затем попросил Костера де Сен-Виктора взглянуть на часы и, узнав, что они показывают полдевятого, пообещал вернуться в десять часов вечера. Пять минут спустя его уже не было.
– Теперь скажите, – спросил Кадудаль, обращаясь к оставшимся, – сколько лошадей было взято на поле брани вместе с седлами, чепраками и тому подобным?
– Двадцать одна, генерал, – отвечал Сердце Короля. – Я сам их считал.
– Можно ли будет найти двадцать комплектов полного обмундирования гусаров или стрелков?
– Генерал, на поле битвы осталось лежать примерно сто пятьдесят убитых всадников, – отвечал Золотая Ветвь, – дело лишь за выбором.
– Нам необходимы двадцать гусарских мундиров, из них – один мундир старшего сержанта или младшего лейтенанта.
Золотая Ветвь встал, свистнул, собрал дюжину человек и ушел вместе с ними.
– Меня осенило, – сказал Костер де Сен-Виктор. – Есть ли в Витре типография?
– Да, – ответил Кадудаль. – Позавчера я отпечатал там свой манифест. Хозяин типографии Борель – славный малый, всецело преданный нам.
– Мне хочется, – продолжал Костер, – раз мне нечем заняться, – мне хочется сесть в экипаж мадемуазель де Фарга и отправиться в Витре, чтобы заказать там афиши, приглашающие в Ла-Герш местных жителей вместе с шестью тысячами синих поглядеть на казнь уполномоченного правительства Франсуа Гулена – на его же собственной гильотине, с его собственным палачом. Из этого выйдет прекрасная шутка, которая развеселит всех наших в парижских салонах.
– Извольте, Костер, – серьезно сказал Кадудаль, – огласка и торжественность не могут быть излишними, когда сам Бог вершит правосудие.
– Вперед, дружище д'Аржантан, – воскликнул Костер, – только пусть кто-нибудь одолжит мне куртку!
Кадудаль сделал жест, и каждый из главарей снял куртку и предложил ее Костеру.
– Если казнь состоится, – спросил он, – где она будет происходить?
– Клянусь честью, она произойдет в трехстах шагах отсюда, – отвечал Кадудаль, – на подъеме дороги, на вершине этого холма, что возвышается перед нами.
– Этого достаточно, – промолвил Костер де Сен-Виктор.
Окликнув возницу, он сказал:
– Дружище, поскольку ты, возможно, вздумаешь высказать мне свои соображения по поводу того, что я сейчас прикажу, я первым делом предупреждаю тебя, что все возражения бесполезны. Твои лошади отдохнули и сыты. Ты тоже отдохнул и поел; сейчас ты заложишь карету и отвезешь меня в Витре к печатнику Борелю, ведь ты не можешь вернуться в Ла-Герш ввиду того, что дорога закрыта. Если ты отвезешь меня, то получишь два экю достоинством в шесть ливров; заметь: не ассигнаты, а экю. Если ты меня не повезешь, один из этих удальцов сядет на твое место и, естественно, получит два экю, которые были предназначены тебе.
Кучер не стал утруждать себя раздумьями.
– Я поеду, – сказал он.
– Хорошо, – произнес Костер, – раз ты изъявил добрую волю, вот тебе экю в качестве аванса.
Пять минут спустя коляска была заложена и Костер отбыл в Витре.
– Теперь, – сказала мадемуазель де Фарга, – раз я не принимаю участия в том, что готовится, я прошу у вас разрешения немного отдохнуть. Я не спала пять дней и пять ночей.
Кадудаль расстелил на земле свой плащ и положил на него семь-восемь бараньих шкур, дорожная сумка заменила подушку – так началась для мадемуазель де Фарга первая ночь на биваках и школа гражданской войны.
Когда часы на колокольне Ла-Герш пробили десять, Кадудаль над самым ухом услышал голос: – Вот и я!
Это был Поющий Зимой, вернувшийся в десять часов, как обещал. Он добыл все необходимые сведения и сообщил их Кадудалю.
Гулен жил в последнем из домов на окраине Ла-Герша.
Его личная охрана состояла из двенадцати человек, которые спали в одной из комнат первого этажа.
Гильотину охранял один часовой, трое остальных тем временем спали в прихожей первого этажа дома Франсуа Гулена; смена происходила каждые два часа. Лошади, возившие машину, находились в конюшне того же дома.
В половине одиннадцатого вернулся Золотая Ветвь; он снял одежду с двадцати убитых гусаров и принес их полное обмундирование.
– Подбери, – велел Кадудаль, – двадцать человек, которые могли бы надеть эти вещи и быть не слишком похожими в них на ряженых. Ты возьмешь на себя командование этими людьми; я полагаю, что ты сумел принести мундир сержанта или младшего лейтенанта, как я тебя просил.
– Да, мой генерал.
– Ты наденешь его и встанешь во главе двадцати человек. Затем пойдешь по дороге, ведущей в Шато-Жирон, и таким образом войдешь в Ла-Герш с другой стороны города. Услышав окрик часового, ты приблизишься к нему и скажешь, что прибыл из Рена от генерала Эдувиля. Ты спросишь, где живет полковник Юло, и тебе укажут его дом. Но ты ни в коем случае туда не пойдешь. Поющий Зимой – он будет твоим заместителем – проведет тебя через весь город, если ты его не знаешь.
– Я знаю его, мой генерал, – отвечал Золотая Ветвь, – но это не важно: такой славный малый, как Поющий Зимой, никогда не помешает.
– Вы направитесь прямо к дому Гулена. Благодаря вашим мундирам вам не будут чинить препятствий. В то время как двое из вас подойдут к часовому и заведут с ним беседу, восемнадцать остальных захватят пятнадцать синих, которые находятся в доме. Приставив саблю к груди, вы заставите их поклясться, что они ни во что не будут вмешиваться. Как только они поклянутся, оставьте их в покое: они сдержат свое обещание. Завладев нижней частью дома, вы подниметесь в комнату Франсуа Гулена. Я убежден, что он не станет защищаться, и поэтому не говорю вам, что нужно делать в случае сопротивления. Что касается часового, вы понимаете, как важно, чтобы он не поднял тревогу. Часовой сложит оружие, либо его убьют. Между тем Поющий Зимой выведет лошадей из конюшни, запряжет их в повозку гильотины, и, раз она стоит на дороге, нужно будет лишь заставить ее ехать прямо, чтобы добраться до нас. Когда синие дадут вам слово, вы можете рассказать им о цели своей миссии; я абсолютно убежден, что среди них не найдется ни одного, кто отдаст свою жизнь за Франсуа Гулена; напротив, далеко не один даст вам дельные советы. Так, к примеру, Поющий Зимой забыл узнать, где живет палач, вероятно, потому что я сам забыл ему это напомнить. Я полагаю, что ни один из вас не захочет исполнить обязанности палача и, значит, он нам необходим. Я оставляю дальнейшее на ваше усмотрение. Вылазка будет предпринята около трех часов ночи. В два часа ночи мы будем на тех же позициях, что вчера. Увидев сигнальную ракету, мы убедимся, что вам сопутствовала удача.
Золотая Ветвь и Поющий Зимой шепотом перекинулись несколькими словами. Один высказывал свои соображения, другой оспаривал их; наконец оба пришли к согласию и, обернувшись к Кадудалю, сказали:
– Хватит разговоров, мой генерал, все будет исполнено так, что вы останетесь довольны.
XXVI. ДОРОГА НА ЭШАФОТ
Около двух часов ночи послышался стук колес экипажа.
Это Костер де Сен-Виктор возвращался с афишами.
Он поручил печатнику развесить в Витре сто афиш, словно был уверен в успешном исходе дела.
Текст афиш гласил следующее:
«Вы приглашены присутствовать при казни чрезвычайного уполномоченного Директории Франсуа Гулена. Он будет казнен на собственной гильотине завтра, от восьми до девяти часов утра, на большой дороге из Витре в Ла-Герш, в месте, именуемом Мутье.
Генерал Кадудаль, по приказу которого совершается казнь, предлагает Божье перемирие каждому, кто пожелает присутствовать при этом акте правосудия.
Жорж Кадудаль. Лагерь в Ла-Герше».
Костер де Сен-Виктор, проехавший через Этрель, Сен-Жермен-дю-Пинель и Мутье, также раздал афиши местным жителям, специально разбудив их и поручив передать землякам, какой счастливый случай ждет их завтра.
Действительно, ни один из них не посетовал на то, что был разбужен, ведь уполномоченных Республики казнили не каждый день.
Чтобы расчистить дорогу, лошадей привязали к срубленными деревьям, как сделали это на другом краю дороги.
В два часа, как было условлено, Кадудаль подал сигнал своим соратникам, занявшим те же позиции в зарослях утесника и дрока, где они сражались накануне.
Получасом раньше Золотая Ветвь, Поющий Зимой и двадцать их солдат, переодетых гусарами, покинули лагерь, направившись на дорогу в Шато-Жирон.
В течение часа царила глубочайшая тишина.
Из своего укрытия шуаны могли слышать голоса часовых, окликавших друг друга на посту.
Примерно без четверти три отряд переодетых шуанов показался в конце главной улицы и после кратких переговоров с часовым направился по той же улице к ратуше, где остановился командующий Юло; но Поющий Зимой и Золотая Ветвь были не так просты, чтобы следовать по большим улицам; они устремились в переулки, где больше походили на патруль, который следит за безопасностью города. Таким образом они добрались до дома, где жил Франсуа Гулен.
Здесь все произошло так, как предполагал Кадудаль. Часовой, охранявший гильотину, увидел отряд, идущий из внутренней части города, и ничего не заподозрил; лишь когда ему приставили к горлу пистолет, он догадался, что нападавшие имеют виды на машину.
Республиканцы, которых застали в доме спящими, не оказали никакого сопротивления. Франсуа Гулена схватили прямо в постели, завернули в простыню и связали, прежде чем он успел позвать на помощь.
Что касается палача и его помощника, они обитали в маленьком садовом флигеле, и, как предвидел Кадудаль, сами республиканцы, узнав о причине нападения, указали белым конуру, где спали два гнусных создания.
Кроме того, синие взялись расклеить и раздать афиши, пообещав испросить у полковника Юло разрешения присутствовать при казни.
В три часа ночи ракета, пущенная с верхней части дороги, известила Кадудаля и его смельчаков, что операция удалась.
И правда, в тот же миг послышался грохот тяжелой повозки, на которую был водружен один из отменных образчиков изобретения г-на Гильотена.
Видя, что его людей никто не преследует, Кадудаль присоединился к ним, приказав убрать с дороги трупы, чтобы повозка могла проехать без помех.
Лишь на середине спуска они услышали, как в городе заиграли трубы и забили барабаны.
В самом деле, никто не спешил предупредить командующего Юло. Тот, кому это поручили, не забыл прихватить с собой некоторое количество афиш и, вместо того чтобы первым делом сообщить полковнику о дерзкой выходке, предпринятой Кадудалем и его соратниками, сначала показал ему афиши; но тот ничего не понял и был вынужден задать ряд вопросов, лишь постепенно приоткрывших ему истину. Тем не менее в конце концов полковник обо всем узнал и пришел в страшную ярость; он распорядился преследовать белых и отнять у них уполномоченного правительства любой ценой.
Тогда-то загрохотали барабаны и заиграли трубы.
Однако офицеры так уговаривали старого полковника, что. в конце концов укротили его и добились от него молчаливого разрешения отправиться под свою ответственность поглядеть на казнь, при которой ему самому смертельно хотелось присутствовать.
Однако он понимал, что это невозможно, поскольку он навлек бы на себя серьезные неприятности, и лишь поручил своему секретарю, не решавшемуся попросить у него разрешения присоединиться к другим офицерам, составить для него полный отчет.
Юноша подпрыгнул от радости, узнав, что ему удастся увидеть, как отрубят голову гражданину Франсуа Гулену.
Надо думать, что этот человек внушал всем сильнейшее отвращение, раз белые и синие, военные и штатские единодушно одобрили весьма спорное, с точки зрения правосудия, деяние.
Что касается гражданина Франсуа Гулена, он не понимал, что с ним собираются сделать, до того момента, когда увидел на середине спуска шуанов, присоединившихся к его свите и мирно заговоривших с ней. Читатель согласится, что, поскольку Франсуа Гулена схватили люди в республиканской форме, завернули в простыню, не отвечая на вопросы» бросили в повозку вместе с его тоже связанным приятелем-палачом и повезли вслед за дорогой ему гильотиной, свет истины не мог сам по себе забрезжить в его голове.
Но когда он увидел, как лжегусары перекидываются шутками с шуанами, разгуливавшими на подъеме дороги, когда после его настойчивых вопросов о том, что с ним собираются сделать, чем вызвано вторжение в его жилище и вооруженное похищение, ему вместо ответа вручили афишу, извещавшую о его казни и приглашавшую местное население при сем присутствовать, – лишь тогда он понял, какая над ним нависла угроза и как мало у него шансов спастись, разве что республиканцы придут ему на помощь или белые смягчатся; однако оба эти варианта были настолько сомнительными, что на них не приходилось рассчитывать.
Сначала он решил обратиться к палачу и растолковать ему, что тот должен подчиняться только его приказам, так как он прибыл из Парижа с предписанием во всем повиноваться Гулену. Но этот человек, подавленный не меньше своего патрона, так растерянно озирался по сторонам и был так уверен, что приговорен к казни вместе с тем, кто обычно выносил приговоры, что несчастный Франсуа Гулен понял: от палача ничего ему не добиться.
Тогда ему пришло в голову, что нужно кричать, звать на помощь, просить, но лица шуанов были настолько непроницаемыми, что он покачал головой, говоря себе: «Нет, нет, нет, это бесполезно!»
Итак, они спустились к подножию склона, где сделали остановку. Шуаны должны были снять чужие костюмы и надеть свою одежду: куртки, короткие штаны и гетры бретонских крестьян. Вокруг уже собралась толпа зевак. Афиши сотворили чудо: люди спешили сюда со всей округи, преодолевая расстояние в два и даже четыре льё. Все знали, кто такой Франсуа Гулен, которого в Нанте и во всей Вандее величали Гуленом Потопителем.
Любопытство распространялось и на гильотину. Орудие было совершенно неизвестно в этом затерянном уголке Франции, который граничит с Финистером (Finis terrae означает «край земли»). Женщины и мужчины интересовались тем, как перевозят машину, куда ставят осужденного, как движется нож гильотины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111