медичи была не больше, чем узница в этом замке, населенном лишь несколькими слугами. Перед подъездами день и ночь шагали часовые, ее саму выпускали из этой тюрьмы лишь на несколько часов.Но и этот удар судьбы не преклонил и не сломал гордой воли королевы-матери, а заставил лишь тщательнее разрабатывать свои планы, цель которых заключалась в мести за все то, что произошло с нею, тому, кто был причиной всего этого — ее сыну, королю.Герцогиня Бретейльская последовала за нею и в Блоа, а шевалье д'Альберт и здесь был ее тюремщиком. Для прислуживания ей привезли несколько лакеев и горничных. Встречи у нее были только с художниками, работавшими в Люксембургском дворце. Для всех остальных доступ к королеве-матери был строго воспрещен. В особенности же — для епископа Люсонского, герцога д'Эпернона и остальных ее приверженцев.Таково было уединение, в котором вынуждена была жить расточительная, любившая блеск, роскошь и общество, Мария Медичи. Его поистине можно было назвать узничеством. Даже переписка ее подвергалась строжайшему надзору шевалье д'Альберта. Она была решительно отрезана от всего, что было вне этого замка и окружающего его парка, не видела почти никого, кроме своей фрейлины и ненавистного, вечно наблюдающего за ней шевалье.О дворе и о своем царственном сыне она не знала почти ничего. Она слышала только, что король Людовик окончательно и всецело подпал под влияние своего любимца, и что этот всемогущий советник и первый министр пользовался своим влиянием точно так же, как делал это Кончини: спешил обогатиться всеми путями и средствами, возвыситься над всеми знатными людьми в государстве.Эта весть порадовала Марию Медичи. Люинь, оставаясь в милости короля, мог только лишь пошатнуть значение трона, тем более, что число недовольных со времени изгнания королевы-матери еще более возросло.Наступила зима 1619 года. В уединенном замке она была еще заметнее, чем где бы то ни было. Королеве-матери казались нестерпимы эти облетевшие деревья, эти густые туманы, застилавшие всю окрестность и временами переходившие в снег, эти короткие дни и бесконечно длинные бессонные ночи. По вечерам она вместе с герцогиней сидела перед камином, целыми часами не говоря ни слова, задумчиво смотрела на пламя и лишь поздно ночью ложилась в свою огромную кровать под балдахином.Апартаменты королевы-матери находились в нижнем этаже здания. Высокие готические окна всего лишь на пять футов возвышались над землей.Двадцать второго февраля день стоял пасмурный и тоскливый. По дороге от города к замку шел человек в шляпе с черным пером, тепло укутанный в темный плащ. Уже смеркалось, когда он, пройдя через парк, остановился у ворот замка и объявил страже, что желает переговорить с шевалье д'Альбертом, которого тотчас вызвали. Незнакомец почтительно снял перед ним шляпу. Нижнюю часть лица его закрывала большая черная итальянская борода.— Вы меня спрашивали, милостивый государь? Я к вашим услугам! — сказал д'Альберт любезно.— Я живописец Амати, — сказал поздний посетитель, — и хочу переговорить с королевой-матерью о фресках, для работы над которыми я приглашен. Мне необходимо переговорить о сюжетах.Синьор Амати был не первый художник, явившийся в Блоа, а так как личность его не возбуждала никаких подозрений, шевалье согласился тотчас доложить о нем. Когда д'Альберт сказал о приходе Амати герцогине Бретейльской, а та, сходив в комнату королевы, возвратилась к нему, он не мог не заметить в ней какого-то смущения.— Королева поручила сначала мне переговорить с ним, — сказала она. — Ее величество что-то не помнит его имени среди своих художников.После этих слов шевалье пошел за герцогиней прямо по пятам. Остановившись перед живописцем, она невольно вздрогнула, но быстро овладела собой и проявила весьма! естественное удивление.Между тем, живописец, почтительно склонившись перед герцогиней, успел шепнуть ей несколько слов.— Извините синьор! Просто не понимаю, как я могла забыть вас, знаменитейшего художника! О! Но в памяти моей всегда остаются ваши великолепные картины! Не угодно ли вам пойти со мною в апартаменты ее величества.— Мне необходимо получить приказания королевы относительно фресок, — сказал художник, проходя с герцогиней мимо шевалье д'Альберта, который не заметил ничего подозрительного в их встрече и успокоился. Да и какая опасность могла быть в посещений этого незнакомца? Шевалье был уверен, что женщина, которую он стерег, вполне покорилась своей участи.Фрейлина ввела художника в огромную приемную королевы-матери, напоминавшую средневековый рыцарский зал. Мария Медичи сидела у камина и припоминала, что не делала никаких заказов живописцу с такой фамилией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72