О ТОМ, КАК ГРАЖДАНИН ПЬЕР КЛОД ФАРО БЫЛ ПРОИЗВЕДЕН В МЛАДШИЕ ЛЕЙТЕНАНТЫ
Сбор пушечного урожая продолжался четыре дня, пока англичане и турки не разгадали цель маневра, в котором они поначалу усмотрели браваду. После подсчета оказалось, что собрано три тысячи четыреста ядер.
Бонапарт приказал армейскому казначею Эстеву в точности расплатиться со старшим сержантом.
– А! – воскликнул Эстев, узнав его, – ты явно наживаешься на артиллерии. Я заплатил тебе за пушку во Фрошвейлере и плачу тебе за три тысячи четыреста ядер в Сен-Жан-д'Акре.
– Ладно уж! – ответил старший сержант, – я на этом не разбогател; те шестьсот франков, что я получил во Фрошвейлере, пошли вместе с казной принца де Конде на пенсии вдовам и сиротам Дауэндорфа.
– А с этими деньгами что ты собираешься делать?
– Они пойдут по другому назначению.
– Нельзя ли узнать, по какому?
– Будет лучше, гражданин казначей, если ты возьмешься исполнить это поручение. Эти деньги предназначены престарелой матери нашего храброго капитана Гийе, которого убили во время последнего штурма. Умирая, он наказал своей роте позаботиться о ней. Республика не настолько богата, она может и забыть о пенсии для матери. Ну а рота вместо пенсии вручит ей целый капитал. Жаль только, что эти дьяволы-англичане и олухи-турки раскусили нашу уловку и не захотели больше приносить нам доход; а не то мы округлили бы сумму для бедной женщины до тысячи франков. Что поделаешь, гражданин казначей, ведь и самая прекрасная девушка в мире не может дать больше того, что у нее есть; вот и третья рота тридцать второй полубригады, самая прекрасная из дочерей армии, может предложить ей лишь восемьсот пятьдесят франков.
– Где живет мать капитана Гийе?
– В Шатору, столице департамента Эндр… Ах! Мы храним верность старым однополчанам, и храбрый капитан Гийе был одним из них!
– Хорошо, мы передадим ей эти деньги от имени третьей роты тридцать второй полубригады и от…
– … душеприказчика Пьера Клода Фаро.
– Спасибо. А теперь, Пьер Клод Фаро, главнокомандующий уполномочил меня сообщить тебе, что желает с тобой поговорить.
– Когда ему будет угодно, – произнес старший сержант с присущим ему движением шеи. – Пьер Клод Фаро за словом в карман не полезет.
– Генерал тебя позовет.
– Я буду ждать!
Сержант повернулся на каблуках и отправился в тридцать вторую полубригаду ждать вызова. Бонапарт обедал в своей палатке, когда ему доложили, что старший сержант, за которым он послал, ожидает его приглашения.
– Пусть войдет! – произнес Бонапарт. Приглашенный вошел.
– А! Это ты?
– Да, гражданин генерал, – сказал Фаро, – разве ты меня не звал?
– В какой бригаде ты служишь?
– В тридцать второй.
– В какой роте?
– В третьей.
– Кто капитан?
– Капитан Гийе, убит.
– Его заменили?
– Нет.
– Кто из двух лейтенантов храбрее?
– В тридцать второй бригаде все равны: и тот и другой – удальцы хоть куда.
– В таком случае, кто из них дольше служит?
– Лейтенант Вала. Он остался на посту с простреленной грудью.
– А второй лейтенант не ранен?
– Он в этом не виноват.
– Хорошо. Вала будет произведен в капитаны, а второй лейтенант станет командиром роты. Не отличился ли кто-нибудь из младших лейтенантов?
– Они все отличились.
– Не могу же я всех сделать лейтенантами, болван!
– Это правда; тогда – Таберли.
– Таберли? Что еще за Таберли?
– Один смельчак.
– Его назначение будет хорошо воспринято?
– Все будут этому рады.
– В таком случае, он скоро распрощается со своим чином. Кто дольше всех ходит в старших сержантах?
Тот, кому был задан этот вопрос, дернул шеей, как будто на нем был галстук, сдавливавший горло.
– Некто по имени Пьер Клод Фаро, – ответил он.
– Что ты можешь о нем сказать?
– Ничего особенного.
– Может быть, ты его не знаешь?
– Напротив, именно потому, что я его знаю.
– Ну и я его знаю.
– Ты знаешь его, генерал?
– Да, это один из аристократов Рейнской армии.
– Ох!
– Задира.
– Генерал!
– Я застал его, когда он дрался на дуэли в Милане с неким бравым республиканцем.
– С приятелем, генерал; ведь можно драться по-дружески.
– Я отправил его на гауптвахту на двое суток.
– На сутки, генерал.
– Значит, я по ошибке лишил его одних суток гауптвахты.
– Он готов наверстать упущенное, генерал.
– Младшего лейтенанта не отправляют на гауптвахту, а сажают под арест.
– Мой генерал, Пьер Клод Фаро не младший лейтенант, он всего лишь старший сержант.
– Нет, он младший лейтенант.
– О! Вот так новость! И давно ли?
– С сегодняшнего утра; вот что значит иметь покровителей.
– У меня есть покровители? – вскричал Фаро.
– А! Так это ты? – воскликнул Бонапарт.
– Да, это я, и я хотел бы выяснить, кто оказывает мне протекцию.
– Я, – отозвался Эстев, – тот, кто видел, как ты два раза щедро раздавал заработанные тобой деньги.
– И я, – сказал Ролан, – мне нужен храбрый человек для поддержки в походе, из которого многие не вернутся.
– Возьми его, – промолвил Бонапарт, – но я не советую тебе ставить его одного на посту там, где водятся волки.
– Как, генерал, ты знаешь эту историю?
– Я знаю все, сударь.
– Генерал, – сказал Фаро, – а ведь это тебе придется отбывать за меня сутки на гауптвахте.
– Почему?
– Ты только что назвал меня «сударь»!
– Ну-ну, ты остроумный малый, – произнес Бонапарт со смехом, – и я о тебе не забуду; а пока ты выпьешь бокал вина за здоровье Республики.
– Генерал, – улыбнулся Ролан, – гражданин Фаро пьет за Республику только водку.
– Вот как! У меня нет водки, – произнес Бонапарт.
– Я это предусмотрел, – сказал Ролан. Подойдя к двери, он сказал:
– Входи, гражданка Разум. Гражданка Разум вошла.
Она была все так же красива, хотя от египетского солнца ее лицо покрылось загаром.
– Роза здесь! – вскричал Фаро.
– Ты знаком с этой гражданкой? – спросил, рассмеявшись, Ролан.
– Еще бы! – отвечал Фаро, – это моя жена.
– Гражданка, – промолвил Бонапарт, – я видел, как ТЫ делала свое дело под артиллерийским обстрелом. Ролан хотел заплатить тебе за рюмку, которую ты поднесла ему, когда он выходил из воды, но ты отказалась; в моем погребце нет водки, и поскольку мои гости захотели выпить по рюмке, Ролан сказал: «Пригласите гражданку Разум, мы сообща расплатимся с ней за все». Раз тебя привели, наливай.
Гражданка Разум наклонила свой бочонок и налила каждому по рюмке. Она забыла Фаро.
– Когда пьют за процветание Республики, – заметил Ролан, – все должны пить.
– Но можно пить просто воду, – возразил Бонапарт.
Подняв свой бокал, он провозгласил:
– За процветание Республики! Все хором повторили тост.
И тут Ролан достал из кармана листок пергамента.
– Возьми, – сказал он, – вот переводной вексель на будущее; он выписан на имя твоего мужа; ты можешь делать на нем передаточную надпись, но получать по нему будет только он.
Богиня Разума дрожащими руками развернула свиток, на который Фаро смотрел горящими глазами.
– Держи, Пьер, – сказала она, протягивая ему пергамент, – читай, вот твой диплом младшего лейтенанта; ты заменишь Таберли.
– Это правда? – спросил Фаро.
– Погляди сам. Фаро прочел документ.
– Черт возьми! Фаро – младший лейтенант! – воскликнул он. – Да здравствует генерал Бонапарт!
– Сутки строгого ареста за то, что крикнул «Да здравствует генерал Бонапарт!» вместо того, чтобы кричать «Да здравствует Республика!» – произнес Бонапарт.
– Разумеется, я не мог избежать наказания, – отвечал Фаро, – но эти сутки я охотно отсижу.
XIII. ПОСЛЕДНИЙ ШТУРМ
На следующую ночь после того, как Фаро был произведен в младшие лейтенанты, Бонапарт получил восемь орудий тяжелой артиллерии и большое количество боеприпасов.
Три тысячи четыреста ядер Фаро пошли на отражение атак, предпринятых из крепости.
Проклятая башня была разрушена почти полностью. Бонапарт решил нанести решающий удар.
К тому же этого требовали обстоятельства.
Восьмого мая вдали, в сопровождении английских военных кораблей, показался турецкий флот, состоявший из тридцати парусных судов.
Бонапарта известили об этом, когда едва занялась заря; он поднялся на холм, откуда открывался полный обзор.
По его мнению, эта эскадра, прибывшая с острова Родос, везла осажденным в качестве подкрепления войска, боеприпасы и продовольствие.
Следовало захватить Сен-Жан-д'Акр, прежде чем караван судов подойдет к стенам крепости и силы гарнизона удвоятся.
Видя, что вопрос о наступлении решен, Ролан попросил главнокомандующего выделить в его распоряжение двести солдат и предоставить ему полную свободу действий.
Бонапарт потребовал разъяснений.
Он нисколько не сомневался в смелости Ролана, но она граничила с безрассудством, и поэтому он не решался доверить ему жизнь двухсот человек.
Тогда Ролан рассказал ему, что как-то раз, во время купания, он заметил со стороны моря пролом в стене, который невозможно было увидеть, находясь на суше; эта брешь нисколько не беспокоила осажденных, так как стена прикрывалась внутренней батареей и огнем английских кораблей.
Через этот пролом он мог бы проникнуть в город с двумястами солдат и отвлечь на себя внимание неприятеля.
Бонапарт дал Ролану разрешение.
Ролан выбрал двести человек из тридцать второй полубригады, в числе который оказался и новоиспеченный младший лейтенант Фаро.
Бонапарт отдал приказ к общему наступлению; Мюрат, Рампон, Виаль, Клебер, Жюно, дивизионные генералы, бригадные генералы и командиры частей разом устремились на приступ.
В десять часов утра все внешние укрепления, отвоеванные противником, были снесены; были взяты пять знамен, захвачены три и заклепаны четыре пушки. Тем не менее осажденные не отступали ни на шаг и на место убитых немедленно вставали живые. Никогда еще наступающие и защитники города не проявляли подобной отваги и силы, не сражались с таким неистовым азартом и безграничным мужеством. Никогда еще, с тех пор как охваченные религиозным пылом крестоносцы взялись за мечи и одержимые фанатизмом мусульмане – за турецкие ятаганы; никогда еще объятые ужасом люди, треть которых молилась за христиан, а две других трети – за Джеззара, – не были свидетелями столь беспощадной, столь кровавой борьбы не на жизнь, а на смерть. Наши солдаты видели с высоты частично взятого ими крепостного вала, откуда уже доносились победные крики, женщин, которые бегали по улицам с воплями, напоминавшими то уханье совы, то визг гиен (эти вопли не забудет ни один из тех, кто их слышал), с мольбами и проклятиями вздымая тучи пыли.
Генералы, офицеры и солдаты сражались в траншее бок о бок; Клебер держал в руках ружье, отобранное им у албанца, и использовал его в качестве дубины, поднимая над головой как молотильный цеп на гумне и обрушивая на головы своих противников, каждый из которых валился с ног от первого же удара. Мюрат с непокрытой головой и развевающимися на ветру длинными волосами размахивал во все стороны саблей, острое лезвие которой поражало всякого, кто встречался на его пути. Жюно, стреляя то из ружья, то из пистолета, убивал неприятеля при каждом выстреле.
Командир восемнадцатой полубригады Буайе пал в схватке, как и семнадцать офицеров и более ста пятидесяти солдат его корпуса; но Ланн, Бон и Виаль прошли в траншее по их трупам, которые послужили им опорой.
Бонапарт неподвижно стоял у края траншеи, подставляя себя под пули, и сам направлял удары артиллерии; он приказал стрелять по куртине, что находилась справа от него, даже из пушек башни, чтобы пробить в ней брешь; по истечении часа уже образовался достаточно большой пролом. У французов не было фашин, чтобы засыпать ров, и тогда, как это уже делали в другой точке вала, из окон башни в него стали сбрасывать трупы мусульман и христиан, французов и турок; заполнив ров, воины Бонапарта прошли по ним как по мосту.
Крики «Да здравствует Республика!» смешались с криками «На штурм! На штурм!». Послышались звуки «Марсельезы», и остальная часть армии вступила в бой.
Бонапарт послал Рембо, одного из своих адъютантов, передать Ролану, что ему пора действовать; узнав, в чем дело, Рембо попросил у Ролана позволить ему остаться с ним, вместо того чтобы возвращаться к Бонапарту.
Молодые люди дружили, и в час сражения друзьям нельзя отказать в такой просьбе.
Фаро сумел раздобыть мундир и эполеты убитого младшего лейтенанта и светился от радости, идя в наступление во главе своей роты.
Богиня Разума, гордившаяся чином мужа больше, чем он сам, с парой пистолетов за поясом шагала в одном строю с Фаро.
Получив приказ, Ролан тотчас же принимает командование отрядом из двухсот солдат, бросается вместе с ними в море, заходит в воду по пояс, огибает бастион и подходит к пролому, поставив впереди трубачей.
За те два месяца, что продолжалась осада, никто не ожидал такой атаки, и возле пушки даже не было канониров. Ролан овладевает орудиями и приказывает заклепать их, так как у него нет артиллеристов.
Затем с криками «Победа! Победа!» он бросается в город по извилистым улицам.
Осаждающие слышат эти крики, которые придают им пыла. Бонапарт, снова посчитав, что Сен-Жан-д'Акр в его власти, устремляется на Проклятую башню, которую так трудно было захватить.
Но тут он приходит в отчаяние, наткнувшись на второй пояс укреплений, преграждающий путь нашим солдатам.
Эта стена была возведена позади первой по приказу полковника Фелиппо, бывшего однокашника Бонапарта по Бриенскому училищу.
Свесившись из окна башни по пояс, Бонапарт кричит, подбадривая солдат. Гренадеры, придя в ярость от нового препятствия, пытаются вскарабкаться на плечи своих товарищей (лестниц нет), но внезапно защитники второго пояса укреплений атакуют французов в лоб и батарея открывает по ним огонь с флангов. Непрерывная стрельба ведется со всех сторон: из окон домов, с улиц, баррикад, даже из сераля Джеззара.
Густой дым валит из города: Ролан, Рембо и Фаро подожгли базар. Они выходят на террасы домов, пытаясь разглядеть своих соратников, которые сражаются у стен крепости; сквозь мглу пожара и марево выстрелов видно, как блестят трехцветные плюмажи;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111