Я прошу ваше величество только об одном: надеяться на лучшее, но в то же время быть готовой и к худшему. Пока существует влияние этого Люиня, можно всего ожидать, даже междоусобной войны. О! Поверьте мне, ваше величество, что я вполне понимаю планы этого графа, только что назначенного констеблем Франции! Он теперь хочет, чтобы вспыхнуло восстание, затем, чтобы с мечом в руках положить ему конец и стать еще выше в глазах короля, уже как спаситель трона. Потому-то он и провоцирует недовольных, заставляет своих тайных противников высказаться открыто и надеется достигнуть этого ссылкой королевы-матери в какой-нибудь отдаленный замок.— Пусть он остается при своих планах! — вскричала Мария Медичи, и глаза ее заблистали огнем энергии. — Меня не пугает участь мученицы! Но его планы против него же и обернутся.— Да, он расшатывает власть, которая и без того уже готова пасть! Он забывает, что в предводительствуемых им войсках большинство составляют дворяне, которых он оскорбил своим высокомерием. У нас есть много храбрых военачальников, а Люинь способен лишь обучать соколов. И так уже ропщут, что меч Франции достался ему, тогда как люди, достойные этой чести, обойдены ею. И если когда-нибудь ему придется поднять этот меч для войны, никто не последует за ним.— Браво, герцог! Ваше воодушевление радует меня, значит, вы предвидите счастливый исход нашего положения. Если враги осмелятся поднять руку на меня для того, чтобы еще более оскорбить и унизить, дело их получит достойную кару! Подождем же вестей от маркизы, которая через несколько дней начнет свою службу в Лувре. Нам нет нужды трудиться, чтобы вырыть яму нашему врагу. Я хорошо знаю своего царственного сына! Этот любимец скоро надоест ему и станет даже ненавистен, нам необходимо лишь воспользоваться этим обстоятельством. Обо всем мы будем знать через маркизу… Однако что это? — встревожилась Мария Медичи. — Сюда идут.В комнату вошла герцогиня Бретейльская.— Простите, государыня, шевалье д'Альберт пришел к вам с делом, которое не терпит отлагательства, — сказала фрейлина.— Мой тюремщик! Прикажите ему войти, герцогиня, — отвечала королева-мать и, обратись к хотевшему уже откланяться д'Эпернону, прибавила, — останьтесь еще на минуту.Шевалье д'Альберт вошел с низким поклоном. В руке у него была какая-то бумага.— Из кабинета короля, моего сына? Покажите-ка, господин шевалье.Мария Медичи взяла бумагу и взломала печать. Она вздрогнула, побледнела и подала письмо герцогу. Шевалье вышел.— Прочтите, герцог. Они действуют быстро!— В Блоа… завтра… так скоро! — пролепетал крайне взволнованный герцог.— Да, в мои вдовьи владенья, — с ужасающей горечью засмеялась королева-мать. — Обо мне заботятся с трогательной преданностью, дорогой герцог! Прекрасно расположенный замок в Блоа совершенно готов и устроен к моему приезду. Лицо ее исказилось гримасой боли и ненависти. — Я поеду в Блоа, в тюрьму, а маркиза должна поступить ко двору. Прощайте, герцог, будьте счастливы! XXVI. ПРЕСТУПНАЯ ЛЮБОВЬ Анна Австрийская возвратилась из Сен-Жермена в Париж и снова поселилась со своим двором в Лувре.Когда ей передали просьбу королевы-матери принять ко двору маркизу Вернейль, которая со времени падения Марии Медичи оставалась в стороне, она, ничего не подозревая, охотно назначила ее своей статс-дамой.С этой женщиной, ставшей таким образом в ряд со знатнейшими особами государства, случилось некогда одно странное обстоятельство.Король Генрих IV имел слабость часто менять предметы своей любви. После того, как он развелся с Маргаритой Валуа и уже отличил прекрасную и кроткую Габриэль д'Эстре, затем влюбился в девицу д'Антрег, женился на Марии Медичи, он подарил свое пылкое сердце возбуждавшей всеобщее удивление супруге Генриха Конде.К числу фавориток короля принадлежала также одна благородная девица, скорее умная и привлекательная, чем красивая. Однажды добившись любви короля, девушка эта уже никак не хотела ее лишиться и не отказывалась при этом от всяких интриг и хитростей. Таким образом она сделалась маркизой Вернейль и была осыпана богатствами. Генрих позаботился даже о том, что ее принимали при Дворе и окружали полным почетом и уважением.Когда же король потерял к ней интерес и она убедилась, что никакие ухищрения не могут возвратить его любовь, в сердце ее затаилась непримиримая ненависть к Генриху.Весьма естественно, что утраченная любовь одного и того же человека создала между покинутой любовницей и нелюбимой женой некий союз. Мария Медичи и маркиза Вернейль сошлись гораздо скорее и теснее, чем того можно было ожидать, учитывая разность их общественного положения. Их отношения иногда походили на искреннюю дружбу.После кончины Генриха IV маркиза примкнула к партии королевы-матери, но при этом вела себя так умно и осторожно, что никогда не выказывала ей своей преданности явно. Поэтому никто не подозревал о ее близости к королеве, и ни одна из партий не только не проявляла к ней никакой враждебности, но и вовсе не опасалась ее. При Дворе вообще с большим почтением относились к женщинам, которых некогда отличал Генрих IV. Маркиза же, сверх того, была очень богата и превосходно образована.Молодая королева, несклонная к подозрительности, не могла и предполагать, что эта женщина была самая опасная интриганка среди тогдашнего Двора, что она не брезговала никакими средствами для достижения своих целей, и что с годами в наболевшем и озлобившемся сердце ее совсем не осталось никаких добрых чувств. Назначив маркизу своей статс-дамой, она сама приблизила ее к себе и допустила в свой самый интимный круг.Анна Австрийская вообще была доверчива, а в последнее время так сосредоточилась на своих внутренних переживаниях, что совершенно неспособна была заметить чужую наблюдательность. Она стала любить уединение, подолгу молилась перед образом Мадонны, висевшем в ее будуаре, а по часто заплаканным ее глазам видно было, что беззаботная ясность покинула ее душу. Там бушевали теперь укоры совести, тоска и несчастная любовь, изгонявшие из нее то сознание невинности, которое прежде делало ее такой счастливой. Она не могла не сознавать, что эта невинность погибла безвозвратно, но не могла отказаться и от мечты быть любимой тем, кто так мощно ворвался в ее сердце.Это была любовь постыдная, потому что она принадлежала не тому, с кем навеки соединила ее благословляющая рука священника. Это была любовь глубоко несчастная и безнадежная. Одновременно она чувствовала себя преступницей за то, что все помыслы ее стремились к человеку, который, не щадя чести и жизни, преодолел разделявшие их землю и воду лишь для того, чтобы припасть к ее ногам и признаться ей в своей любви.Эстебанья заметила состояние Анны Австрийской и догадалась о породивших ее причинах. Она тосковала и страдала вместе с королевой, а иногда принималась спокойно рассуждать о ней. Она не могла ее осуждать, не могла сделать ей ни одного упрека, не смела и утешать ее, боясь усугубить и без того тяжелое состояние. Да и к чему бы привели всевозможные убеждения, просьбы и вопросы, если Анна Австрийская и без того была измучена упреками совести. Да и такой ли уж тяжкий грех она совершила? Разве страсть ее была таким уже великим преступлением?Эстебанья тосковала молча, и в глубине души искренне сочувствовала королеве, потому что предвидела для нее тяжкие дни испытаний и горя. Она лучше чем кто-либо другой, знала, что Анна Австрийская приехала в Париж со светлыми надеждами и чистым сердцем, но Людовик своей холодностью и безучастием сам уничтожил в ее душе все ростки своего собственного счастья.Холодны и натянуты были встречи супругов. В них не проглядывало даже намека на ту взаимную любовь, которая составляет семейное счастье и королей, и нищих. Эсте-банья ясно предвидела печальные последствия таких отношений. Сама она еще никогда не переживала блаженства любви, но женский инстинкт чует чужую любовь, ее счастье или муки, достаточно тонко распознает душевное состояние ближнего по таким ничтожным признакам, которые решительно ускользают от взора мужчины.Добрая донна Эстебанья долго ломала себе голову над тем, как облегчить испытания, посылаемые ее королеве судьбою. Но она ни разу не позволила себе заговорить об этом ни с маркизой д'Алансонской, ни с де Вернейль, ни с герцогиней де Шеврез, хотя и знала, что герцогиня была посвящена в тайну королевы и что Бекингэм пользовался ее услугами как посредницы между ним и Анной Австрийской. Вся забота доброй девушки сосредоточивалась на том, чтобы оградить королеву от всякого огорчения, развлечь и развеселить ее.Королева понимала ее страдания и часто нарочно принимала веселый вид. Она ценила эту многолетнюю преданность и знала, что Эстебанье должно быть обидно, что она не вполне открывает ей свою душу и часто ведет таинственные разговоры с герцогиней.Однажды вечером королева сидела в обществе своих придворных дам, стараясь сохранить веселый вид, хотя сердце ее изнывало от тоски. Герцогиня де Шеврез всячески старалась приблизиться к королеве и переговорить с нею о чем-то, но стоявшие вокруг кресла королевы, очевидно, стесняли ее.Маркиза де Вернейль тайком наблюдала за герцогиней, и по ее беспокойству поняла, что у нее есть какая-то цель. Ее предположение превратилось в полную уверенность, когда королева гораздо раньше обыкновенного возвратилась в свой будуар, куда всегда провожала ее одна донна Эстебанья.Союзница королевы-матери решилась во что бы то ни стало разузнать, в чем дело. Она понимала, что во всем этом кроется какая-то тайна, мысленно связывая все виденное с тем, что ставший любимцем короля английского Бекингэм боготворил Анну Австрийскую. Слухи об этой безумной любви дошли до нее от некоторых знакомых дам английского двора.Когда королева, любезно поклонившись ушла с Эстебаньей в свой будуар, маркиза стала наблюдать за двумя оставшимися дамами и заметила, что герцогиня как-то особенно спешила уйти.Маркиза Алансонская тоже ушла в свои комнаты, а Вернейль пробралась в полуосвещенную прихожую, через которую непременно должна была пройти герцогиня, если бы захотела возвратиться к королеве.Чтобы остаться незамеченной, хитрая интриганка решила спрятаться в складках тяжелой оконной портьеры, за которой герцогиня уж никак не могла ее увидеть. Маркиза не ошиблась в расчете.Едва успела она войти в оконную нишу, как дверь прихожей тихо отворилась и появилась, оглядываясь по сторонам, герцогиня де Шеврез. Убедившись, что в комнате никого нет, она быстро направилась в зал, прилегающий к будуару. Теперь уже не оставалось никакого сомнения: дело шло о какой-то тайне, которую герцогиня должна была сообщить королеве. Маркиза решилась во что бы то ни стало разузнать ее. Но каким же способом осуществить это? Как проникнуть в покои королевы?Вдруг в голове ее мелькнула хотя и опасная, но все-таки возможная для исполнения идея. Она нашла способ подслушать разговор в покоях королевы. Комнаты донны Эстебаньи примыкали к спальне королевы и отделялись от нее только толстой темной портьерой. Маркиза решилась войти к обергофмейстерине под предлогом, что разыскивает ее, и пробраться к этой портьере. Никто не мог застать ее там или помешать во время наблюдений, а когда королева отпустит обергофмейстерину, она услышит это и успеет тихо и быстро уйти.Она тотчас же вышла из прихожей и стала тихо пробираться почти пустынным коридором. Подойдя к двери, она остановилась и прислушалась. Эстебанья не опасалась домашних врагов, а посторонние не могли бы к ней проникнуть, так как все входы дворца охранялись часовыми, поэтому дверь была не заперта.Из приемной обергофмейстерины, освещенной только одной тускло горевшей лампой, одна дверь вела в спальню Эстебаньи, которая примыкала к спальне королевы, другая в кабинет, расположенный возле будуара Анны Австрийской. В комнатах никого не было… Вероятно, горничная Эстебанья ушла к себе наверх, где в маленьких комнатах размещалась дворцовая прислуга. С прежней осторожностью герцогиня открыла дверь в кабинет Эстебаньи…Надежды ее оправдались! И здесь было темно и пусто, только сквозь портьеру, отделявшую будуар королевы, проникал слабый свет, излучаемый множеством свечей.Маркиза услышала приглушенные голоса, ей послышались даже сдерживаемые рыдания. Она торжествовала! Она достигла своей цели!Тихо скользя по ковру, она подошла к портьере, состоящей из двух полотнищ, слегка раздвинув которые можно было оглядеть весь будуар. То, что в нем происходило, в высшей мере поразило маркизу.Герцогини де Шеврез уже не было. В будуаре стояла одна Эстебанья возле небольшого мягкого дивана, обитого темно-желтым шелком. В первую минуту маркиза даже не заметила королеву, и только потом рассмотрела, что Анна Австрийская склонилась на подушки дивана, закрыв лицо руками. Между ее тонкими дрожащими пальцами виднелось письмо.Королева плакала, стараясь заглушить свои рыдания. Эстебанья пыталась утешить несчастную женщину.— Ваше величество, будьте же тверды и мужественны, — говорила обергофмейстерина ласково и вразумительно, — поберегите же себя! Ведь вы заболеете!— Эстебанья, — рыдала королева, приподнимая голову, — разве не жаль тебе моего истерзанного сердца? Разве в тебе нет сострадания?— Неужели мне еще словами нужно разуверять вас в том, Анна, что я всегда готова доказать на деле, какое бы ни постигло вас несчастье? Такая жизнь разбивает ваше здоровье, она губит вас! Кроме того, если этот бурный и юношески легкомысленный герцог Бекингэм будет слишком энергично стремиться вступить с вами в отношения, страшных неприятностей вам не миновать.— Я сама это знаю! Правда твоя! — отвечала королева несколько спокойнее. — Я должна пресечь все его попытки, исключить возможность всех контактов… Но как же быть? Как передать герцогу мое решение, мою волю, мой приказ пощадить честь женщины с такой несчастной судьбой?— Нужно найти такое средство, Анна! Подумайте, что будет, если посланец герцога или одно из его писем попадет в руки наших врагов и они передадут его королю…— Пощади!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72